[an error occurred while processing this directive] Neil Gaiman: "American Gods" – Russian Translation by Arhi | Нейл Гейман: "Американские боги" — перевод Архи – The Yacht
––––– Причал ––––– Просто ––––– Ритмы ––––– Мостки ––––– Брызги ––––– Аврал


Нейл Гейман (Neil Gaiman)
Американские боги (American Gods)
Перевод Первой главы и отрывка из середины Архиварюшки

Caveat, и предупреждение путешественникам

Это не путеводитель, а художественная литература. Хотя география Соединенных Штатов в данной сказке выдумана не полностью – многие упомянутые места можно посетить, проследовать указанными путями, и отследить дороги по карте – все-таки кое-что я позволил себе изменить. Меньше, чем можно подумать, но тем не менее.
Разрешения на упоминание в данной истории реальных мест я не спрашивал, и мне его не давали. Думаю, когда владельцы Рок-Города или Дома-на-скале и охотники, что владеют мотелем в центре Америки, прочитают здесь о своих владениях, они будут озадачены больше всех.
Местонахождение некоторых мест я замаскировал. Например, Приозерного города, или фермы с ясенем в часе езды от Блэксбурга. Можете поискать, если захотите. Может, даже найдете.
Ну и само собой разумеется, что все, упомянутые в данной книге люди, живые, мертвые и прочие – вымышлены или же помещены в вымышленный контекст. Только боги настоящие.

Посвящается отсутствующим друзьям – Кэти Акер и Роджеру Желязны, и всем промежуточным мнениям.

 
Меня всегда занимал вопрос: что происходит с демоническими созданиями, когда люди покидают свою родину. Американцы ирландского происхождения помнят фэйри, норвежского – ниссеров, греческого – врыколаков, но только по отношению к событиям, воспоминания о которых относятся к Старому свету. Когда я спросил однажды, почему эти демоны не встречаются в Америке, мой информант растерянно хихикнул, предположил, что "им страшно плыть через океан – слишком далеко", и указал, что Христос с апостолами никогда не посещали Америку.
Ричард Дорсон, "Теория американского фольклора". Из журнала "Американский фольклор и историк", Издательство Университета Чикаго, 1971.

Часть первая:
Тени

Глава первая

"Границы нашей земли, сэр? Ну как же, на севере мы ограничены полярным сиянием, на востоке – восходящим солнцем, на юге – чередой равноденствий, а на западе – днем Страшного суда".
Книга Американских острот Джо Миллера

Тень отсидел в тюрьме три года. Здоровый мужик с внешностью "отвали-не-то-хуже-будет", он в основном должен был позаботиться о том, как бы убить время. Так что он поддерживал себя в форме, учился фокусам с монетами и часто размышлял о том, как любит свою жену.
Лучшим чувством в тюрьме (и по мнению Тени, единственно хорошим) было чувство облегчения. Чувство, что он упал так низко, как только мог, достиг дна. Не надо было бояться, что поймают, потому что уже поймали. Не надо было волноваться, что случится завтра, потому что оно уже случилось вчера.
Тень решил: неважно, виноват ты в том, за что сидишь, или нет. Все, кого он встречал в тюрьме, были чем-нибудь недовольны. Всегда власти были в чем-то неправы, что-то они сказали, что ты сделал, а ты не делал, или делал, но не так, как они сказали. Суть была в том, что поймали.
Это он заметил еще в первыe дни, когда все, от жаргона до дрянной еды, было в новинку. Несмотря на отчаяние и ползучий страх перед заключением, дышалось ему легко.
Тень старался особенно много не трепаться. Где-то в середине второго года он поделился своей теорией с сокамерником Лойки Ложником. В ответ Лoйки, жулик из Миннесоты, улыбнулся своей похожей на шрам улыбкой.
– Ага, – сказал он, – верно. А еще лучше, когда тебя к смерти приговорили. Сразу вспоминаются шутки о тех парнях, которые, когда их в петлю совали, башмаки скидывали, потому что друзья их вечно предупреждали, что они, мол, умрут в башмаках.
– Это шутка такая? – спросил Тень.
– Ну да. Юмор висельников, самый лучший.
– А когда в этом штате последний раз вешали? – поинтересовался Тень.
– Да откуда я знаю? – Сквозь светлые рыжеватые волосы, которые Ложник постоянно брил, можно было проследить очертания его черепа. – Я тебе вот что скажу. Как перестали в этой стране народ вешать, так все и пошло к черту. Ни тебе висельной грязи, ни висельных сделок.
Тень пожал плечами. Романтики в смертном приговоре он не видел.
Если же приговор был не смертный, то тюрьма, решил Тень, лишь слегка приостанавливала жизнь, и этому были два обоснования. Во-первых, и в тюрьме можно было жить. А во-вторых, если выдержать, то однажды тебя выпустят.
Поначалу день этот был так далек, что сосредоточиться на нем Тень не мог. Потом этот день превратился в дальний лучик света, и когда случалась очередная тюремная фигня, он научился говорить себе "и это пройдет". Однажды волшебная дверь отворится, и он из нее выйдет. А пока он отмечал дни на календаре "Певчие птицы Америки" – единственном, продававшемся в тюремном магазине, и не видел, как заходило солнце, и не видел, как оно всходило. По найденной в тюремной библиотеке книжке, он разучивал фокусы с монетами и мысленно составлял списки того, что он сделает, когда выйдет из тюрьмы.
Списки эти становились все короче. По прошествии двух лет, он сократил их до трех пунктов.
Во-первых, он собирался принять ванну. Отмокнуть серьезно и как следует, в ванне, покрытой пузырящейся мыльной пеной. Может, почитать газету, а может и нет, каждый раз он решал то так, то эдак.
Во-вторых, вытереться и надеть халат. Может, шлепанцы. Мысль о шлепанцах была ему по душе. Если б он курил, то закурил бы трубку. Но он не курил. Он подхватит жену на руки – "Песик! – закричит она в притворном испуге и непритворном удовольствии. – Что ты делаешь!" Он отнесет ее в спальню и закроет дверь. А если они проголодаются, то закажут себе на дом пиццу.
В-третьих, когда он и Лаура пару дней спустя выйдут из спальни, он будет сидеть тихо и не рыпаться всю оставшуюся жизнь.
– И будешь счастлив? – спросил его Лойки Ложник. В тот день они работали в тюремной мастерской на сборке птичьих кормушек, что было лишь немногим интересней, чем штамповка автомобильных номеров.
– Не зови никого счастливым, пока не умер он, – ответствовал Тень.
– А, Геродот, – узнал Лойки. – Ты учишься.
– Что еще за хрен такой этот Геродот? – поинтересовался Душегуб, соединив друг с другом стенки кормушки и передав ее Тени, который вставил и туго закрутил винты.
– Один мертвый грек, – ответил Тень.
– Моя прошлая девчонка была гречанка, – поведал Душегуб – У нее дома такую фигню жрали, не поверите. Рис в листья заворачивали, такую типа фигню.
Голубоглазый, со светлыми, почти белыми волосами, ростом и сложением Душегуб походил на автомат для продажи Кока-колы или на холодильник. Один парень неосторожно пристал к его подружке в баре, где она танцевала, а Душегуб работал вышибалой. Душегуб стал его избивать, друзья парня вызвали полицию, Душегуба арестовали, проверили и выяснили, что за 18 месяцев до этого он самовольно покинул работу, бывшую условием его досрочного освобождения.
– Ну и что мне было делать? – сердито вопрошал он у Тени, рассказав ему сию печальную историю. – Я ж ему сказал, что это моя девушка. Что ж теперь, он издевается, а я терпи, да? Я ж говорю, он ее вовсю лапал.
– Во-во, – сказал Тень и этим ограничился. Еще в первые дни тюрьмы он выучил, что срок ты сидишь свой, а не чужой. А другие пусть свои отсиживают.
Сиди свой срок и не рыпайся.
Несколько месяцев назад Ложник дал Тени почитать затрепанное дешевое издание "Историй" Геродота.
– Это не скучно, это здорово! – убеждал он Тень, когда тот запротестовал, заявив, что не читает книг. – Ты прочти сначала, а потом сам скажешь, как здорово.
Тень поморщился, но читать начал и обнаружил, что, сам того не желая, увлекся.
– Греки эти, – сказал Душегуб брезгливо. – И врут про них все, тоже. Я хотел свою девчонку в зад трахнуть, так она мне чуть глаза не выцарапала.(*)


(*) "Греческая любовь" – анальный секс (прим. перев.)
Как-то раз, без предупреждения, Ложника перевели в другую тюрьму. Геродота он оставил Тени. Среди страниц был заложен пятицентовик. Монеты являлись контрабандой: край затачивался о камень, и в драке монетой можно было раскроить кому-нибудь лицо. Оружие Тени было ни к чему, он просто хотел занять руки.
Тень не был суеверным и верил лишь в то, что видел. И все-таки, в свои последние недели, он чувствовал нависшую над тюрьмой катастрофу, так же, как чувствовал он ее за несколько дней до ограбления.
Сосало под ложечкой. Он объяснял это боязнью возвращения в мир, на волю, но убедить себя не удавалось. Болезненная подозрительность мучила его сильнее, чем обычно, а "обычно" для тюрьмы – это довольно сильно, неподозрительному в тюрьме не выжить. Тень еще больше притих, еще больше отступил в тень. Он поймал себя на том, что наблюдает за передвижениями, жестами охраны, других заключенных, ища намека на то плохое, что должно было произойти, а в том, что что-то плохое надвигалось, он не сомневался.
За месяц до освобождения Тень сидел в холодном кабинете напротив низенького человека с багровым родимым пятном на лбу. Между ними был стол, на который чиновник положил открытое дело Тени. В руке он держал ручку с исжеванным верхом.
– Ну что, Тень, холодно?
– Да, немножко, – ответил Тень.
– Такая уж система, – пожал плечами чиновник. – Отопление не включают до первого декабря. И выключают первого марта. Правила не я пишу.
Он повел указательным пальцем по странице, прикрепленной к левой внутренней стороне папки с делом.
– Тебе тридцать два?
– Да, сэр.
– А выглядишь моложе.
– Здоровый образ жизни.
– Тут написано, ты был образцовым заключенным.
– Я выучил свой урок, сэр.
– Да неужто? – он внимательно посмотрел на Тень. Пятно на лбу опустилось. Тень хотел было рассказать ему пару своих теорий о заключении, но передумал. Вместо этого он кивнул и постарался изобразить надлежащее раскаяние.
– Тут написано, у тебя жена есть, Тень.
– Ее зовут Лаура.
– Как у тебя с ней?
– Да ничего. Она старается почаще ко мне выбираться – расстояние-то не маленькое. Мы переписываемся, и я звоню ей, когда удается.
– А чем она занимается?
– Она агент турбюро. Отправляет людей по всему миру.
– Как вы познакомились?
Тень не мог понять, к чему клонит чиновник. Он подумал было, не сказать ли, что, мол, какое его дело, но не стал.
– Она близкая подруга жены моего лучшего друга. Они нас познакомили, и мы сразу друг другу понравились.
– А работа у тебя намечена какая-нибудь, когда выйдешь?
– Да, сэр. У Робби, того самого моего приятеля, есть спортзал "Мускульная ферма", я там тренером работал. Он сказал, что мое прежнее место мне гарантировано.
– Неужто? – поднял бровь чиновник.
– Он говорит, что я привлеку больше клиентов, тех, кто раньше ходил, и тех, кто крутизну повысить хочет.
Чиновник казался удовлетворенным. Он пожевал ручку и перевернул страницу.
– Как насчет твоего преступления?
– Глупым был, – пожал плечами Тень. Ответ был искренним.
Человек с родимым пятном на лице вздохнул. Он поставил несколько галочек напротив каких-то пунктов и перебрал бумаги в деле.
– Как поедешь домой отсюда? – спросил он. – На "Грейхаунде"? (*)


(*) Крупнейшая американская компания междугородных автобусов (прим. перев)
– На самолете. Хорошо иметь жену-турагента.
– Она прислала тебе билет? – по родимому пятну чиновника пошли морщины.
– А это необязательно. Просто сообщила мне номер билета. Электронный билет. Мне надо только явиться в аэропорт и предъявить удостоверение личности.
Чиновник кивнул, нацарапал заключительные строки, закрыл дело и положил ручку. Его бледные руки лежали на сером столе как два розовых зверька. Он переплел пальцы и взглянул на Тень водянисто-карими глазами.
– Повезло тебе, – сказал он. – Тебе и вернуться есть к кому, и работа ждет. А это все можешь оставить в прошлом. У тебя есть шанс, не упускай его.
Тень поднялся уходить. Чиновник не предложил ему руки, да Тень этого и не ждал.
Последняя неделя была самой тяжелой из всех. В некотором смысле тяжелее, чем все три года вместе взятые. Тень думал, что это из-за погоды: воздух был давящ, неподвижен и холоден. Казалось, что надвигается буря, но бури не было. Что-то было не так, настолько не так, что по коже бегали мурашки и живот сводило судорогой. В прогулочном дворе бился ветер, и Тени казалось, что воздух пахнет снегом.
Он позвонил жене за ее счет.(*)


Заключенный в американской тюрьме может звонить только за счет другой стороны (прим. перев.)
Тень знал, что телефонные компании драли по три доллара сверху за каждый звонок из тюрьмы. Именно поэтому, рассудил он, телефонные операторы так вежливы с любым, кто звонит с тюремного телефона, они знают, на чьи деньги кормятся.
– Как-то мне не по себе, - сказал он Лауре. Правда, не сразу. Сначала он сказал "я люблю тебя", потому что это очень приятно говорить, если не врешь, а Тень не врал.
– Привет, – отозвалась Лаура. – И я тебя тоже люблю. С чего тебе не по себе?
– Сам не знаю. Может, погода. Все кажется, что вот пройдет буря, и все сразу наладится.
– А у нас хорошо сейчас, – сказала она. – Листья опали еще не все. Если бури не будет, то сам увидишь, когда приедешь.
– Пять дней еще.
– Сто двадцать часов, и ты дома, – подтвердила она.
– У тебя все в порядке? Ничего не случилось?
– Все хорошо. Я сегодня встречусь с Робби, мы тебе сюрприз устраиваем, вечеринку по случаю твоего возвращения.
– Сюрприз?
– Ну да. Ты же ничего не знаешь, так?
– Ничегошеньки.
– Умница у меня муж, – похвалила она.
Тень почувствовал, как губы растягиваются в улыбке. Он сидел уже три года, а от ее слов все равно улыбался.
– Целую, крошка, – сказал он.
– Целую, песик, – откликнулась Лаура, и Тень повесил трубку.
Когда они поженились, Лаура призналась Тени, что хочет щеночка, но домовладелец запрещал держать животных.
– Слушай, а давай я буду твоим песиком, – предложил Тень. – Что ты хочешь, чтоб я делал? Я тебе буду шлепки грызть, на кухне писать, нос тебе лизать, между ног нюхать, все сумею!
С этими словами он подхватил ее на руки как пушинку, стал лизать ее в нос и понес в постель, а Лаура хихикала и визжала.
В столовой Сэм-Фетишист пристроился к Тени и заулыбался, обнажив старые зубы. Он сел рядом с Тенью и принялся за макароны с сыром.
– Поговорить надо, – сказал он.
Кожа Сэма Фетишиста была чернее у всех, кого Тень когда-либо видел. На вид ему было лет шестьдесят, а может, и все восемьдесят. С другой стороны, он казался моложе иных тридцатилетних наркоманов, подсаженных на крэк.
– Чего? – спросил Тень?
– Надвигается буря, – сообщил ему Сэм.
– Похоже на то, – согласился Тень. – Может, снег скоро выпадет.
– Не та буря. Еще хуже буря будет. Я те говорю, парниша, когда буря придет, тут куда безопасней будет, чем там, снаружи.
– Я свое отcидел, – возразил Тень. – В пятницу сваливаю.
Сэм уставился на Тень.
– А ты откуда? – спросил он.
– Из Игл-Пойнта, в Индиане.
– Да все ты врешь, блин, я имею в виду, откуда родом. Предки твои откуда?
– Из Чикаго, – ответил Тень. Его мать в детстве жила в Чикаго. Там и умерла, полжизни назад.
– В общем, я про что. Буря будет, так ты тихо лежи, парниша. Это типа... ну как там эти штуки называются, на которых материки? Плиты, что ли?
– Тектонические плиты, – вспомнил Тень неуверенно.
– Во-во, точно, тектонические плиты. Ну типа когда они поедут, и Северная Америка в Южную воткнется, то лезть между ними не следует. Дошло?
– Не-а.
Карий глаз медленно мигнул.
– А, черт с тобой, не говори потом, что не предупреждал, – буркнул Сэм-Фетишист, отправляя в рот дрожащий кусок апельсинового желе.
– Не буду.
Ночью Тень не мог заснуть, то задремывая, то вновь просыпаясь под храп и сопение нового сокамерника на нижней полке. В одной из камер неподалеку кто-то выл, стонал и рыдал как зверь, так что время от времени кто-нибудь орал ему, чтоб заткнулся нафиг. Тень старался не слушать, позволяя пустым минутам накатываться как прибой, медленно и одиноко.
Сорок восемь часов, и начались они овсянкой, тюремным кофе, и надзирателем Вильсоном, хлопнувшим его по плечу сильнее, чем следовало бы.
– Тень? Пошли.
Тень прикинул, нет ли за ним какой вины. Вины не было, но это ничего не доказывало. По опыту он знал, что и без вины можно вляпаться в дерьмо по уши. Они пошли почти рядом, и их шаги по железу и бетону отдавались гулким эхом.
Страх подступил к горлу Тени, и вкус его был как у горького перестоявшего кофе. Вот оно, началось... Внутренний голос шептал, что сейчас ему набавят еще год, запрут в одиночке, отрубят руки, голову. Глупости это все, сказал он себе, но сердце колотилось так, как будто хотело выскочить из груди.
– Не пойму я тебя, Тень, – хмыкнул Вильсон по дороге.
– Что именно, сэр?
– Да тебя. Слишком тихий, блин. Слишком вежливый. Выжидаешь, как только старики умеют, а самому сколько, двадцать-пять, двадцать восемь?
– Тридцать два, сэр.
– Так ты кто, мексикашка или цыган какой?
– Насколько я знаю, нет, сэр, но возможно и так.
– А может ты от негритосов, а? Есть в тебе кровь негритосов, а, Тень?
– Может и так, сэр. – Тень выпрямился и стал глядеть прямо перед собой, не позволяя себе заводиться.
– А? Ну, в общем, дурной ты, блин, да и выходить тебе скоро, – ухмыльнулся Вильсон.
И волосы, и лицо Вильсона, даже ухмылка, были светло-песочного цвета.
– Надеюсь, сэр.
Они миновали несколько проверочных пунктов, и каждый раз Вильсон предъявлял пропуск. Этажом выше находился кабинет начальника тюрьмы. На двери висела табличка – Г. Паттерсон, гласили черные буквы – рядом с которой была привешена небольшая модель светофора, горевшая красным.
Вильсон нажал на кнопку под светофором. Несколько минут они молча ждали, и Тень старался убедить себя, что все в порядке, что утром в пятницу он уже полетит в Игл-Пойнт, но ничего не получалось.
Красный свет сменился зеленым, Вильсон отворил дверь и они зашли.
За эти три года Тень не раз видел начальника тюрьмы. Однажды он показывал тюрьму какой-то важной шишке, а как-то раз тюрьму закрыли для посещений, начальник разбил заключенных по сто человек и объяснил каждой сотне, что тюрьма переполнена, но сделать ничего нельзя, так что пусть привыкают.
Вблизи продолговатое лицо и стриженные по-военному коротко седые волосы Паттерсона смотрелись хуже, чем на расстоянии. От него несло дешёвым одеколоном, за спиной стояла полка с книгами, и в каждом заглавии можно было прочесть слова "тюрьма", "тюремный". Кроме телефона и большого настольного календаря с комиксами Фар-Сайд (*) на столе ничего не было. В правом ухе начальника виднелся слуховой аппарат.


(*) Популярные комиксы в стиле, близком к черному юмору (прим. перев.)
– Садись, пожалуйста.
Тень сел. Вильсон встал за его спиной. Начальник тюрьмы выдвинул один из ящиков стола, достал папку и положил ее на стол.
– Тут написано, ты был осужден на шесть лет за причинение телесных повреждений с отягчающими обстоятельствами. Отcидел ты три года и в пятницу тебя бы и выпустили.
Должны... были? Желудок ухнул в пустоту. Сколько ему еще сидеть, год? Два? Все три? Но он только сказал:
– Да, сэр.
Начальник облизнул губы.
– Что ты сказал?
– Я сказал "да, сэр"".
– Тень, мы решили освободить тебя сегодня после полудня. Так что на два дня раньше выйдешь.
Тень кивнул и ждал продолжения. Начальник взглянул на лежащие перед ним бумаги.
– К нам поступило сообщение из больницы Джонсон-Мемориал в Игл-Пойнте... Твоя жена попала в автокатастрофу и умерла сегодня утром. Мои соболезнования.
Тень снова кивнул.
Обратно Вильсон вел его молча. Он отпер дверь камеры, впустил Тень и только потом сказал:
– Это как типа "у меня есть для тебя две новости, одна хорошая, а другая плохая. Хорошая, что выпускаем раньше, а плохая, что жена померла".
Он заржал, как если бы сказал что-то действительно смешное. Тень ничего не ответил.
Механически он собрал вещи, оставив бОльшую часть другим заключенным. И лойкиного Геродота, и книжку про фокусы с монетами, и, с мимолетным сожалением, гладкие железные диски, которые он тайком вынес из мастерской и которые служили ему вместо монет. Там, на воле, есть настоящие. Он побрился, переоделся в обычную одежду. Дверь за дверью закрывались за ним, и он знал, что никогда не войдет в них снова, а внутри была пустота.
С серого неба пошел дождь со снегом. Они шли к автобусной остановке, к желтому автобусу, возившему когда-то школьников, а теперь курсирующему между тюрьмой и близлежащим городом, и замерзающие капли жалили Тени лицо, промочив насквозь его легкое пальто.
Пока они дошли до автобуса, промокли все. Восьмерых выпустили наружу, полторы тысячи оставили внутри. Тень дрожал от холода, пока, наконец, автобус не нагрелся. Он думал, что ему теперь делать и куда ехать. Непрошеные видения заполнили его воображение, и в них он покидал другую тюрьму, давным-давно. Слишком долго они держали его в камере без света; длинная нечесаная борода и такие же волосы спутались вместе. Охранники вели его вниз по серой каменной лестнице и наружу на площадь, сияющую разноцветьем одежд, людей и предметов. Был базарный день и его ошеломил шум и краски дня, ослепило солнце, затопившее площадь, оглушил мокро-соленый ветер и все эти товары на площади, а по левую руку блистала на солнце вода...
Автобус резко остановился на красный свет. Ветер выл в его щелях, и "дворники" тяжело ходили по ветровому стеклу, размазывая город в красно-желтую неоновую сырость. Солнце еще не зашло, но казалось, что за стеклом ночь.
– Ох ты, черт, смотри – баба! – воскликнул кто-то позади Тени, указывая на фигуру, бегущую под дождем. – Баба бежит!
Тень сглотнул, понимая, что он так и не заплакал ни разу, но по правде сказать, он ничего и не чувствовал. Ни подступающих слез, ни горя, ничего.
Ему вспомнился Джонни Ларч, с которым он делил камеру в самом начале заключения. Джонни рассказал ему, как однажды отcидел пять лет и вышел на волю с сотней долларов и билетом к сестре в Сиэтл.
Добравшись до аэропорта, Джонни дал свой билет женщине за конторкой, и она попросила его предьявить удостоверение личности. Он показал ей права, уже два года как просроченные, и она сказала ему, что как удостоверение личности они не годятся. На что он заявил, что водить машину по ним он не может, но как удостоверение личности они прекрасно годятся, да и черт возьми, что ж он, не он что ли? На это она попросила его не кричать, а он заорал, что пусть дает ему чертов посадочный талон, и что он заставит себя уважать. В тюрьме нельзя позволять другим не уважать тебя.
Тут она нажала на кнопку, и сразу появилась охрана аэропорта. Сначала они попробовали уговорить его покинуть аэропорт по-хорошему, но он упирался и вроде кого-то задел.
В результате Джонни так и не попал в Сиэтл, зато попал на пару дней в городскую каталажку, а когда его сотня кончилась, а выпивки не хватило, взял игрушечный пистолет и ограбил автозаправочную станцию. Задержали его отправляющим малую нужду посреди улицы. Так что очень скоро он опять очутился в тюрьме, где ему пришлось досиживать не только изначальный срок, но и прибавку за грабеж.
Согласно Джонни Ларчу, мораль сей басни была такова: не доводи работников аэропорта.
– А ты уверен, что это не что-то типа "Модель поведения, работающая в особых условиях наподобие тюрьмы может оказаться бесполезной и даже опасной, если применяется вне этих условий"? – предположил Тень, выслушав Джонни.
– Не, парень, слушай меня, я тебе говорю, ты этих сук в аэропорту не доводи, – твердил Джонни.
Тень усмехнулся воспоминаниям. Его права были действительны еще несколько месяцев.
– Автобусная станция! Все на выход!
В здании пахло мочой и прокисшим пивом. Тень забрался в такси и сказал везти его в аэропорт, добавив, что накинет пятерку сверху, если водитель не будет болтать. Через двадцать минут они были на месте, и водитель не проронил ни слова.
Потом Тень неуверенно шел по залитому светом терминалу. Он беспокоился за свой электронный билет, выписанный на пятницу, так что он не знал, сработает ли он сегодня. Все электронное казалось ему чем-то ненадежным, волшебным, способным испариться в любой момент.
Но в любом случае, у него снова был его бумажник, где среди нескольких просроченных кредитных карточек оказалась "Виза", которая, как он с приятным удивлением обнаружил, была действительна до конца января. Номер билета он знал. Он вдруг осознал, что стоит ему вернуться домой, как все каким-то образом придет в порядок, и с Лаурой все будет в порядке, может это все был обман, чтобы выгнать его пораньше. Или просто имена перепутали, и это другую Лауру Мун увезли с места несчастного случая.
За огромными, во всю стену окнами аэропорта ударила молния. Тень понял, что задержал дыхание в ожидании чего-то еще. Прогромыхал далекий гром, и он смог выдохнуть.
Усталого вида женщина смотрела на него из-за конторки.
– Здрасте, – сказал ей Тень. Ты первая незнакомая женщина, с которой я заговорил за эти три года, лицом к лицу. – У меня электронный билет. Я должен был лететь в пятницу, но мне надо сегодня. Смерть в семье.
– Мои соболезнования, – она ввела данные, изучила дисплей, еще что-то впечатала. – Нет проблем, вы полетите в 3.30. Следите за объявлениями, из-за погоды возможна задержка. Багаж есть?
Он поднял свою спортивную сумку:
– Это в багаж не надо, так?
– Не надо, – подтвердила она. – У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?
Тень показал ей свои права.
Аэропорт был небольшой, но количество людей, находящихся – просто прогуливающихся – внутри поразило его. Он наблюдал, как пассажиры ставят чемоданы, засовывают в карман кошельки, запихивают дамские сумочки под сиденья, и никто не следит за их действиями. Тут он по-настоящему понял, что больше не в тюрьме.
До посадки оставалось полчаса. Тень купил себе кусок пиццы и обжег губы горячим сыром. Он забрал сдачу, пошел к телефонам и позвонил Робби, но в трубке зазвучал автоответчик.
– Привет, Робби, – сказал Тень. – Мне сказали, что Лаура погибла, и выпустили раньше срока. Я еду домой.
А потом – ведь люди ошибаются, он сам видел – он позвонил домой и прослушал записанный на автоответчике голос Лауры: "Привет, меня нет или я не могу подойти. Оставьте сообщение, и я перезвоню. Всего хорошего".
Тень не смог ничего сказать. Он сел в одно из пластиковых кресел у выхода на посадку, сжав сумку так, что заныла рука.
Он вспоминал, как впервые встретил Лауру. Он даже имени ее тогда не знал. Она была подругой Одри Бертон. Тень и Робби сидели в "Чи-чис", и в ресторан вошла Одри, а за ней – Лаура, и Тень не смог оторвать от нее взгляда. У нее были длинные каштановые волосы и глаза такие синие, что Тень подумал (и оказался неправ), что она носит цветные контактные линзы. Она заказала клубничный дайкири, настояла, чтобы Тень его попробовал, и счастливо засмеялась, когда он отпил. Лаура обожала, когда люди испытывали то же, что и она.
В тот вечер он поцеловал ее на прощанье. У ее поцелуя был вкус клубничного дайкири, и с той минуты он только ее и хотел целовать.
Объявили посадку, и ряд Тени вызвали первым. Его место оказалось сзади, и сиденье рядом осталось незанятым. Дождь не переставая стучал по обшивке самолета, и Тень вообразил детишек, кидающих с неба сухой горох. Самолет взлетел и Тень заснул.
Тень оказался в темноте. На него смотрело нечто с головой буйвола и телом человека, блестящим и гладким от масла.
– Грядут перемены, – губы буйвологолового не шевельнулись. – Предстоит принять определенные решения.
Через влажные стены пещеры пробивались огненные блики.
– Где я? – спросил Тень.
– Ты в земле и под землей. Ты там, где Забытые ждут, – ответил буйвологоловый. Его черные глаза колыхались жидким мрамором, а голос был подземным ревом. Пах он мокрой коровой. – Верь! – сказал голос. – Верь, если хочешь выжить!
– Чему верить, во что? – спросил Тень. Буйвологоловый задержал на нем взгляд и стал вдруг огромен, а глаза его наполнились пламенем. Он открыл свою слюнявую буйволиную пасть и изнутри она оказалась красной, освещенной огнем, полыхавшим внутри него, под землей.
"Во все!" – проревел буйвологоловый.
Мир качнулся и завертелся, и Тень снова был в салоне самолета. Перед глазами продолжало слегка качаться.
Рядом с самолетом ударила молния. Из динамиков зазвучал голос капитана корабля, уведомляющий пассажиров, что самолет постарается набрать высоту, чтобы обойти грозу сверху.
Самолет задрожал и затрясся, и Тень подумал, холодно и отрешенно, не настал ли его черед умирать. Возможно, решил он, но вряд ли. Он стал смотреть в окно на молнии, освещавшие горизонт.
Потом он опять задремал, и снилось ему, что он снова был в тюрьме, и в очереди в столовой Лойки прошептал ему, что кто-то заказал его убийство, и Тень не мог взять в толк, кто и за что, а когда он проснулся, самолет заходил на посадку.
Сонно моргая, спотыкаясь на ходу, он вышел из самолета. Все аэропорты одинаковы, решил он. Неважно, где ты находишься, ты в аэропорту и этим все сказано - квадратный узор на полу, коридоры, выходы на посадку, туалеты, газетные киоски и лампы дневного света. Этот аэропорт не был исключением и выглядел вполне обычно, да вот только это был не тот аэропорт: гораздо больше, чем нужно, с толпами пассажиров и нескончаемым рядом выходов на посадку.
– Простите, что это за аэропорт – спросил он у служащей. Она озадаченно взглянула на него, пытаясь понять, не шутит ли он, но все-таки ответила:
– Это Сент-Луис.
– Мой самолет летел в Игл-Пойнт.
– Да, действительно, вы были вынуждены изменить маршрут из-за бури. Разве они не объявили?
– Наверное, я проспал.
– Обратитесь вон к тому служащему, в красном пиджаке.
Служащий, ростом почти с Тень, походил на отца семейства из телесериала семидесятых. Он ввел что-то в компьютер и велел Тени бежать со всех ног к выходу на посадку на другом конце терминала.
Тень помчался через весь аэропорт, но двери уже закрылись. В окно виднелся отъезжающий самолет.
Низенькая, русая, служащая с бородавкой на носу посовещалась с другой служащей, позвонила по телефону ("Нет, не вышло, отменили") и, наконец, распечатала новый посадочный талон.
– Вот ваш рейс, мы позвоним к выходу на посадку и вас подождут.
Как горошина меж трех наперстков, или карта в тасуемой колоде, подумал Тень и опять помчался через весь аэропорт.
– Мы вас ждали, – доверительно сказал невысокий служащий, отрывая корешок его посадочного талона. На талоне было обозначено место, 17-Д. Тень поспешил в самолет и двери за ним закрылись.
Он прошел через первый класс самолета, где было всего четыре места, и три из них были заняты. Сидевший один в первом ряду бородач в светлом костюме подмигнул проходящему Тени, поднял руку и постучал по часам.
Подумаешь, задерживаю тебя, тоже мне, проблемы, подумал Тень.
Пройдя в хвост, он увидел, что смолет был заполнен почти до отказа. Впрочем, нет, не почти, а до отказа, понял Тень, увидев сидящую на его месте женщину средних лет. Он показал ей свой талон, она показала ему свой. Талоны были выписаны на одно место.
– Пожалуйста, займите свое место, – попросила стюардесса.
– Извините, никак не могу, ответил Тень.
Она прищелкнула языком, проверила их посадочные талоны, затем провела его обратно в нос самолета и показала на пустующее сиденье в первом классе.
– Везет вам сегодня, – сказала она. – Не желаете ли что-нибудь выпить? У нас как раз есть время перед взлетом, а после такого вам не помешало бы.
– Пива, пожалуйста, – согласился он. – Любого.
Стюардесса ушла за пивом.
Человек в светлом костюме рядом с Тенью постучал ногтем по циферблату своего черного "Ролекса".
– Поздно слишком, – сказал он и усмехнулся широченной недоброй усмешкой.
– Что-что?
– Поздно слишком, говорю.
Стюардесса подала Тени стакан пива. На мгновение он подумал, что его сосед псих, потом решил, что тот имеет в виду задержку самолета, вынужденного ждать последнего пассажира.
– Извините, если я вас задержал, – ответил он вежливо. – Вы спешите?
Самолет отъехал от выхода на посадку. Стюардесса вернулась и забрала у Тени пиво.
– Ничего-ничего, я крепко держу, – усмехнулся человек в светлом костюме, и она оставила ему стакан с Джек-Дэниэлс, слабо возражая, что, мол, это не по правилам ("ничего, милочка, какие там правила").
– Время, несомненно, поджимает, – согласился он. – Но дело не в этом. Я боялся, что ты не успеешь на самолет.
– Очень мило с вашей стороны.
Самолет стоял на земле с ревущими моторами, словно просился в небо.
– Да какое там в задницу мило, у меня, Тень, работа для тебя есть.
Моторы взревели и маленький самолетик рванулся вперед, вжимая Тень в сиденье. Они поднялись в воздух и огни аэропорта провалились вниз. Тень поглядел на соседа.
Седые, с рыжиной, волосы, рыжая, с проседью, борода, короткая, немногим больше, чем щетина. Угловатое, квадратное лицо, светло-серые глаза. Костюм цвета ванильного мороженого выглядел дорогим, с галстуком из темно-серого шелка с серебряной булавкой в виде дерева, со стволом, ветвями и длинными корнями. Ни капли не пролилось из его стакана на взлете.
– Что ж ты не спросишь, что за работа? – осведомился он.
– Откуда вы знаете кто я такой?
– Да узнать, как люди себя называют легче всего на свете, – хихикнул незнакомец. – Подумать, повспоминать, да в точку попасть. Что за работа-то, спроси.
– Не буду, – возразил Тень, отпив из другого стакана пива, принесенного стюардессой.
– А что так?
– Я лечу домой. У меня там работа, а другой мне не надо.
Усмешка незнакомца не изменилась, но разговор его явно забавлял.
– Да нет у тебя там работы. Ничего там у тебя нет, а вот я тебе предлагаю абсолютно законную работу, прекрасное жалованье, кое-какие льготы и много чего еще. Да черт с тобой, если доживешь, то и пенсию выплачивать могу. Хочешь пенсию?
– Вы просто увидели имя на бирке на сумке, - догадался Тень. Незнакомец промолчал.
– Да и потом, кто бы вы ни были, откуда вам знать, что я полечу именно на этом самолете. Я сам-то не знал, просто мой самолет сел в Сент-Луисе, а так бы меня здесь и не было. Я так думаю, вы просто дурака валяете или как-то надуть меня хотите. В общем, давайте оставим этот разговор.
Незнакомец пожал плечами, и Тень раскрыл журнал, предлагаемый в полете. Маленький самолетик трясло и бросало, читать было нелегко. Слова теснились в голове как мыльные пузыри, залетая и тут же лопаясь. Незнакомец спокойно сидел рядом, закрыв глаза и попивая свой виски.
Тень изучил список музыкальных каналов, доступных к прослушиванию в полете, потом стал разглядывать карту мира с нанесенными на ней красными линиями, обозначающими маршруты компании. Прочтя весь журнал, он неохотно закрыл его и положил на место.
Незнакомец открыл глаза и взглянул на Тень. Cтранные это были глаза, один темнее другого.
– Кстати, очень жаль, что твоя жена погибла, Тень, это огромная потеря – сказал он.
– Тень чуть не ударил его, но вместо этого лишь глубоко вдохнул. ("Я тебе говорю, не доводи этих сук в аэропорту", – твердил Джонни Ларч в его памяти, – "А то они тебя мигом обратно сюда кинут, плюнуть не успеешь"). Он сосчитал до пяти.
– Мне тоже.
– Эх, и должна же она была именно так погибнуть, – покачал головой незнакомец и вздохнул.
– Она погибла в автокатастрофе, – отрезал Тень. – Бывает и хуже.
Незнакомец снова медленно покачал головой. На мгновение Тени показалось, что его сосед не из плоти, как если бы самолет стал более настоящим, а этот человек – менее.
– Это не шутка и не розыгрыш, Тень, – сказал он. Я буду платить тебе лучше, чем любой работодатель, который тебя возьмет. А ты отсидел, и возьмет тебя далеко не каждый.
– Слушайте, мистер, как-вас-там-нафиг-звать, – начал Тень негромко, чтобы только можно было расслышать из-за гула моторов. – Столько денег еще не напечатали.
– Незнакомец еще пуще заухмылялся, напомнив Тени телепередачу про шимпанзе. Там утверждалось, что человекообразные обезьяны обнажают зубы, выражая угрозу, ненависть или испуг. Усмешка шимпанзе сигнализирует опасность.
– Иди ко мне работать. Некоторый риск будет, да, но коли выживешь, заимеешь, что душе угодно, хоть королем Америки заделайся. Ну кто тебе еще так платить будет, а?
– Кто вы такой? – спросил Тень.
– Ах, да, у нас же эпоха информации, да правда оно всегда так было – девушка, не могли бы вы принести мне еще стакан Джек-Дэниэлса? Только поменьше льда, пожалуйста. – Информация да знания, эти две монеты всегда в ходу.
– Я спрашиваю, кто вы такой?
– Давай посмотрим. День у нас сегодня несомненно мой, так что можешь звать меня мистер Среда. Правда, погодка-то нынче прямо как в день Тора, вполне мог бы и четверг быть.(*)


(*) английское название четверга – Thursday – происходит от имени Тора, скандинавского бога грома. От имен скандинавских богов также происходят английские названия среды (Wednesday) и пятницы (Friday) (прим перев.)
– А настоящее имя?
– Поработаешь на меня достаточно и как следует, может и скажу. Тебе предложили работу, так ты подумай сначала. Никто и не ждет, что ты сразу согласишься, не зная, может ты в аквариум с пираньями прыгаешь или в яму с медведями. Не торопись. – Он прикрыл глаза и откинулся на сиденье.
– Думаю, нет, – сказал Тень. – Вы мне не нравитесь и работать на вас не хочу.
– Я ж говорю, не торопись, не спеши, – возразил незнакомец, не открывая глаз.
Подпрыгнув, самолет cел, и пассажиры стали выходить. Тень выглянул в окно и увидел маленький аэропорт посреди неосвоенной местности. До Игл-Пойнта предстояло сесть еще дважды. Он посмотрел на своего соседа – мистера Среду? Тот казался спящим. Внезапно Тень подхватил сумку, сошел с самолета на мокрый асфальт и не спеша направился к залитому светом терминалу под моросящим дождем, брызгавшим в лицо. Перед тем как зайти в здание аэропорта, он обернулся. Больше с самолета никто не сошел. Трап убрали, дверь закрыли, и самолетик улетел. Тень взял в аренду машину, оказавшуюся небольшой красной Тойотой. Он сел в нее и развернул карту. До Игл-Пойнта оставалось 250 миль.
В этих краях буря или уже кончилась или просто еще не дошла. Было ясно и холодно. По небу несились рваные облака, придавая луне иллюзию движения. Он проехал часа полтора в северном направлении.
Становилось поздно и хотелось есть. Когда он осознал, что очень голоден, он сошел с шоссе на первом же съезде и въехал в городок Ноттамун (нас. 1301 чел.). Заправившись, он спросил у служащей бензоколонки, где можно поесть.
В "крокодильем баре Джека", на западной стороне дороги N, – посоветовала она.
– "Крокодилий бар"?
– Ага. Джек говорит, так оригинальней. – Она нарисовала ему маршрут на обратной стороне лилового объявления, рекламирующего блюдо из жареной курицы, средства от продажи которого предназначались девочке, нуждающейся в пересадке почек. – У него там пара крокодилов, змея и еще такая здоровая ящерица.
– Игуана?
– Вот-вот, она.
Проехав пару миль по городу, он переехал через мост и остановился перед низким прямоугольным зданием со светящейся вывеской бара. Стоянка перед ним была наполовину пуста.
Внутри было накурено. Музыкальная машина играла старую песню. Тень огляделся в поисках крокодилов и подумал, не разыграла ли его та женщина.
– Что желаете? – спросил бармен.
– Бочкового пива, и гамбургер со всем, что есть. И картофель-фри .
– Может, с тарелки чили начнете? У нас лучший чили в штате.
– Да, пожалуй, – согласился Тень. – Где у вас туалет?
Бармен показал на дверь в углу. Над ней висело чучело крокодила.
Туалет был чист и ярко освещен. Сперва Тень привычно огляделся. ("Запомни, Тень, когда мочишься, драться не можешь", – прозвучал у него в голове тихий, как всегда, голос Лойки). Он выбрал крайний слева писсуар, расстегнул молнию и с облегчением стал мочиться, долго-долго. На уровне глаз висела рамочка с газетной заметкой и фотографией Джека с двумя крокодилами.
Справа вежливо кашлянули, хотя в туалет никто не входил.
Стоя, незнакомец в светлом костюме оказался выше, чем выглядел в самолете. Почти с Тень, а Тень был немалого роста. Глядя прямо перед собой, его сосед помочился, стряхнул последние капли и застегнулся. Потом оскалился, словно лиса, объедающая дерьмо с колючей проволоки .
– Ну, Тень, подумал? Работу хочешь? – спросил мистер Среда.

Где-то в Америке
Лос-Анджелес, 23.26.

В темной красной комнате со стенами цвета сырой печени стоит высокая женщина, одетая в вызывающе обтягивающие шелковые шорты. Завязанная под грудью желтая блузка поднимает ее вверх. Черные волосы стянуты в узел высоко на затылке. Рядом с ней мужчина невысокого роста в футболке цвета хаки и дорогих синих джинсах. В правой руке он держит бумажник и мобильный телефон с панелью цветов американского флага. Посреди комнаты большая кровать, застеленная атласными простынями и покрывалом цвета бычьей крови. В ногах кровати, на небольшом деревянном столике стоит статуэтка женщины с огромными бедрами и подсвечник.
Женщина дает мужчине небольшую красную свечу.
– Вот, зажги.
– Я?
– Да, если хочешь меня.
– Лучше б ты у меня в машине отсосала.
– Разве ты меня не хочешь? – отзывается она, проводя рукой от бедра к груди, показывая себя, демонстрируя, словно новый товар. На абажур лампы в углу накинут красный платок, и комната освещена красным.
Он окидывает ее жадным взглядом, берет свечу и вставляет в подсвечник.
– Зажигалка есть?
Она дает ему бумажные спички. Он зажигает свечу. Огонек мигает и начинает гореть ровно, придавая статуе иллюзию движения, бедра и груди словно качаются.
– Положи деньги под статуэтку.
– 50 баксов.
– Да, милый, – соглашается она. – Иди сюда, люби меня.
Он расстегивает свои синие джинсы и снимает футболку. Она массирует его бледные плечи своими темными пальцами, потом переворачивает его и удовлетворяет сначала руками, а потом языком.
Ему кажется, что стало темнее и лишь яркая свеча освещает комнату.
– Как тебя звать?
– Балкис, – отвечает она, приподняв голову.
– Как?
– Неважно.
Он задыхается:
– Давай же, мне тебя трахнуть надо, сейчас же.
– Да, милый, – отвечает она. – Мы сейчас. Только сделай кое-что для меня тоже, ладно?
– Эй, – спохватывается он подозрительно. – Это я тебе плачу, а не ты мне.
Уверенно и мягко она садится на него, шепча:
– Да, милый, да, это я тебе платить должна, ты такой крутой, мне везет...
Он поджимает губы, стараясь показать, что ее уловки проститутки на него не действуют, да и вообще, она ж уличная шлюха, а он, можно сказать, продюсер, сам кого хошь надует. Но она не просит денег.
– Милый, как будешь меня трахать, вот этим вот, таким большим, таким твердым, поклоняйся мне.
– Чего?
Она качается на нем, вперед-назад, и увеличенная головка его пениса трется о влажные губы ее влагалища.
– Назови меня богиней, помолись мне, чти меня всем телом своим!
Так вот чего она хочет, усмехается он. Ну что ж, все мы немножко тронутые.
– Да пожалуйста, – соглашается он, и она протягивает руку между ног и пускает его в себя.
– Так хорошо, а, богиня? – спрашивает он, задыхаясь.
– Молись мне, милый, поклоняйся мне – отвечает проститутка Балкис.
– Да-да, поклоняюсь грудям твоим, и волосам твоим и п*зде твоей. Поклоняюсь бедрам твоим, и глазам, и губам вишнево-алым...
– Еще, – мурлычет она, покачиваясь в такт, словно наездница на жеребце.
– Поклоняюсь сосцам твоим, молоко жизни дарующим. Поцелуи твой – мед, касания твои жгут огнем нещадным, и поклоняюсь тебе, – теперь он говорит в ритм движениям их тел. – Даруй мне желание твое утром, и благослови меня вечером, и принеси облегчение мне. Защити меня в от напастей и дай вернуться к тебе и лечь рядом с тобой, и познать тебя снова. Поклоняюсь тебе всем, что есть во мне, всеми мыслями своими, и всем где я был и что делал, и мечтами и... – тут он прерывается, выдохшись. – Что ты делаешь? Это так круто, так круто... – и он смотрит себе на бедра, туда, где соединились их тела, но ее палец толкает его голову вверх, назад, и он снова видит только ее лицо на фоне потолка.
– Говори милый, не останавливайся, – требует она. – Разве не хорошо тебе?
– Лучше, всего, никогда так не было, – признается он. – Твои глаза как звезды на, черт, на своде небесном, и губы твои как волны морские, что лижут песок, и поклоняюсь я им! – Теперь он входит в нее глубже и глубже, и чувствует прилив энергии, как будто его всего зарядили, приапический, наполненный, блаженствующий.
– Одари меня дарами своими, – бормочет он, не сознавая более, что говорит. – Твой истинный дар, единственный, чтобы я всегда так... всегда... молю тебя... молю...
И наступает оргазм, взрывая в сознании пустоту. И голова и тело пусты, и он все входит, глубже и глубже...
На мгновение он расслабляется, закрыв глаза, а потом ему мнится, что он перевернулся вниз головой, хотя ему все так же хорошо.
Он открывает глаза и думает, тупо и потрясенно, о моменте рождения, и спокойно прикидывает, в момент просветления, не иллюзия ли то, что он видит.
Вот что он видит.
Он ушел в нее по грудь, и пока он изумленно смотрит, она кладет ему на плечи руки и мягко заталкивает его далее. Он проскальзывает глубже.
– Как у тебя это вышло? – спрашивает он, или только думает, что спрашивает.
– Это вошло, милый, – шепчет она. Он ощущает ее половые губы и влагалище, сжимающие его, обволакивающие, и представляет, как это все выглядит со стороны. Он пытается понять, почему ему не страшно. И наконец понимает.
– Чту тебя всем телом своим, – шепчет он, и она проталкивает его в себя. Половые губы скользят по его лицу и его окружает темнота.
Она потягивается на постели, словно гигантсткая кошка.
– Да, милый, – зевает она, – ты чтишь меня.
Мобильный телефон звонит, играя "Оду к радости". Она поднимает его, нажимает на кнопку и прикладывает к уху. Живот у нее плоский, половые губы закрыты. Лицо блестит от пота.
– Да? Нет, милочка, его здесь нет, он ушел.
Она выключает телефон и падает на кровать в своей темно-красной комнате. Потом потягивается еще раз, закрывает глаза и засыпает.

Конец первой главы


Отрывок из середины книги

***

– В это нелегко поверить.
– Я, – заявила она ему, – могу верить во что угодно. Ты представить себе не можешь, во что я могу верить.
– Да ну?
– Я могу верить, что все правда, и что все неправда, и могу верить, что про что-то никто никогда не узнает, правда это, или нет. Я могу верить в Санта Клауса и в Пасхального Кролика, и в Мэрилин Монро, и в "Битлз", и что Элвис Пресли жив, и что телефокусники – настоящие; я верю, что люди способны к совершенствованию, и познание бесконечно, и что миром управляют тайные банковские картели, и что нас постоянно посещают инопланетяне, и хорошие, которые выглядят как сморщенные лемуры, и плохие, которые уродуют скот и хотят нашу воду и наших женщин. Я верю, что будущее хреново, и что будущее клево, и я верю, что однажды Белая Бизонша придет и всем покажет, где раки зимуют. Я верю, что все мужики – просто мальчишки-переростки с большими проблемами в плане общения, и что хорошего секса в Америке стало куда меньше, как позакрывали "драйв-ин" кинотеатры. Я верю, что политиканы – жулики, но все равно лучше, чем диктаторы. Я верю, что случится катастрофа, и Калифорния потонет в море, а Флорида растворится в безумии, аллигаторах и химических отходах. Я верю, что противобактериальное мыло подрывает нашу сопротивляемость к грязи и болезням, так что в один прекрасный день мы все перемрем от обычной простуды, как марсиане в "Войне миров". Я верю, что величайшими поэтами прошлого столетия были Эдит Ситвелл и Дон Маркиз, что яшма – это сушеная драконья сперма, и что тысячи лет назад в своей прошлой жизни я была одноруким сибирским шаманом. Я верю, что предназначение человечества – звезды. Я верю, что конфеты БЫЛИ вкуснее в детстве, что по законам аэродинамики шмель летать не может, что свет – это и волна и частица, и что где-то кошка в ящике, которая ни жива, ни мертва, (правда, если ящик не открывать и кошку не кормить, то она просто будет ни мертва дважды), и что во вселенной есть звезды, которые на биллионы лет старше вселенной. Я верю в личного бога, который заботится обо мне и волнуется, и наблюдает за всем, что я делаю. Я верю в безличного бога, которая запустила вселенную и ушла развлекаться с подружкой, и даже не знает, что я жива. Я верю в пустую вселенную, в которой бога нет, а только хаос, происходящий по определенным причинам, белый шум и просто везуха. Я верю, что любой, кто утверждает, будто с сексом уж слишком все носятся, просто не занимался им как следует. Я верю, что любой, кто заявляет, что знает, что к чему и почему, будет врать и по мелочам. Я верю в абсолютную честность и в разумную ложь, необходимую для жизни в обществе. Я верю, что у женщины есть право на аборт, у ребенка есть право на жизнь, и несмотря на то, что любая человеческая жизнь – это святое, ничего дурного в смертной казни нет, если ты можешь полностью доверять юридической системе, и что только полный дебил может верить в систему. Я верю, что наша жизнь – игра, что жизнь – гнусная шутка, и что жизнь – это то, что случается, когда ты жив, так что лучше всего расслабиться и получать удовольствие.
Тут она остановилась, запыхавшись.
* Картина "Агония в Гефсиманском саду" принадлежит кисти Эль Греко
Стихи и песенка Архи
Отозваться в Бортжурнале
Высказаться Аврально