Но Гарри уже вскочил на ноги и повернулся к этому человеку, со слезами
на глазах, с ломающимся голосом.
Я сожалею! Мне жаль, что я такой живучий. Мне жаль, что Вольдеморт
вернулся. Мне жаль, что мои родственники убиты, из-за того, что заботились
обо мне! Мне жаль, что мои родители умерли, защищая меня! Мне жаль, что
Седрик умер только потому, что оказался рядом со мной! Мне жаль! Но я не
могу ничего изменить. Я не мог этого предотвратить, это не моя вина! Если бы
я только мог все изменить, но я не могу. А если мы сейчас начнем обвинять
друг друга в том, с чем ничего нельзя поделать, значит, Вольдеморт добился
того, чего хотел. Я не знаю вас… многих из вас, то есть, но я понимаю, что,
хоть я этого и не знал, вы заботились о моей безопасности. Я не знаю,
почему я настолько важен, я всего лишь мальчишка! Просто мальчишка. Очень
везучий. Да, это правда. И я беспокоюсь и боюсь за своих друзей и за всех,
кто рядом со мной. Потому что они не так удачливы. Мне жаль, мистер Диггори.
Что еще вы хотите услышать?
Человек, которого Гарри назвал мистером Диггори, шагнул вперед, с
протянутыми ладонями, горе было написано в каждой морщинке у глаз:
Господи, Гарри, прости меня… Я не думал… я не имел в виду… пожалуйста…
мы никогда и не винили тебя!
Подойдя к дивану, мужчина потянулся к мальчику, и они неловко обнялись.
Крепко обнялись, а потом разжали руки.
Ари сняла очки и принялась протирать их, стараясь не глядеть на Гарри и
этого человека. Когда она снова надела очки, оба уже заняли свои прежние
места в комнате. МакГонагалл положила руку на гаррино плечо, а общее
внимание снова обратилось к директору.
Столько горя в этой комнате. Столько гнева и напряженности. Так много
вопросов, на которые Ари не терпелось узнать ответы. И погребальный звон
по шести или, может быть, по семи людям. Может быть, пришло время испугаться
по-настоящему.
Но директор не выглядел испуганным. Он оглядел комнату, встречаясь
взглядом с каждым. Все ответили на его взгляд. Никто не отвернулся.
Большинство слегка кивнуло с пониманием.
В этом Гарри абсолютно прав, сказал он серьезно. Мы НЕ МОЖЕМ
обвинять друг друга, говоря это, он посмотрел в глаза Гарри, или себя
в том зле, что сотворено другими. Это звучит банально, но мы сильны
только доверием друг другу, нашей решимостью оставаться вместе, что бы ни
случилось! Некоторые из нас очень молоды, некоторые кажутся бессильными и
слабыми. Некоторые в прошлом сбивались с верной дороги. И все мы совершали
ошибки. Некогда я знал одного мальчика. Если бы я лучше прислушался к
своей интуиции, был более уверен в своих суждениях, умел яснее различать что
правильно, а что нет, быть может, Том Риддл никогда не превратился бы в это
существо. Если бы я был более чутким и больше заботился о других, я мог бы
помочь им не стать добычей зла. Но я не сделал всего этого. Мы все совершали
ошибки. Но сейчас, друзья мои, пора перестать оглядываться назад, а взглянуть
в лицо тому, что придет, чтобы быть готовыми к тому, что должно быть
сделано. Никакой другой установки мы принять не можем.
Другой голос:
Как были разрушены защитные чары?
Дамбльдор поднял руки и покачал головой:
Не знаю. Мы сделали все возможное. Сделали единственное, что могло
сработать расширили на всю семью заклятье любви матери Гарри и ту защиту,
которую она дала ему. Это прекрасно оправдывало себя в течение долгих лет.
Ари вскинула голову:
Подождите минутку…
Одновременно с нею выпрямился и Снейп, и произнес:
Так вот где была ошибка!
Гарри уронил голову на руки и сказал почти беззвучно, но все же
различимо: "Ох, дерьмо!"
Дамбльдор переводил взгляд с Ари на Снейпа и обратно.
Вам двоим известно что-то, чего не знаю я?
Но ответил ему Хагрид из глубины комнаты:
Директор, сэр, даже я знаю, что ежели заклятье сделано на чем-то вроде
любви, то его сила через любовь и держится. Но у них этого не было. Не для
Гарри. Может, немножко, пока он маленький был, совсем крошка. Но не тогда,
когда я за ним приехал. Тетя его все завидовала своей покойной сестре, а
дядя готов был прям выбить у него из головы всю магию. Прости меня, Гарри,
но так мне показалось!
Ари кивнула. Она обняла Гарри одной рукой, зная, что слова не могут не
ранить, но они должны быть сказаны.