Михаил Щербаков, фото с неофициального сайта

He's Speaking Familiar Words...
Михаил Щербаков ©:

"Будем считать, что я здесь не был..."

Составитель – BadMouse

"...вы прекраснее всех чудес подлунного мира, и нас с вами уже ничего не связывает..."

(Professor Severus Snape)

* * *

(отрывок)

А кое-кто по костям моим пройти
мечтает – Бог его прости –
со славою, со славою.
При этом скелет несчастный мой
круша как левою ногой,
так и правою.
Он с этою мыслью ходит там
и сям, гуляет по гостям,
беседует, обедает.
А что я и сам – великий маг
и факир – об этом он, чудак,
не ведает.
И весь его клан, и вся родня
ему превратить велят меня
и в крошево, и в месиво.
Но если уж выйдет – кто кого, –
то не он меня, а я его –
скорей всего.
И если уж вправду – быть не быть, –
то мне ли его не победить –
капканом ли, обманом ли...
Сожгу на огне, затру во льду,
да что я – способа не найду?
Да мало ли!…

АВТОПАРОДИЯ

Не жалко двуногих. Кому их возня
важна, антр ну суа ди?
Я также не нужен. Не жалко меня,
хоть пропадом я пропади.
Напрасно усталый страдающий брат
взывает о помощи днесь:
не жалко и брата. Он сам виноват,
впредь будет рождаться не здесь.
...Металл, электрический свет, кислород,
химический вкус, аромат.
Очнувшись, двуногий себя узнает
с трудом. А моторы гудят.
И руки, любовницу не доласкав,
хватаются за рычаги.
О ты, уплывающий вдаль батискаф,
сердце свое сбереги!
Сквозь сумрак мне видится кормчий хромой,
изящна его хромота.
И волны бегут, так сказать, за кормой.
Вот именно, что от винта.
И музыка, как на балу в Тюильри,
мне слышится ночь напролет.
Но что до грядущей за этим зари –
товарищ, не верь! Не взойдет.>

АЛЛЕГРО

(отрывок)

Прибыли в срок. Модальность один к двумстам.
Никель зеркален, вакуум строго пуст.
Всё включено. Подопытный усыплен. По местам!
Сколько на наших кварцевых? Ладно, пуск.
Что ещё вновь за импульсы там в сети?
Выявить быстро и откалибровать...
К чёрту дренаж! Зажимы разжать, жгуты расплести...
Мигом! не то клиенту несдобровать.
Всех попрошу от стенда на пять шагов.
Вас, гражданин, особенно попрошу.
Это вам не экскурсия в выходной в Петергоф!
Я тут не просто режу, я потрошу.
В целом уже ясна кривизна дуги.
Несколько непонятней сама дуга.
Контур какой-то сбивчивый: то сверкнёт, то ни зги...
Ну да, чай, не заблудимся, не тайга.
Думаю, что подопытный будет жить.
Снизить процент ему мы не разрешим.
Так что ещё шесть датчиков – и антракт. Можно шить.
Сделай нам кофе, девочка, мы спешим.
Блоки восьмой с четырнадцатым – на склад.
Бережно, не кантуя... ручной же труд.
В рапорте цифр не нужно, цивильный стиль, без рулад.
Жить подопечный будет, и хватит тут.

АНДАНТЕ

(отрывок)

Но скрыт в цветке и звере некий знак,
старался воин неспроста, вода – и та течёт
не то на голос недр, не то на лунный зов...
А я? Что делать мне? Какому Риму присягнуть?
Какое небо допросить? С каким
чревовещателем мне подписать контракт?
Витий вокруг полно, говорунов хоть отбавляй,
сирен горластых тут и там не счесть,
и внятны речи их. Но неприятны мне.
А те, с кем я бы всласть потолковал,
кого бы выслушал всерьёз, – те, зная истину,
хранят молчание в своих бестрепетных
гробах.

ВАДЕМЕКУМ

(отрывок)

Слезы, так сказать, не пролить по достойному
поводу было бы неграциозно,
к тому же минутное дело: макнули
платочком и дальше пошли.
Но, шагая к новой эре, сохраняйте мой портрет.
Все же он, в известной мере, символический предмет.
Предмет, так сказать, нашей лекции в ней
освещен досконально, глубинные связи
раскрыты, вопрос о бессмертье решен
в положительном смысле. Занавес. Обморок.

* * *

(отрывок)

Вместо того, чтоб гнить в глуши,
дыры латать, считать гроши,
можно, пожалуй, шутки ради
что-нибудь сделать от души.
Во изумленье стад земных,
пастырей их и всех иных,
скажем, начать с высот астральных,
благо рукой подать до них.
Сев на каком-нибудь плато,
небо измерить от и до
и заключить, что звездочеты
врали веками черт-те что.
Или в пробирке, как в саду,
вырастить новую еду –
и применять взамен обычной
или с обычной наряду.
Также не вредно, ясным днем
междоусобный слыша гром,
в планы враждующих проникнуть
телепатическим путем.
А уж разведав что к чему,
кровопролитную чуму
предотвратить – и с гордым видом
за шпионаж пойти в тюрьму.
Или уж впрямь, назло властям,
по городам и областям
тронуться маршем, раздавая
каждому по потребностям:
вот тебе, бабка, Юрьев день,
вот тебе, шапка, твой бекрень,
вот тебе, друг степей и джунглей,
твой бюллетень, пельмень, женьшень...

ВОЗДВИГ Я ПАМЯТНИК

(отрывок)

– Стоп! – шепчу себе я хмуро, –
Берегись надежд опасных.
Помни, что сия скульптура –
Не для разговоров частных.
Будь хоть сорок раз философ,
Смолкни, поразмыслив тонко:
Здесь не задают вопросов,
Здесь благоговеют только...
Грозен монумент и в оба
Смотрит, нагоняя стужу.
Но вопросы жгут мне небо
Перцем – и хотят наружу!
Если не сдержу задора –
Может, и добьюсь ответа,
Но не удивлюсь, коль скоро
Крепко поплачусь за это.
Тяжкий вертикальный ноготь
Прямо надо мной маячит:
Значит, я умру, должно быть,
Тут же, на проспекте, значит.
Ах, неужто песня спета?
Дрогнув, я сбиваюсь с такта.
Надо уходить с проспекта.
Надо поберечься как-то.
Боже, до чего же все же
Глуп я и воспитан плохо!
С мрамором шутить негоже,
Либо – ожидай подвоха.
Но язык мой, враг мой, так и
Лезет, не поняв угрозы!

ФАРМАЦЕВТ

Волнуйся, знахарь, о травах, почве, камнях, золе.
Снабжай сигнатурой склянку, словно ларец ключом.
Пекись о добротном тигле, об огневом котле.
О звонких весах заботься. Более ни о чем.
Сто тысяч лиц исказятся, гневно задрав носы:
мол, стрелок ты не следишь и эпохи пульс потерял.
Меж тем вот палец твой, он на пульсе. А вот часы,
они идут, и довольно быстро, я проверял.
Сто тысяч глаз, то есть двести тысяч, берем вдвойне,
на зелье твое посмотрят, как на исчадье зла.
А ты доверься ни в коей мере не им, но мне.
Я первый приду отведать из твоего котла.
Сто тысяч ртов напрягутся, как только я и ты
бальзам разольем по чаркам, даже не дав остыть,
"Не пейте, вам станет плохо!" – запричитают рты.
А нам и так уже плохо, что ж мы будем не пить?
Сто тысяч лбов, начиненных мудростью лет и зим,
замрут, не решив как быть, едва лишь я намекну,
что даже отдыха ради ты отойдешь не к ним,
а к сыну Ночи и брату Смерти, то есть ко Сну.
Кому же и спать-то сладко, как не тебе, врачу?
Дремли, покуда в котле твоем, закипая в срок,
бурлит лекарство от государства, пей не хочу,
оно же средство от людоедства, рубль пузырек.
Я сам бы спал, да бальзам гудит, аромат плывет,
объяв район, а также примкнувший к нему пустырь,
плывут индийские перцы, гвоздика, шафран и мед,
мускатный цвет, кардамон, орехи, изюм, имбирь...

ВТОРНИК, ВТОРОЕ АВГУСТА

(отрывок)

Вроде пока все ладно – танцоры, музыка, верхний свет.
Жаль, вот листва кругом чересчур жива – в натуральном искусство тонет.
Из-за листвы-то зритель и не ликует, что нет то нет,
Плачет и стонет он – не препятствуй, пусть, если хочет, плачет и стонет!
Многим еще в новинку велеречивые позвонки,
От болтовни запястий был и со мною когда-то спазм – весь вышел.
Веруй, что есть в природе и кроме этого языки –
Спорить не буду, может, и есть, не знаю, не слышал...
..............................................................
Хочешь обратно деньги – вот, изволь, получи с меня,
Но не казни артиста за то, что он себе самому не равен.
Этот шмель не летит, он исполняет "Полет шмеля".
Этот столетник дня не живет, но тем и забавен.

* * *

Горный озон прохладной тучей
гонит с закатом жар дневной.
Вот ведь какой досадный случай.
Прямо не знаю, что со мной.
Либо Всевышний даст мне силу
суетный прочь отринуть прах.
Либо сведёт меня в могилу
та, на балконе, в кружева-
-ах, на балконе, в кружевах.
Пусть не поймут меня неверно.
Я ни секунды не влюблён.
Да, красота её безмерна.
Локон волнист, лукав наклон.
Веер сложив, она с ладони
белого кормит грызуна.
Нет, я чужой на том балконе.
Ах, мне не нравится она-
-а, мне не нравится она.
Чуть бы пораньше, лет так на шесть,
или хотя бы на пять лет,
мне б нипочём восторг и тяжесть
этой любви. А нынче – нет.
Ночь не молчит, урчит, бормочет,
много сулит того-сего.
Но ничего душа не хочет
там, где не может ничего-
-о, где не может ничего.
Вздор – эти все плащи и шпаги,
лошади вскачь, враги в расход.
Славной стезе зачем зигзаги?
Зорким очам не до красот.
Слушая, как нестройным эхом
звон серенад летит во тьму,
белый грызун дрожит всем мехом.
Я не сочувствую ему-
-у, не сочувствую ему.
Демоны страсти вероломной,
цельтесь, пожалуй, поточней.
Пусто в душе моей огромной.
Пасмурно в ней, просторно в ней.
Север зовёт её в скитанья,
к снежной зиме, к сырой весне.
Спи без меня, страна Испания!
Будем считать, что я здесь не –
– был, будем считать, что я здесь не –
– был, считать, что я здесь не.

СТИХИ О ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ

Для тех несчастных, кто словом первым
И первым взглядом твоим сражен,
Ты есть, была и пребудешь перлом,
Женой нежнейшей из нежных жен.
В округе всяк, не щадя усилий,
Трубит, как дивны твои черты...
Но я-то знаю, что меж рептилий
Опасней нет существа, чем ты.
Под нежным шелком, сквозь дым фасона,
Свиваясь в кольца, как напоказ,
Блистает туловище дракона!
Но этот блеск не для третьих глаз.
Для третьих глаз – ты в нарядной блузке
Сидишь изящно, глядишь светло,
Читая что-нибудь по-французски,
К примеру, Шодерло де Лакло...
Не только зубы, но также десны
И даже губы твои, клянусь,
Столь кровожадны и смертоносны,
Что я и сам иногда боюсь.
И тем смешней слепота, с какою
Очередной обреченный франт,
Рисуясь, топчется пред тобою,
Как дрессированный элефант.
Отмечен смертью любой, кто страстью
К тебе охвачен, любовь моя!
Однако, к счастью или к несчастью,
Об этом знаю один лишь я.
А я не выдам, не беспокойся.
Чем навлекать на себя грозу,
Уж лучше сам, развернувши кольца,
Прощусь – и в логово уползу.

ЕЩЕ ЗАКЛИНАНИЕ

Длятся стансы, шьются.
Клякса, прочерк, штрих.
Трефы, бубны, шар лотерейный, счастье с блюдца.
Милые эти фанты, люблю я их.
Лепишь, вроде, лепет.
Ловишь воздух ртом.
Вроде – вздор. Но чу! в парадном шаги и трепет.
Вот оно, заклинанье-то, было в чем!
Кто там? Гости? Здрасьте!
Встанешь, глянешь – ах!
Лунным бликом дама входит неясной масти,
новость несет, волнуется, вся как взмах.
Новость – чистый триллер,
"Бойня номер пять".
Есть, мол, некий гангстер Мюллер, по кличке "Шиллер",
он-де намеревался меня взорвать.
Шиллер? Как же, знаю.
Был здесь только что.
Мебель в норме, разве чуть обгорела с краю –
он положил взрывчатку не в то кашпо.
Альфа, бета, гамма.
Крибле, крабле, бумс.
Гнаться, драться, снять с него скальп? Ну что Вы, дама!
Он уже сел в метро или троллей-бус.
Взвесьте, дама, дважды:
это ж был бы мрак,
если б, то есть, я вот тут же, сейчас, при Вас же
взял бы алмазный круг и точил тесак.
Факты против, факты.
Люди, годы. жизнь.
Мне ли мчаться вскачь, кого-то хватать за фалды:
"Ах ты, – кричать, – Пиноккио, ну, держись!"?
Альфа, бета, гамма.
Квинтер, финтер, жес.
Раз уж драма, то не гиньоль – умоляю, дама! –
пусть водевиль, уж если нельзя без пьес.
Факты, фанты – ладно.
Люди, годы – пусть.
Бросьте, дама! Все ли под этой луной досадно?
Выпьемте "Bloody Mary", забудем грусть!
Пять ли действий в пьесе,
шесть ли – после тьма.
Пусть мы, дама, лучше сперва потеряем в весе,
А уж потом – извольте – сойдем с ума.
Длится шепот, вьется.
Снится гному гном.
Он же – джокер, Шиллер, Мюллер и кто придется...
Вот оно, заклинанье-то, было в чем!

КИНЕМАТОГРАФ – 2

Если эта светотень по жанру и не Мона Лиза Джиоконда,
Пусть; зато она твоя, пигмей, она – для всех, не только для бомонда.
Даром, что ли, вместе с залом, путающим, в кадре он или за кадром,
Ты при нежной сцене веки трешь, а при батальной кланяешься ядрам.
Карлик!
Хватит уже моргать, найди себе героя!
И выдавай за него себя.
Все позволено, серьезный блеф и несерьезный, типа контрабанды.
Прыгать можно вопреки команде, по команде или без команды.
Стиль по выбору – у нас кино немое: здесь живи или в Камбодже,
Вздор мели какой угодно, или не мели – эффект один и тот же.
Эй, кхмер!
Чем нехорош Пномпень? Найди себе героя!
Сиамским братом его зови – но только чтоб негромко,
Не забывай, что у нас сеанс.
В кадре – праведный, как десять заповедей, грузный, как четыре танка,
Хмурит плешь американец – нынче от него ушла американка.
Кстати, вот она, в соседнем кадре, опасаясь выступить за рамку,
Мягким шагом взад-вперед, похожая на львицу, мечется по замку.
Львица!
Хватит уже мелькать, найди себе героя!
К тому же, вроде бы, вот и он.
Крупный план, ряды немеют, в музыке, само собой, диминуэндо:
Шутка ли – живой кумир, еще, еще не мертв, уже, уже легенда!
Нечто в нем не то от лорда Байрона, не то от короля Георга.
Школьница ряду в седьмом, похожая на птицу, бьется от восторга.
Птица!
Хилый в Георге прок – найди себе героя!
Да не теперь, а в каком-нибудь круизе кругосветном –
Пускай за тысячу миль отсель, на влажном побережье,
Тебе он скажет примерно так:
"Леди, я не уроженец этих островов, и вы – не уроженка,
Но вы любите цветы, а я люблю цвета приятного оттенка.
Купим хижину к воде вплотную, где песок нежесткий и нежаркий,
Стены выкрасим в маренго – мой любимый цвет, неброский и немаркий..."
Вспышка!
Рвет пастораль в куски коротким замыканьем!
Кинопроектор дымит вовсю, как шашка дымовая!
С американцами сильный шок, рыдают камбоджийцы:
"Ужо тебе, – говорят они, – ужо, Великий Будда!
Ты изобрел мировую скорбь – зачем ты это сделал?!"
И что же слышится им в ответ?.. –
La-la-la-la-la...
La-la-la-la-la...

ЗАВЕЩАНИЕ БЕЗУМЦА

(отрывок)

Спешите видеть: небывалый номер, зрелище, курьезный феномен!
Я, Имяреков, обыватель с виду, лирик, не противник перемен –
имею способ, не вставая с кресла, молча и с такой же простотой,
с какой дышу,
в устройство мира привносить добро и разум, совершенство и покой.
И привношу.
Уже немало результатов важных дал мой труд, а сколько еще даст!
Я снизил смертность, холода смягчил, улучшил очертанья государств.
Я поднял храмы, углубил колодцы, ночь укоротил, отправил вспять
десятки вьюг;
плюс медицина, просвещенье, транспорт – можно продолжать перечислять,
но недосуг.
Родимый город вправе спать спокойно, ибо я увел не только крыс,
Но также кошек – до единой, подчистую всех, и многих сам загрыз.
Теперь он смело, то есть город, может чувствовать себя как вольный рай
среди степей!
Ты слышишь, город? Нет, увы! Ты как всегда не слышишь. Ладно, почивай.
Дыши ровней...

К РЕЧИ

Прямо сейчас, до торгов, до переоснастки, до немоты,
то есть пока есть откуда выступить и куда,
начнись, речь моя, в тугую оденься ткань, облекись в черты,
обрети власть ферзя, тело гимнастки. И уж тогда,
чем-то таким став, чего сама ни в поле не спрячешь, ни взаперти,
не усмиришь, не просеешь сквозь решето,
седлай весь табун, бери добровольцев сотню и вскачь лети,
а потом дашь нам знать, если доскачешь, как там и что.
Там – это там, где, пред тем в пути не ужаснувшись много чему,
ты задрожишь, вдруг узрев себя в сонме божеств,
одно из которых, легкую длань свою поднеся к челу
твоему, дрожь смягчит, еле коснувшись, – царственный жест.
Не приникай к той руке! Рука – она не надолго.
Все учтено.
Не привыкай к ней, она издалека. Всмотрись только
в контур, да на запястье тонком заметь пятно,
некий знак, род клейма, вряд ли наколка.
Наверняка он не таков, как о нем преданья повествуют, этот рубец.
Путаных мест в древних книгах – что саранчи.
Кураж, речь моя, я затихаю, ибо велел мудрец:
"О богах говори, что они существуют, либо молчи".
Впрочем, потом всяк поймет тебя даже по-рыбьи, со словарем,
на языке стад и стойбищ, озер и лагун,
когда, выгнув спину, ты возвратишься вечером, вряд ли днем,
сообщить, что в пути добровольцы погибли, как и табун.
Год проведя не с тобой, без малейшего толка,
как не живя,
то-то собьюсь я при встрече, то-то же я
скажу сам себе: "Шире глаза, горбун, это речь твоя,
улыбнись ей скорей, она не надолго".

К СОРОКОНОЖКЕ

Я сделал графики упадка царств, особенно восточных.
Томов пятьсот пророческого толка изучил. Взболтал источник
смысла, как земного, так и внеземного.
И в результате сих ученых штудий получил одно лишь слово.
Гибель! Всем-всем-всем.
Ребус рун, шифр майя
хлещут радиоволною вдаль и вверх,
безумных литер фейерверк
над чернотой вздымая...
Сороконожка резвая, поверь алхимику, беги в леса,
навстречу вечной музыке, для вечной радости, на вечный срок.
Не для того ль даны тебе здоровье, грация, талант, краса?
И редингот оригинального покроя?
И даже ангельский, быть может, голосок?
А впрочем – что я!
Гибель! Всем-всем-всем.
Доктор, где твой ножик?
Плут с букашкой суесловит зря.
Чижик резвую изловит, несмотря
на все сорок ножек.
Была б она хотя бы стрекозой, могла бы улететь долой,
с материка на остров, где хотя бы все-таки не так черно,
где нет ни чижика, который клюнет, ибо от рожденья злой,
ни муравья, который рявкнет: что, мол, скачешь?
Законов общих знать не хочешь? Ничего,
зимой поплачешь.
Гибель! Всем-всем-всем.
Остров есть часть суши.
Сверху – певчих дирижаблей хор,
снизу – гончей субмарины жабий взор.
Холодные уши.
Я нахожусь на карте полушарий, ровно посреди, как столп.
Сориентирован на север, этакое статус-кво.
Ни в океанских масс перемещенья, ни в передвиженья толп
не вовлечен. И, кроме призраков архивных,
на стороне моей, как прежде, никого.
Держись, алхимик!
Слева – сто лет мглы.
Справа – Сан-Франциско.
Север – в северном сиянье, юг – в дымах.
Какой размах!
Как близко...
Гибель! Навек и напрочь.
Друг мой! Мой меньший брат! На карнавале
прыгая через горящий обруч,
услышишь ли меня? Едва ли.

ПОСЕЩЕНИЕ

Не усердствуй, на этих трехстах стеллажах – в основном
криптограммы, лишь кое-когда – логарифм, палиндром...
Но интимных посланий ты здесь не найдешь ни строки.
Шлют в избытке, да мне сохранять не с руки.
Этой ширмы не трогай, за ней пусть не гибель, но риск:
там ютится – отнюдь не наложница, нет – василиск.
Он не кормлен, но если бесшумно его миновать,
не проснется. Полицию можешь не звать.
Эти с тонкой фигурной резьбой вертела-близнецы
суть антенны для ловли особых лучей и пыльцы,
но не больше. Не розги для дам, не еще что невесть.
Успокойся, антенны на место привесь.
Прямо драма, насколько у страсти глаза велики.
Кстати, помни: в подполье как раз под тобой – ледники.
Вряд ли стоит, всем телом вращая, ломать реквизит.
Распалишься, намокнешь. Тебя просквозит.
Угловой же камин не расценивай как таковой:
в эту утварь вмонтирован мной типовой бытовой
генератор погодных сюрпризов... При чем тут постель?!
Не свирепствуй, ведь ты же не следователь.
Трижды в сутки – в одиннадцать, в семь пополудни и в три
на рассвете – я утвари сей говорю "говори",
и несется циклон в Вавилон, ураган в Мичиган.
Жрец дельфийский в сравненьи со мной – мальчуган.
Если то, что в твоем называется "спать" словаре,
посещает одних еженощно, других – по поре,
то (не всех же к одним и другим причислять, господа!)
я из третьих. Из тех, что не спят никогда.
Не вибрируй, дыши через раз, в остальном я вполне
зауряден. И что у других при себе, то при мне:
сердце справа, зеленая кровь, голова на винтах...
и довольно. Давай рассуждать о цветах.
Я люблю гиацинты. А ты?

ШКОЛА ТАНЦЕВ – 2

Я не сказал бы, что во время сна люблю
Вдыхать миазмы разные, клопам на страх,
Но я дышу всем этим, поскольку сплю
Ноздрями к стенке, а она в коврах.
Пока я сплю, жильцы внизу тарелки бьют
И друг за другом бегают по этажу.
Порой во сне я думаю: "Зачем живут
Они?" – но смысла не нахожу.
Еще во сне я думаю, что жизнь есть шум,
Но минимальный, в тон чему и смерть сама:
Вчера был минимум, нынче минимум,
Завтра – меньше минимума.
О смерти в целом мыслю я так часто, что
Когда ко мне, опять-таки во время сна,
Она является – не вопрошаю, кто
Это – я знаю, это она.
И я дрожу, когда в оранжерейной мгле
С галантерейно-кремовым а-ля Париж
Великолепием гостья шепчет мне:
"Станцуем, что ли? Чего дрожишь?"
О, красота! Сколь ни карала бы нас
Ты, все неверный твой ловим свет,
Хотя и помним, что, чем коралловый ас-
пид, гадины краше нет.
И обмануться страшно, и перечить жаль:
Небось не каждый день, – вообразите кадр! –
Маячит рядом этакая флешь-рояль
И приглашает на данс-макабр.
Всем парам парочка, хоть впрямь танцуй,
Она Жорж Санд анфас, а я маркиз де Сад,
Она воздушна типа как поцелуй,
А я воздушен как десант.
Уж я станцую так, что у меня ни-ни,
Я все паркеты в щепки разнесу –
А те, которые живут внизу, они
Себе пускай живут внизу.
"Поберегись!" – не хуже третьего
Петуха кричу я и лечу в галоп.
Сегодня минимум, завтра нет его,
Послезавтра – пускай потоп!
Но тут она, и весь ее парфюм и джем,
Весь этот вереск, чтобы не сказать миндаль,
Шелками свистнув, делается вновь ничем,
И я не ведаю, как быть даль-
ше.
И просыпаюсь я, какой-то кислый вкус
Держа во рту, и голосом вполне чужим
Клянусь вперед блюсти антитабачный курс,
Вегетарьянство и сплошной режим –
Затем проглатываю эскалоп свиной,
Распространяю в комнате сигарный чад
И снова сплю, напившись собственной
Крови – десны кровоточат...

СЕНТЕНЦИОЗНЫЕ КУПЛЕТЫ

Слава тебе Господи, хорошая погода!
Полная свобода, хочешь – трезвость, хочешь – хмель.
Важна метода, а не цель.
Можешь превзойти прилежно все науки мира,
Много знать не вредно. Но зачем из кожи лезть?
Прочти Шекспира, там всё есть.
Глянуть, как, под бритвой пенясь, хлынет кровь из вены, –
Может, и не слишком страшно, но изрядно жаль.
Поменьше пены – вот мораль.

Промыслу не смей перечить, либо – выйдет драма.
Верха над Судьбою не возьмёшь, мотай на ус:
Она не дама, ты не туз.
Если отключили кислород, дыши азотом –
Медленно, не часто и не всласть, не для души,
С закрытым ротом – но дыши.
Если ж осенят тебя блаженство и отрада –
Знай, что дело плохо, и скорей беги к врачу!
Да нет, не надо, я шучу...
Сплюнь, когда услышишь, будто новый Мефистофель
Якобы похож en face на ангела. Всё ложь:
Он даже в профиль не похож.
А когда войдёшь в розарий, нежный, как молитва, –
Вспомни о шипах, пред тем как розы рвать рукой:
На то и бритва, милый мой.
Слава тебе Господи, погода – хуже нету!
Сяду, что ль, в карету да поеду, вдаль кося,
Мораль по свету разнося.
Конец куплету. Песня вся.

* * *

То, что хотел бы я высказать, высказыванию не подлежит,
ибо вот то, что я высказать хотел бы, оно таково,
что, когда его все же высказать пытаешься, оно бежит,
а когда не пытаешься, век не избавишься от него.
Кое-кому в этом видятся контуры некоего совершенства.
Мне же мерещится нечто нелепое: новый наряд короля;
к чучелу чудища не подошедшие зубы, хребет, плавник;
темный аккорд вне тональности, вязкое "до – фа диез – ля";
в муках разбитую мастером вазу склеивающий ученик...
Кое-кто без особых причин именует это соблазном.
Бью себя по рукам, твержу: оставь, не сходи, брат, с ума;
ты, даже в родном диалекте не ориентируясь наверняка,
будучи лишь приложением к вывеске "Генрих" или там "Франсуа",
ловишь на слове то, для чего не выдумано языка...
Кое-кто, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни.
Nomen? Sermo? Aestus? Aevum? Aurum? Oriens?
Malum? Scelus? Lutum? Luctus? Maeror? Odium?..
Видимо, я не прав, говоря, что погоды стоят еще те.
Видимо, они уже эти, двадцатого раза по сто
нашей, не чьей-нибудь, эры в не чьей-нибудь нищете...
Стоп! Это все уже было, было... значит, не то, не то...
Кое-кому это кажется чем-то несовместимым с карьерой.
Мне же – вот только что – чудилось: вижу, нашел, сошлось!
Явственно обнаружились какие-то маяки, резеда, мистраль...
Правда, через секунду это покрылось коростой и взорвалось,
в воздухе вычертив снежную сверхскоростную горизонталь...
Кое-кто почитает за благо не трогать этого вовсе.
Carmen. Metus. Merum. Mustum. Reditus. Requies.
Lumen. Flamen. Caelum. Deus. Venia. Otium...
Сбросить оцепенение, буквы пересчитать, повторить "не то",
встать, потоптаться несколько – и снова назад, в дурман...
Есть, наконец, эксперты авторитетнее, нежели кое-кто...
Шар замедляет движение... Прах осыпается со стремян...
Кое-кто ничего вообще под этим не разумеет.

* * *

Чепуха, чепуха, говорю тебе – все чепуха.
И Ньютон – чепуха, и законы его – чепуха.
Я сперва возражал, сомневался: "А вдруг да не этак?" –
но потом возмужал и нашел, что таки чепуха.
Я вперед поглядел, увидал впереди горизонт.
И назад повернул, но и там полыхал горизонт.
Повезло, но потом повезло, повезло да не очень:
я словарь языка развернул, но и там горизонт.
Мы с тобой мотыльки, мы все время ползли не туда.
Я-то знал, я не полз, я и всем говорил: "не туда".
Мы никто, мы нигде, мы с обеих сторон горизонта.
Мы туда повернем, где окажется, что не туда.
Ну и что мотыльки? – говорю тебе, – все чепуха.
И Нью-Йорк – чепуха, то есть нет, все же не чепуха.
Небеса ни при чем, не тужи ни о чем, молодая,
ни с того ни с сего упадая на ложе греха.
Мотыльки пропадут, но не мы же с тобой пропадем.
Это пусть мотыльки пропадают, а мы подождем,
глядя, как сталактит истекает горючей слезою,
а под ним сталагмит вырастает своим чередом.
А если облако похоже на танк,
значит, ему положено так.
И если жиже стала снежная гладь,
лыжи пора менять.
Да что там, вот есть у меня знакомый
здравый, толковый, всех трезвей,
и, к слову сказать, не особо смелый,
но, что с ним не делай, любит змей.
Бывало, неделю бредет песками,
лишь мотыльками себя кормя,
Чтобы змею потрогать руками,
всеми руками четырьмя.

Интервью Никиты Елисеева с Юлием Кимом о Михаиле Щербакове из журнала "Эксперт С-З", любезно предоставленное нам Heid. Эссе Никиты Елисеева "Честертоновская попытка" о книге Б.Акунина "Пелагия и Красный петух" из журнала "Эксперт С-З", любезно предоставленное нам Heid.
Назад | (Fanart | Иллюстрации и рисунки) | Статьи Вперед

The 'Lope de Vega' Yacht — Professor Snape's Dungeons —


He's watching

Click to visit Top X Snape sites!

Back to Snape's Dungeons | Назад в подземелье проф. Снейпа
Serve Detention (Snape-Chat) | Снейп-чат