Год стоял девяносто начальный, и это был мой
второй заезд в Штаты. Попала я туда в составе страннейшей делегации
от некой организации под названием "Сила в дружбе". Как и зачем я там
оказалась – отдельная песня, но поездка была заказана, оплачена,
и я была не воленс менять ни местa, ни даты. Мне предстояло провести
четыре дня в Колорадо, потом шесть дней в Атланте и домой.
А в славном городе Нью-Йорке жила (и о сю пору
живет) моя подруга Ленка, с которой мы очень хотели встретиться. Для
этого она собиралась приехать в Атланту, но потом что-то у нее
случилось, и поездка сорвалась. Она предложила, чтобы наоборот я
приехала к ней в Нью-Йорк, и полетела в Москву прямо оттуда. С моей
зарплатой в двадцать долларов я себе такой роскоши позволить не могла,
но об этом, собственно, никто и не думал – в те времена за
советских гостей местные хозяева автоматически платили везде, это
само собой разумелось. Так что Ленка сразу сказала, что она,
естественно, заплатит за билет, и что все равно она собиралась
платить за свой билет и за гостиницу, а так, без гостиницы, ей даже
лучше. Это было логично, но меня вдруг заела гордость, которая у
советских собственная. Я уперлась, и мы часами бодались по телефону,
убеждая друг друга не пойми в чем. В результате я согласилась, но с
условием, что Ленка постарается найти мне в Нью-Йорке работу, чтобы я
смогла отдать ей деньги. Наверно, сопротивление было таким мощным,
что попытки подыскать работу были честно предприняты. Мы расклеили
объявления, что некая Scandy страстно желает помыть чью-нибудь
квартиру или понянькать чьего-нибудь ребенка, но кроме двух кретинов,
которые позвонили в три часа ночи и потребовали помыть их или хотя бы
с ними выпить, никто не откликнулся. Я скандалила, и Ленка в конце
концов сказала, что она, конечно, может попросить всех своих знакомых,
чтобы я им помыла что-нибудь и заплатить им, чтобы они заплатили мне,
чтобы я потом заплатила ей, но лучше бы я уже успокоилась. Тут я
догадалась, что создаю лишние проблемы, и заткнулась.
И мы мирно жили еще пару дней. В свободное время
я развлекалась игрой на киборде. Эту штуковину только что купил
Ленкин муж невесть зачем, ибо ни он сам, ни Ленка играть не умели.
Зато я ловила страшный кайф. Как я теперь понимаю, машинка эта была
отнюдь не продвинутая. Единственное, что она умела – это не
вполне правдоподобно имитировать разные инструменты и отбивать штук
сорок ритмов. Но поскольку то был первый встреченный мною прибор из
этой серии, то радовалась я ужасно.
И вот, как-то раз едем мы с Ленкой в метро
где-то в нижнем Манхеттене. На каждой станции до черта музыкантов, и
я совершенно уже в шутку сказала – а вот еще один способ
заработать! Но Ленка вдруг воодушевилась и спрашивает – неужели
не слабо? И я поняла, что после всех истерик, которые я ей закатила
по поводу собственной безработицы, выбора у меня, можно сказать,
нет.
Начались приготовления. Во-первых, репертуар.
Про классику я велела Ленке забыть – с тех пор, как я кончила
музыкалку, нот я в руки не брала. Вот сбацать популярную песенку
с налету – это пожалуйста. Еще в пионерлагере этим пользовалась
– пока соотряднички столовку мыли, я им на расстроенном пианино
с чувством играла про генералов песчаных карьеров. И – что меня
неизменно удивляло – все были таким раскладом довольны. Так что
остановились мы на песенках. Дело было в конце ноября, и Рождество
уже раскручивалось вовсю. Поэтому у Ленки была идея играть эти
стандартные рождественские мелодии. Но это нонче каждый ребенок в
России знает мотивчик Jingle Bells, а в те дикие времена я с
кристмасовским искусством знакома не была вовсе. Ленкино же смущенное
мурлыканье не давало достаточно информации для воспроизведения
оригиналов. Тогда решили играть с детства знакомое и родное.
Навспоминали тангов, сколько могли – "Утомленноe солнцe",
"Отчего, ты спросишь", "Брызги шампанского", "В бананово-лимонном
Сингапуре" и т.д. Куски, которые я не помнила, пел по телефону Ленкин
брат, который консерваториев как раз кончал и петь не боялся. А одно
место в "Кумпарсите", которое и я, и Ленкин братец наглухо позабыли,
Ленка, дабы напомнить, описывала так – а тут Пахомова спиной к
Горшкову и вот так ногой делает. Таки вспомнили. Кроме того, учитывая
особенности заселения Ленкиного района, в список добавили "Бесаме Мучо"
и "Ламбаду", а для услаждения слуха учеников соседней ешивы припомнили
"Золотой Иерусалим", "Хаву Нагилу" и еще несколько ивритских песен.
Ну и для русскоговорящей публики вставили разухабисто-ностальгического
– "Дорогой длинною", "Конфетки-бараночки" и еще что-то в этом
духе. Список утвержденных песен записали на бумажку. На сем вопрос с
репертуаром был закрыт, и мы перешли к техническим вопросам. Сначала
купили батареек для киборда (как я позже узнала, Ленкин муж, с
превеликим подозрением отнесшийся к нашей затее, сказал ей в тот день,
что он будет крайне surprised, если хотя бы батарейки окупятся).
Проверили доску на полную мощность. Орала она чудесно, аж уши
закладывало. Следующая проблема была в том, что у Ленки не было "ног"
для киборда. Тут нас спасла Ленкина мама, одолжив нам свою гладильную
доску. Дальше Ленка сказала, что надо создать образ – при этом
мой привычный джинсовый прикид она отвергла начисто. Я оказалась обряжена
в юбку до пят и длинный свитер. Сверху на свитер был надет широкий
пояс. Ленка сказала, что так я буду выглядеть как студентка
консерватории. Пришлось соглашаться. Кроме того, она велела мне
улыбаться и благодарить кидающих деньги, а не стоять, как истукан,
которому все равно. (Я не была уверена, что проблема моего поведения
в момент кидания денег встанет вообще, но промолчала). И последнее
– Ленка нашла подходящую коробку для денег и проинструктировала:
мелочь, де, пусть лежит себе на виду, а если кто вдруг бумажку кинет
– ее надо забрать, потому что в Нью-Йоркском метро рот не
разевай. К этому пункту я вообще серьезно не отнеслась, ибо
представить себе, что человек может по доброй воле за какую-то
песенку расстаться с целым долларом, я по бедности своей не могла.
Далее мы совершили пробную вылазку – в
будний день, днем, на ближайшую станцию метро. Тряслась я дико, уж
на что я в музыкалке концертов боялась, но такого мандража у меня и
тогда не было. Руки ходили ходуном, и я все время мазала мимо
клавиш, а поскольку машинка была из простых и на силу нажатия чихала,
то мимолетом зацепленные клавиши грохотали во всю мощь, и какофония
выходила жуткая. Тем не менее, какая-то мама дала ребенку квотер,
который и стал моим первым заработком. Народу было мало, поезда
ходили редко, и мы, постояв примерно полчаса, пошли домой. Ленка
сказала, что выходить играть надо рано утром, когда люди едут на
работу. В даунтаун решили не соваться, там и без меня много музыкантов паслось,
а Upper Manhattаn был не сильно засижен музыкантами.
Следующим утром в 7.00 я пришла на станцию.
Ленка помогла мне донести все громоздкое хозяйство – доску
гладильную, доску игральную и коробку для предполагаемых денег
– выдала последнюю инструкцию "если что – хватай keyboard
и беги без оглядки" и ушла – ей надо было делать срочную работу.
Народу на станции было в самом деле полно, и на
глазах у всех расставлять посередь платформы гладильную доску у меня
пороху не хватило. Я дождалась поезда, все уехали, платформа
опустела. Тогда я кое-как установила свое хозяйство и начала жарить
прямо по списку. Страшно было так, что я почти ничего не помню про
этот первый день. Помню только, что что-то кидали, я деревянно
улыбалась и молчала, "thanks" у меня не выговаривался – в
горле пересохло. В какой-то момент появились и зеленые бумажки в
коробке. Когда поезд ушел, я, помня Ленкины наказы, их выгребла, и,
не обнаружив в своем "консерваторском" наряде никаких карманов,
по-деревенски сунула за пазуху. Дальше снова – появляются
пассажиры, я наяриваю "Тум-Балалайку", потом про шар голубой и далее
по списку, потом приходит поезд, я всем киваю, как китайский
болванчик, они кидают, я забираю, и так по кругу. Часам к десяти
народ иссяк. Я была полумертвая. Повторенные по сто раз песни гудели
у меня в башке, руки были деревянные, и замерзла я как цуцик.
Кое-как сгребла свое неподъемное хозяйство в огромную сумку-мешок и
поплелась домой. Ленка кинулась ко мне – ну как? Я честно
сказала – не знаю, дай раздеться. Сняла пояс, и из-под свитера
посыпались деньги. Такой вполне себе листопад. Надо сказать, я сама
прифигела. А уж Ленка так просто глазам не поверила. Бумажками
оказалось 33 доллара, еще 16 мелочью и токенами. Эффект был
потрясающий. Все знакомые, помогавшие нам вспоминать песни, были
оповещены о грандиозном успехе, и многие говорили, что не понимают,
какого черта они прозябают в своих конторах, раз их тоже в детстве
музыкой мучили. (Тут надо заметить, что рекорда первого дня мне
повторить уже не удалось).
Ну и понеслось. В шесть я вставала, в полусне
одевалась, сгребала в мешок киборд с гладильной доской и плелась в
метро. Толстая негритянка на входе меня узнавала и пропускала без
токена, уж не знаю за что. Страх скоро прошел, я начала различать
лица, научилась непринужденно спасибать и улыбаться. А потом и
мерзковатая прагматичность появилась. Если я видела, что на станцию
входят хасиды (а их по шляпам издалека было видно), то играла
что-нибудь еврейское, латинам – Бесаме Мучо хорошо шел,
неожиданным международным успехом пользовались "Конфетки-бараночки"
и иже с ними. Вообще, разухабистые залихватские песенки шли на ура,
а всякие "El Condor Pasa" пришлось выкинуть – на задушевное
народ не реагировал. Пару раз гоняла меня метрошная полиция (или
кто там есть в метро). Первый раз я таки струхнула. Около меня была
толпа, и я чувствовала, что двое стоят где-то за спиной, с обеих
сторон. Поезд подошел, платформа моментально опустела, а они
остались. Я, чувствуя как мурашки ползут по спине – чай
страсти про нью-йоркскую подземку все слышали – доиграла
песенку, выключила инструмент, и только тут они подошли. Показали
удостоверения, и сказали, что музыка им очень понравилась, но, к
сожалению, играть в метро запрещено, так что они просят меня этого
впредь не делать. Их вежливость и предупредительность меня потрясла
– они дождались, пока все кинут деньги и уедут, и только потом
велели мне сматывать удочки. Я не спорила – просто поехала на
соседнюю станцию.
Ну что еще рассказать? Заработок колебался от 35
до 45 долларов за утро. Уставала я, как собака. Приходя домой,
замертво валилась спать, а Ленка, как фирменный бухгалтер, считала
выручку, заворачивала мелочь в специальные бумажки, дабы менять ее в
банке, и я по пробуждении (то есть уже ближе к вечеру) получала
полный финансовый отчет. Потом мы шли гулять, есть суши, трепаться и
все такое, ложились около трех, а в шесть у меня уже звонил будильник.
Появились знакомые – один мужик вечно
подбрасывал мне на бегу то конфеты, то яблоки, другой – милый
одинокий старикан – предлагал приходить к нему заниматься,
потому что у него дома большой концертный рояль, а жена, пианистка,
умерла несколько лет назад, и теперь никто не играет. Одна японка
захотела мои песни использовать в своем не-помню-каком бизнесе.
Дизайнер она была, вроде (вообще, это была моя первая встреча с
японским вариантом английского, и как нам с ней удалось договориться,
я до сих пор не понимаю). Пришлось записать ей кассету ("тиииип" на
англо-японском), на что я угробила целый вечер – слишком
ответственно к делу подошла.
Ну и еще – и это поймут только те, кто был
в заграницах в эти начальные девяностые годы, когда уже ни хрена не
меняли по неправдоподобному советскому курсу, а зарплаты колебались
от 15 до 50 долларов – у меня появилось это необыкновенное
чувство, что я все могу сама: сама за себя заплатить, сама съездить,
куда захочу, принести в гости какую-нибудь вкусность или цветы,
выпить кофе, когда замерзла, и вообще ощущать себя почти нормальным
человеком.
Пожалуй, надо еще добавить, дабы Ленка не
выглядела кровососом-эксплуататором, что я имела большие проблемы с
отдачей ей денег при отъезде, и с великим трудом настояла на половине
задолженной суммы. Так что вдохновилась она этой идеей токмо из любви
к искусству, а не корысти ради. Она же отдала мне на память весь
концертный костюм. Юбка до сих пор со мной.
И еще: в последний мой "рабочий" день кидали
мне совсем вяло, наверное, я примелькалась, да и мне уже надоело все
до чертиков. Так что я собрала манатки и смоталась раньше обычного.
Дома при сортировке урожая среди бумажек обнаружилась купюра в 20
долларов. Ленка уверяла, что это кто-то по ошибке бросил и теперь
страшно жалеет. Скорее всего, она была права. Но… вдруг это была
волшебная сила искусства?
Отозваться в БортжурналеВысказаться Аврально
