| Причал | | Просто | | Ритмы | | Мостки | | Брызги | | Аврал |
Иван Алексеевич Бунин был не первым русским автором
и мыслителем, которого преследовала мысль о трагизме судьбы России. Мысли
о судьбоносности России, о ее искупительной миссии в истории, о
жертвенной сущности русского национального характера волновали русских
поэтов, писателей и философов от Радищева и Карамзина до Блока и Бердяева,
если ограничить обзор революционной эпохой. Впрочем, не нарушили традиции
писать стихи и прозу кровью сердца и лучшие наши современные авторы
Александр Солженицын, Виктор Астафьев, Иосиф Бродский. Все эти граждане
России не праздными наблюдателями стояли у обочины дороги, которой шла и
идет их Родина, по их судьбам прокатилась тяжелым катком рукотворная
история нашей страны. Не просто философствовали они. Они пережили эти
окаянные дни.
Можно прочесть много книг о революции и гражданской
войне, можно посмотреть фильмы, подарившие нам понятия революционной
романтики, комсомольского задора и созидательного пафоса и не понять
ни революции, ни гражданской войны. Да их и нельзя понять. Если
относиться к логике лозунгов "сломать до основанья, а потом…", "взять все,
да и поделить", "мир хижинам, война дворцам" с точки зрения того, что
англичане зовут "здравым смыслом", иначе, как массовым безумием, влиянием
некой кометы, апокалиптическим бедствием это не назовешь. Поэтому, чтобы
мы и не пытались дойти до ответов на риторические вопросы сами, нам
многие десятилетия скармливали "Краткий курс", где четко и ясно было
прописано, кто враг, и потому должен быть уничтожен, а кто не враг, и
имеет право на свой лимит жизни. Большинство было вынуждено верить, чтобы
просто выжить.
И вот из всего хлама литературщины, попыток услышать
"музыку революции", обобщить хаос, который, по определению, не поддается
учету и контролю, к нам запоздало пришла простая книга, написанная
очевидцем. Но не просто очевидцем а Иваном Буниным, одним из последних
классиков, блестящим виртуозом российской словесности, сброшенным с высот
Парнаса в грязную мясорубку революции, гражданской войны, интервенции,
эмиграции.
Позже он уйдет из этого чистилища назад, в мир, где,
может быть, и стрелялись, но из-за несчастной любви, может быть, и
бежали из Москвы, но в монастырь "Вологодский, Вятский…", где русская
душа, как и века назад билась над загадками бытия и себя самой, но где не
убивали за еду, где не расстреливали над выгребными ямами, где из
верноподданнических соображений не красили галстуки в красный цвет
масляной краской. Он уйдет в этот мир из французского изгнания, чтобы
сохранить разум.
Трудно сохранить разум читателю "Окаянных дней"
настолько с ног на голову встают устоявшиеся представления не только об
известных людях революционной поры, но и о времени, как таковом. Я знаю,
что меня больше всего поразило в книге. Я чувствую: то, что записал Бунин
правда. Он не выдумал и не прикрасил ни реплик, ни событий, ни
реалий.
" Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем,
холодно сказал рабочий и пошел прочь.
Хорошо, пусть это только слова. Века унижения и
несправедливости говорят устами рабочего и солдат. Ну, а это:
"Сначала убили одного: разбили голову безменом,
пропороли вилами бок и мертвого, раздев догола, выбросили на… дорогу.
Потом принялись за другого…"
И это творит "народ-богоносец" Некрасова? С кем же
творит? Не с собой ли?..
Об "Окаянных днях" не хочется говорить их хочется
цитировать. Если существует в литературе катарсис, то не надо ходить за
ним далеко к истокам древнегреческой трагедии, не мифическому Прометею
будет день за днем клевать печень орел, прочтите, как в одесской
чрезвычайке "появилась теперь новая манера пристреливать над клозетной
чашкой".
Поражает, как в этом дыму и угаре, среди забот о
пропитании, лихорадочного ожидания невесть откуда гипотетической помощи,
Бунин ухитряется не уйти в суетность, не оставить величайшего
предназначения российского писателя размышлений о себе в России, и о
России в себе. Об общей судьбе.
"Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в
другом Чудь, Меря. /…/ Народ сам сказал про себя: "Из нас, как из
дерева, и дубина, и икона", в зависимости от обстоятельств, от
того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька
Пугачев".
У Бунина мы найдем то, что позже подметил и вывел,
заклеймив, Оруэлл, назвав "новоязом" "новый, особый язык, сплошь
состоящий их высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной
бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании…". Насколько же
бунтует в нем русский писатель и человек, при котором оскверняют сразу
две великие вещи русский язык и истину, которую пытаются выхолостить
уродскими нагромождениями лишенных смысла фраз!
Что чуть ли не больше всего нравится мне в
исповедальной книге это отсутствие личной рисовки, "ячества",
выпячивания себя, своих страданий. Из слов, реплик и реакций Бунина мы
видим, чего стоит ему эта жизнь, но, как он скажет о себе позже, такой
же эмоциональный, гордый и независимый, как всегда: "Я сед, сух, но еще
ядовит. Очень хочу домой". Эта простая фраза могла бы быть эпиграфом к
книге.
ДОМОЙ. Вот откуда вся страсть, вся ненависть, весь
ужас. Весь народ, вся страна лишилась дома. Бунин пытается понять
безумие, охватившее людей, взявшихся рушить и поганить свой дом, искать
и успешно находить в нем врагов.
А что же сам он? Имеет ли он право судить? А уж не
трус ли сам академик?..
"А в полдень в тот же день запылал скотный двор
соседа, и опять сбежались со всего села, и хотели меня бросить в огонь,
крича, что это я поджег, и меня спасло только бешенство, с которым я
кинулся на орущую толпу". (Курсив наш Х & К) Да, академик
имел право судить свой народ. У него были все данные пророка.
Книга, безусловно, крайне субъективна: вне
фактической своей стороны она изобилует личностными оценками и
характеристиками, что лишний раз дает нам возможность увидеть в авторе
живого человека, а не идеолога, претендующего на владение истиной в
конечной инстанции. Особенно это относится к бунинским оценкам собратьев
по писательскому цеху. Для него ведь они еще не небожители, не пантеон
классиков, как для нас, ему и Маяковский "Идиот Полифемович", и А. Н.
Толстой "Алешка", и Горьковский Лука "осточертевший", и Луначарский
"гадина", да и Блок просто неумный человек. Однако, как бы не заносило
в оценках коллег-современников Бунина, читая книгу нетрудно отделить
зерна от плевел, и уяснить, что Блока автор, все же, уважает, и что все
его характеристики-оплеухи имеют под собой определенные причины.
Бунин не только обвиняет. Он видит и корни происшедшего,
не снимая вины за него с самой либеральной интеллигенции. Достоевский
вот его высший авторитет, да и поспоришь ли с наблюдением, что все
"надевали лавровые венки на вшивые головы", что "нас пленял не социализм,
а чувствительная сторона социализма…" Началось с чувствительной стороны,
а вышли Бесы, Достоевский даже успел их описать.
Что и кому мог сказать Бунин тогда? С кем соединить
свой глас вопиющего в пустыне? Только бумаге при свете свечи можно было
поверить горечь, гнев, унижение. И это тоже было для него благом иначе
вряд ли смог бы он пройти через описанный опыт, пережить его. Не просился
Бунин в пророки, не ощущал себя таковым. Но он имел все основания сказать
о себе и о своей стране:
И не желая того, но все же будучи пророком по
праву гениальности и любви, он мог сказать о себе:
("Магомет в изгнании") * Salvador Dali: "Angelus"
|
||||