DV Глава VI: Том Сойер выроc (Истребление мудаков. Landing). * Десмонд Прайс, возможно, был вполне среднестатистическим ученым и мужчиной, но преподавателем он был от бога. Постоянно витая умом в эмпиреях своей ненаглядной астрофизики и прочей жизни духа, он сам никогда не вникал в то, почему на его курсы из года в год записывалась такая бешеная уйма студентов, многие из которых специально приезжали с Западного побережья. За глаза его звали "Безумным профессором", между лекциями вели себя по-прежнему разболтанно, хлюпая кофе, кликая папочными зажимами и хихикая, но когда он начинал говорить – замолкали, как миленькие, и, горя пытливыми глазенками, устремляли вскрываемые осторожной Прайсовой рукой ракушки умов к черным небесам. "Безумный профессор" этого не замечал, не знал, и, видимо, вовсе не интересовался. Он просто читал лекции, выполняя свои оплаченные обязанности. Студентам казалось, что он их вообще не видел и излагал материал неким невидимым оппонентам, вроде платоновских Тимея с Критием. Правда, студенты Платона не читали. Когда Прайс на следующее после выхода в свет утро явился в университет, его внимание привлекла сложенная вчетверо записка, прикнопленная к двери офиса. Он сорвал листок без особых раздумий и пихнул в карман, спеша на лекцию. Все шло как обычно: детишки шуршали писчебумажными принадлежностями, Прайс изображал перед ними новейшего Кеплера, привычно обращаясь попеременно то к "человеку в последнем ряду амфитеатра", то одобрительно поглядывая на первые три ряда умничек, покрывавших тетрадки прилежной скорописью, и, как всегда, апеллируя к "Критию", а не к студентам, когда по классу пронесся шорох, и головы волной повернулись к левому выходу. Прайсов монолог по инерции пронесло вперед еще минуты на полторы, после чего его органолептика, наконец, просигналила, что в аудитории встала зубодробительная тишина. Он запоздало скосил глаза в направлении удара. Только совершенно оторванный от солнечной системы очкарик мог бы спокойно смотреть туда, где сейчас хладнокровно срывалась его лекция, а Прайса кое-что все же с землей связывало. И этим кое-чем была нарисовавшаяся в проходе "старушка" Бекки Гаэтано. Бекки стояла в коридорном прямоугольнике перед входом, небрежно поправляя длинными пальцами свою темно-каштановую гриву. При этом Бекки ритмично постукивала острым носком брусничной туфельки по полу, и Прайс вместе со всем классом проследил, как она вырастает из своих высоких шпилек, очень долго стремится к краю подола короткой расклешенной светло-брусничной юбки, волнуемой движениями колена, переходит, истончаясь до опасной ужины в отчаянно приталенный пиджачок, в вырезе которого скромно виднеется белая шелковая блузка, позволяющая проследить рост Бекки дальше – через одну нитку круглого морского жемчуга к матовой длинной шее, округлому подбородку, и… Прайс решил лицо Бекки пока не разглядывать – ведь нельзя же, право, отпускать студентов с половины лекции! Тем не менее, он не сомневался ни в цвете помады мисс Гаэтано, ни в вольтаже ее взгляда, который даже в спокойном состоянии перекрывал максимально достигаемое всем Прайсовым организмом напряжение. "Господи, за что это все мне?" – в который раз подумал он, и в который раз не понял, почему вопрос звучал так испуганно. Осознав, что профессор прочувствовал факт ее присутствия, Бекки изронила дежурное слово "Sorry", самым убийственным образом подчеркнувшее изгибы ее брусничных губ и, пройдя через полкласса, уселась на свободное место. Ни Прайс, ни его студенты не сомневались в том, куда конкретно падало сердце мужчины, перед которым дефилировала старушка Бекки, и как трудно было это сердце потом оттуда извлекать. Вслед за сердцем ухнули голосовые связки, и лишь всосанное с молоком матери уважение к приличиям помешало Прайсу уронить мел и окончательно потерять лицо. Профессор сделал глубокий вдох, проконсультировался взглядом со звездным небом, очертил им свой "контрольный треугольник": задние ряды – отличники – доска и продолжил. – …Итак, "Квинтет галактик" – это пять близко расположенных галактик, известных под названием Stephan's Quintet. Четыре галактики располагают одинаковым красным смещением, большая голубоватая спиральная галактика снизу и слева вот здесь... на изображении... имеет меньшее красное смещение, чем прочие,.. так?.. следовательно, она находится ближе к нам… Из четырех далеких галактик три сближаются… Инерция учебного процесса взяла свое: ручки заскользили по бумаге, голосовые связки профессора включились, сердце вернулось к прямым обязанностям, лекция была спасена. Бекки черкала что-то в кожаном блокнотике, Прайс вещал, более ничем не прерываемый, и лишь ближе к концу лекции какая-то тихая девочка переспросила, означает ли одинаковое красное смещение, что четыре из первых упоминавшихся галактик находятся на равном расстоянии от Земли. Наконец время вышло, и студенты потекли к выходу, шепчась и переглядываясь, но умница-Бекки не подала никакого повода к новым разговорам. Она дождалась, пока за последним человеком закрылись двери, и только тогда перестала рисовать чертиков и устремила взгляд на профессора, стоявшего внизу с самыми смешанными чувствами. – Бекки.., – сказал Прайс, прислоняясь к столу и складывая руки на груди, – что случилось?.. – У меня перенеслось интервью, и я заехала, – беспечно ответила мисс Гаэтано, захлопывая блокнот. – Привет, Десмонд. Она сидела на третьем ряду амфитеатра у прохода с краю и Прайсу была видна вся. Прайс молчал. – Я похожа на трепещущую студентку? – спросила Бекки озабоченно. – Бекки, ну, почему ты так любишь красный цвет? – не выдержал Прайс, вкладывая в этот вопрос наболевшее. – Это не красный, Десмонд, это – брусничный. Оттенки красного – цвета лидеров и победителей. – Например, Гарибальди? – попытался парировать Прайс. – Может быть. Меня много раз пытались ранить. Может быть, у меня "красное смещение". – Ты добьешься того, что я перейду на галстуки в горошек, – пригрозил Прайс. – Бабочки в горошек? Ты на это не способен. Скажи еще, что перейдешь на контактные линзы, – поддразнила Бекки. – Ты еще не знаешь, на что я способен, когда вижу женщин в красном. – Десмонд, это ребячество. Когда ты состаришься, я буду дарить тебе алые жилеты и малиновые карденовские кашне – они способны украсить любую невзрачную физиономию. – Спасибо, дорогая Бекки. Я всегда ценил твою прямоту, – больше всего Прайс любил пикироваться со своей дамой сердца. – Брось, Десмонд, тебе же известно, какая ранимая натура кроется за этой агрессивной внешностью, – и Бекки соответствующим образом махнула вдоль себя руками. – Бекки, ты знаешь, что дает мне силы выдерживать твое великолепие? – с ложной серьезностью спросил Прайс. – Мой ангельский характер? – хлопнула ресницами Бекки. – Нет, цвет твоих волос. Если бы ты была брюнеткой, я бы застрелился после первого же взгляда на тебя. – Двадцать лет назад? – Двадцать лет назад. – Но мне же было восемь лет! – Да, ты права, надо было убить тебя, пока ты была маленькой. Они весело рассмеялись, и Прайс подошел к ступенькам амфитеатра. – Пойдем, – сказал он, протягивая руку Бекки, – и осторожнее, не зацепись чулком, здесь сплошные занозы. Бекки доверчиво приняла протянутую руку, и через секунду была стянута вниз. Прайс поймал ее за талию и, глядя в чуть удивленное лицо, спросил: – Бекки, мы же виделись два дня назад. Ты в жизни не приезжала раньше ко мне в университет. Что случилось? *** По пути в Прайсов офис Бекки вдруг усмехнулась: – Я тебя не очень компрометирую? Прайс покачал головой: – Знаешь, ты в свое время переработала с социалистическими странами... мы же не в Северной Корее. Напротив, ты поднимаешь мои акции. – Я в восторге от твоей учтивости, Десмонд, – подытожила Бекки, отступая, чтобы Прайс мог отпереть дверь. Он пропустил ее внутрь. – Ну, так – что? Ты сейчас свободна? Может, съездим пообедать? У меня перерыв часа на два. Cмахнув со стола пару важных бумажек, Бекки полуприсела на край, уперлась в него руками, откинула голову и изучающе посмотрела на Прайса. Профессор вдруг понял, что любимая подруга всей сознательной жизни заставляет его нервничать. – Хочешь, проведем с тобой образцово-показательный разговор по душам? – неожиданно спросила Бекки, без особого напряжения пронизывая Прайса насквозь спокойным взглядом. Профессор еще раз поймал себя на мысли, что ее для него слишком много. Что взгляд у Бекки твердый, что выражение лица строгое, что сочетание высокого лба, прямого взгляда и правильной формы, но не миниатюрного носа все время мешает ему воспринимать Бекки как просто красивую женщину, и немного пожалел себя. К тому же, когда подруга жизни была на дециметровых шпильках (то есть, почти всегда), она становилась ниже его всего на какие-то десять сантиметров, а для Прайса это расстояние уже не являлось привычно-безопасным. –...Бекки, – внезапно сказал он, – ты знаешь, что у тебя мужской взгляд? – Это профессиональное, Десмонд, – не удивилась и не обиделась Бекки, – иначе меня либо сожрут, либо разложат после первого же интервью с действительно важным человеком, а вернее, еще до него. – Милая, тогда зачем эти оттенки красного, юбка, которая может остановить движение на хайвэе в час пик, высокие шпильки, волосы, губы… – Остановись, проф, а то… – А то?.. – Ну… – Я закрою дверь. – Не сходи с ума. – Ты же знала. – Перестань! – Не могу. – Ах, да право же!.. – Иди сюда. …В дверь постучали, она приоткрылась, и в проеме показалось личико студентки, задавшей вопрос на лекции: – Профессор, вы получили мое… – она осеклась, увидев сидевшую на столе Бекки, которая уже щелкала зажигалкой и затягивалась своим "More". *** Прайс повез Бекки обедать в давно облюбованное ими место в даунтауне. Парочка обосновалась в элегантном ресторанчике под названием "Таверна капитана Дрейка", привычно эксплуатировавшем в дизайне морскую символику. На стенах располагались лоции, картины с парусниками, штурвал, бутылки за стойкой бара через одну были нестандартной формы, обслуга почему-то одета в английскую флотскую форму времен первой мировой, а музыка бывала разной, но не всегда откровенно пищеварительной. Они любили это место за уют и хорошую кухню. При всей своей тонкой талии и образцовом весе, Бекки спокойно отдавала должное итало-американской кухне ("veal parmigiana"), на которой была воспитана, а Прайс, как обычно, больше налегал на дары моря . – Так что же привело тебя ко мне в столь неурочный час? – спросил он шутливо и осторожно. – Почему ты чуть не сорвала мне лекцию, а потом решила соблазнить, как мальчика, в моем же собственном офисе? – Хочешь, я возьму у тебя интервью? – в ответ поинтересовалась Бекки. – Малышка, ты росла в двух домах от меня, не заставляй напоминать тебе старые шутки… – Десмонд… – прежде струившийся ручейком голос Бекки зазвенел металлом. Пока лишь ртутью, но стальной отлив ручейка уже явственно завиднелся на горизонте, – Десмонд, сколько лет мы знакомы? – В общей сложности двадцать, – наживил очередного моллюска Прайс, – около десяти лет меня здесь не было, и ты росла, черт знает как… – Десмонд, – снова перебила Бекки, – тебе пора представить меня родителям. – Господи, Бекки, да они, наверняка, тебя помнят, ты же еще девочкой к нам приходила, – начал Прайс и осекся. – Что?.. Бекки смотрела на него по-прежнему прямо, и Прайс в который раз удивился тому, что у женщины с такими губами и столь теплым цветом глаз может быть такой холодный, пронизывающий взгляд. – Ты меня не любишь, – утвердительно сказала Бекки, и углы ее рта поползли вверх в улыбке, которая опять не добавила глазам тепла. – Бекки, что за странный разговор? – изумился Прайс, забывая про своего моллюска и невыжатую дольку лимона в руке. Бекки допила вино, тихо поставила бокал на стол. – Кофе? – предложил Прайс поспешно, прекрасно понимая, что кофе не спасет положение. Бекки еще раз улыбнулась так, что проходивший мимо официант сделал попытку поставить перед ней чужое мороженое, но ничего не ответила. – Поехали, – скомандовала она, вставая, и Прайс, сунув купюру морячку с подносом, пошел за ней к выходу. Он молча вел машину назад к университету, Бекки тоже молчала и, глядясь в зеркальце пудреницы, поправляла макияж. Где-то минут через десять езды Прайс вышел из ступора и скосил глаза вправо. Бекки по-прежнему гляделась в зеркальце, но макияжа на ней не было. Из ее глаз непрерывно лились слезы, она безжалостно грызла губы, манипулируя салфетками, пуховкой и зеркальцем и не переставая смотреть на свое изображение. И Прайс вспомнил: она же никогда не плакала. Никогда. Даже девочкой. Видимо, сегодня случился первый раз, и мисс Гаэтано хотела увидеть, как это выглядит.  I   II   III   IV   V         VII   VIII   IX   X   XI  Оглавление "И.М." *Dante Gabliel Rossetti: "Joli Coeur". Отозваться в Бортжурнале Высказаться Аврально