Серебряный век русской поэзии поражает обилием
дарований, иногда можно даже услышать, что коллективный выплеск таланта,
продемонстрированный российской литературой в начале нашего века,
превосходит достижения Золотого века. Поэзию, безусловно, нельзя мерить
валом, и можно возразить, что если сложить нескольких поэтов Серебряного
века, все равно не выйдет одного Пушкина, но, тем не менее, даже одно
перечисление имен новаторов и исследователей русского слова начала
столетия заставляет видеть в Серебряном веке неповторимый феномен истории
русской литературы.
Свое место в блестящей плеяде стихотворцев
переломного периода занимает поэт Константин Бальмонт, вошедший в историю
словесности своими экспериментами со звукописью шипящими и гордым
призывом "быть как солнце". Будучи, безусловно, самобытным и сильным
автором, Константин Бальмонт несет в себе и многие типические черты,
присущие поэтам Серебряного века. Он тоже птенец Брюсова гнезда, он тоже,
как и Гумилев, готов петь экзотические страны, острова Молчанья, царя
Озимандию, Атлантиду, Сладим-реку и все то, что с готовностью уносило и
автора, и читателей от берегов постылой обыденности. Лев Озеров мудро
сказал, что "бальмонтовщина заслонила образ самого поэта". Точно так же
экзотические и романтические мотивы поэзии Гумилева порой пренебрежительно
называли "гумилятиной", забывая, что тяга к необычному, к полету фантазии
и отрыву от бытописания составляет неотъемлемую часть поэтического
видения мира.
Как бы мы ни воспринимали индивидуальные заслуги
Бальмонта на поэтическом поприще, где бы ни отводили ему место на
поэтическом Олимпе России, нельзя не оценить его роль передаточного звена
в историко-литературной цепи, без знания которого не будут ясны ни
начала, ни продолжения, ни сам процесс развития русского слова.
Константин Дмитриевич Бальмонт был сыном небогатого
помещика, на его воспитание, как и многих других словотворцев, оказала
большое влияние мать. У истоков его творчества мы встречаем классика
российской словесности В. Г. Короленко, принявшего близкое участие в его
начальной литературной судьбе, и В. Брюсова, который рисовал портрет
Бальмонта самыми возвышенными словами, упоминая его тонкость, чутье,
образованность: "Многое, очень многое мне стало понятно, мне открылось
только через Бальмонта. /…/ Я был одним до встречи с Бальмонтом и стал
другим после знакомства с ним". Временем наибольшей популярности поэта
было первое десятилетие века, когда о нем писали Горький и Блок, Брюсов
и Белый, Городецкий и Чуковский, Балтрушайтис и Анненский, Вяч. Иванов и
Волынский. Интересно, что сколь бы разноречивыми и диаметрально
противоположными ни были порой отклики современников, их было много.
Он ворвался в среду коллег с блестящими шипящими
стихами "Камыши" и "Ковыль":
Сам поэт давал основания для столь разноречивых
оценок: его творения привязаны к впечатлениям от поездок, начавшихся в
конце прошлого века с Англии, где он читал лекции по русской поэзии, и
продолжившихся на традиционных европейских маршрутах. В 1905 году муза
дальних странствий ведет его в Новый свет – Мексику и США. Мало кому из
русских поэтов удавалось так много и творчески плодотворно путешествовать:
1912 год застает Бальмонта в кругосветном путешествии, охватывающем Африку,
Австралию, Цейлон и так далее.
В промежутках между поэтическими странствиями
Бальмонт успевает увлечься революционным движением, которое не оставило
равнодушным ни одного мыслящего сына Отечества периода трех революций, и
летом 1905 года, например, по свидетельству своей жены Е.
Андреевой-Бальмонт, "все дни проводил на улице, строил баррикады, произносил
речи, влезая на тумбы". Потом посчитал себя законченным революционером и,
ожидая расправы, с готовностью эмигрировал в Париж - надолго, на семь с
лишним лет. В мае 1915 поэт с трудом возвращается в Россию, объезжает с
концертами-лекциями всю страну, от Саратова до Владивостока, в 1917
ликующе встречает крушение царизма, к 1920 году, подобно многим другим
революционным идеалистам, понимает, что славил не ту Революцию, которую
увидел воочию, и в 1920 году на год уезжает в "командировку" в Париж. Год
Бальмонта длился двадцать два года, до конца жизни.
Казалось бы, внешняя канва жизни литератора может
быть не связана с его творениями. Не в тюрьме ли написал "Дон Кихота"
Сервантес, не был ли Франц Кафка скромным конторским служащим, не на
чердаке ли одесского нищего дома узрел Эдуард Багрицкий грот Диониса на
Сицилии, которого никогда не видел, но описал с точностью до последней
детали?.. Однако все взаимосвязано в нашей жизни, а в жизни поэта –
ничего не бывает зря и впустую. Трудоголик, как мы сейчас бы сказали,
Константин Бальмонт находит выход из тех тупиков, в которые его ставило
расхождение мечты и реальности, в непрерывной работе на износ. Он
работает запоями, на пределе, перенапрягаясь. Депрессия перерастает в
душевную болезнь. Бальмонт присоединяется к плеяде российских поэтов,
призванных своей судьбой оплатить служение музе и мечты повлиять на
судьбу России.
В оккупированном фашистами Париже умер Константин
Дмитриевич Бальмонт в ночь на католическое Рождество 1942 года.
Я не могу сказать, что верю Бальмонту. Моему вкусу
претят искусственность и пафос, выспренность, звукопись ради звукописи,
приемы ради приемов, помпезность без следа самоиронии. Отсутствие игрового
элемента и чувства юмора, на мой взгляд, прямой дорогой ведут к
озлобленности, поиску врагов, завистников и недоброжелателей, к мукам
неудовлетворенного тщеславия, к необоснованным душевным трагедиям. Да и
как можно претендовать на то, что "Я в этот мир пришел, чтоб видеть
Солнце" после Пушкина, который стеснялся, наверное, говорить так красиво,
но и видел солнце, и показывал его своим читателям во всем величии и
красе. После Пушкина писать: "Кто равен мне в моей певучей силе?//
Никто, никто" по меньшей мере, смело.
Говоря о любимом и нелюбимом Бальмонте, могу
повторить то, что сказал бы и о любом другом поэте. Бальмонт простой,
сильный и искренний – это настоящий русский поэт:
Но как много надо пролистать "многопевностей сказок
морских", "исподов изначальностей", сколько "облачных лестниц нужно
сплесть мечтой" и сколько раз подивиться – понимает ли, чувствует ли хотя
бы автор, о чем он пишет, или просто полагает свое творчество вышиванием
грезами по эфиру забытья? Я не хочу сказать, что не могу оценить
неологизмов, поисков новой формы, эпатажа, экзотики, тех же, еще Пушкиным
в "Евгении Онегине" с блеском использованных, аллитераций и мазурочной
звукописи – нет! Это же поэзия, где, как не в ней, форма свободно может
погубить содержание, но все же дать что-то – пусть, не уму, но душе,
подействовать на подсознание, оставив по себе настроение и больше ничего.
Все это имеет право на существование, но почему-то у Блока это Божество,
это прикосновение к непостижимому, а у Бальмонта – горы и горы руды,
через которые вынужден пробираться читатель, чтобы в конце концов понять,
что под пирамидами пустой породы лежит все же зерно истинного вдохновения
и вполне солнечного дара в русле российской поэтической традиции.
Я благодарен Бальмонту за переводы. Великий эстет,
мистификатор, страдалец, парадоксалист и Поэт Оскар Уайльд был, чуть ли
не впервые, понят и переведен на русский язык Бальмонтом. Одно это
показывает и вкус, и класс поэта. Но как им переведена "Баллада
Редингской тюрьмы"!
Увы, суровая и душераздирающая история того, что
"любимых убивают все, но не скорбят о том", превратилась у Бальмонта в
борьбу с родной словесностью, а его давнишняя декларация о том, что:
остается, практически, лучшим стихотворением поэта,
который правдивее и художественнее всего написал о том, каким он хотел
бы быть, но так и не сумел стать.
|
Отозваться в Бортжурнале Высказаться Аврально |
|
