Сухопутный Таракан Праздник (Парад) За окном хмурое утро, уже не осень, еще не зима. На окно липнет какая-то мокрядь, полудождь-полуснег. Из-под одеяла вылезать не хочется. Но из кухни тянет теплым и вкусным – ага, мама печет пирожки. Ну, конечно, сегодня же седьмое ноября! Выходной! Мама дома, а папа – папа, наверно, уже ушел. Он же сегодня идет на демонстрацию! Скорее вставать! Во-первых, надо успеть включить телевизор к началу парада. А во-вторых, может, я еще успею полепить с мамой пирожков. С пирожками странно. Дело это совсем не мужское, но почему-то когда их лепит мама, ужасно хочется тоже запустить руки по локоть в пушистую муку, ловко расплющить кусочек теста в тонкую лепешечку, шлепнуть на середину горстку фарша и… Честно говоря, это дело обычно быстро надоедает. Тесто препротивно липнет к рукам, у моих пирожков расклеиваются животы, и капустные кишки вываливаются наружу, я леплю заплатки, и моим уродцам, залатанным и кривобоким, стыдно лежать рядом с пухлыми как младенцы собратьями, сделанными мамой. В одних трусах, не умываясь, влетаю на кухню и сразу вижу, что к пирожкам опоздал. Первая порция уже "отдыхает" под полотенцем, вторая в духовке, и мама укладывает последние пирожки на третий противень. Губы мои начинают предательски дрожать, но тут я вспоминаю главное – а вдруг парад уже идет? – Мам, сколько время? Мама улыбается мне. – Доброе утро! Чай с пирожками будешь? – А парад через сколько? – Да рано еще, парад в 10, а сейчас только 8. И чего вскочил? Ладно, умывайся, будем завтракать. Я бегу в ванную, наскоро запихиваю щетку в рот, провожу мокрыми руками по щекам, готово дело. – Мам, а можно я в комнате завтракать буду? – Что еще за новости? Завтракай в кухне, я уже все убрала со стола. А телевизор подождет, не волнуйся, без тебя не начнут. Но как же не волноваться? Я волнуюсь вовсю, так что даже не замечаю вкуса пирожков, хотя обычно я их долго нюхаю, прикладываюсь щекой к их еще теплым бокам, и они так необыкновенно пахнут… Но сегодня не до того. Кое-как второпях умяв пирожки и оставив на столе недопитый чай, я несусь в комнату и щелкаю выключателем. Телевизор начинает тихонько гудеть, экран медленно-медленно светлеет, сквозь гудение начинают просачиваться слова, и наконец, как на фотокарточке, проступает изображение. Верно мама сказала, еще рано: по телевизору рассказывают что-то непонятное про урожай зерновых и закрома. Чтобы убить время, я начинаю делать самолетики из бумаги. Новая модель, с хвостовым оперением, мне вчера один из третьего "А" показал. Первый самолет выходит неудачным, все время кувыркается в воздухе, но второй уже получше. Я начинаю боевые испытания и забываю о параде. Вдруг голоса в телевизоре замолкают, и грозная тишина буквально наполняет комнату. Я, побросав самолетики, несусь к экрану, и в эту самую минуту глыбу молчания ледоколом пробивает торжественный до мурашек мужской голос: "Внимание. Говорит и показывает Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Наши микрофоны установлены на Красной Площади. Начинаем репортаж…" Не отрывая глаз от экрана, наощупь нахожу табуретку и сажусь. Показывают Кремль и Красную Площадь. Ветер яростно рвет флаги, гудит в микрофонах и задувает прямо в нашу крохотную комнату. Что-то там подготавливают, кто-то идет на трибуны, потом снова молчание. Я от нетерпения ерзаю, мне кажется, что они нарочно тянут время. Наконец, фанфары бритвой взрезают воздух над площадью, и маршал начинает объезд строя. Стоя в открытой машине, он подъезжает к ровным, как по линейке расчерченным шеренгам военных, останавливается и громко выкрикивает: "Здравствуйте, товарищи курсанты!" Кремлевская стена дробит и возвращает его слова. На несколько секунд повисает гулкая тишина. Потом волна голосов разом накрывает площадь, и в этом мощном раскате мне никак не удается разобрать слов. "Здра-жра-тва-тра-дра-ва-за…" Потом снова маршал: "Позравляю вас с годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции!". Опять пауза, у меня аж в животе щекотно от волнения. И как они только выдерживают? Считают про себя до пяти, что ли? Наверно, надо целый год тренироваться. И еще одна волна катится над головами: "Ураааааа!" И через несколько секунд вдогонку еще "Урраааа… Урраааа…" Это затихающее "Ура" смешивается со звуками марша, а машина маршала уже катит к следующей шеренге. И снова его "Здравствуйте, товарищи!" отскакивает эхом от мостовой. Интересно, а если шофер затормозит слишком резко? Как это у него получается так плавно ехать, что маршал даже не покачнется? Ведь там же булыжник на Красной площади! Небось, рессоры у машины хорошие. Но все равно, шофер должен быть что надо. Наверно, самого лучшего во всей Москве нашли. Или даже во всем Советском Союзе. Наконец, начинается сам парад. Печатая шаг, колонны проходят через площадь. Я подсаживаюсь к самому экрану, чтобы получше разглядеть форму, автоматы, штыки, строгие, почти неживые лица военных, сапоги, на миг замирающие в воздухе и потом разом опускающиеся на брусчатку. Жалко, что мама не смотрит телевизор со мной, мне очень хочется смотреть парад с кем-нибудь ВМЕСТЕ. Чтобы не у меня одного екало в животе от этой торжественности. Хотя я не совсем один. Вместе со мной парад смотрит еще один человек. Я его не очень-то хорошо знаю, собственно, даже совсем не знаю, только вот по этой фотографии. Но он мне нравится. И мне отчего-то кажется, что я ему тоже нравлюсь. Так бывает? Это мой дед. Вообще-то, парня на фото странно называть дедом, ему, небось, лет семнадцать-восемнадцать, он только что приехал из глухой белорусской деревушки в Москву, снял вместе с братом угол и поступил учиться. На фотографии он старается быть серьезным, но у него плохо получается. Ему тоже ужасно нравится парад, я это вижу по его глазам. Жалко, что мы с ним не встретились по-настоящему, он бы мне, наверно, много чего рассказал, но он умер очень рано, даже на войне и то не был. Но сейчас ему семнадцать, и он ничего про это не знает. И я тоже толком не знаю – разговор вечно сам собой уходит в сторону, когда я спрашиваю о деде. Возможно, мы с ним оба много чего пока не знаем, но сейчас это все неважно – мы вместе смотрим парад, идут моряки, и я оглядываюсь проверить, заметил ли он, какие у них лихие бескозырки. А он мне в ответ вроде как подмигивает. А вот военные музыканты! Впереди вышагивает специальный человек и размахивает длинной палкой. Мне папа говорил, как он называется, очень смешное слово, но я забыл. А за ним с барабанами, трубами, фанфарами и огромными медными тарелками идут сами музыканты. Ноты у них на таких специальных штуках приделаны, они идут и играют на ходу. И так у них браво выходит, что я не выдерживаю, вскакиваю и начинаю маршировать к окну и обратно, ловко выбивая дробь невидимыми палочками и держа равнение на телевизор. Потом идет военная техника. Настоящие танки ползут по площади, люки открыты, и танкисты в шлемах напряженно смотрят куда-то мимо меня. Потом тягачи везут огромные ракеты. И тут я понимаю, что больше не могу просто СМОТРЕТЬ. Мне надо что-то делать. Я лезу под диван, достаю ящик с игрушками, строю свои танки в колонну, и они так же медленно и торжественно едут по столу, сминая скатерть. Заигравшись, я пропускаю конец парада, и очухиваюсь, когда уже начинается демонстрация. Экран заполнила людская река, она льется через площадь, все несут плакаты и цветы, везут разные интересные тележки, и я снова ужасно жалею, что папа ни в какую не захотел взять меня с собой. Я пытаюсь разглядеть его в толпе – а вдруг как раз их колонну покажут крупно? У каких-то дядек берут интервью, они говорят опять про непонятное, и слово "солидарность" почему-то представляется мне сандалией с отклеившейся подошвой, которая шлепает по осенней слякоти. Я все вглядываюсь в экран, надеясь среди тысяч незнакомых лиц разглядеть папино, но вместо папы показывают разных чужих людей, и тогда я снова возвращаюсь к своему параду. Я строю в шеренгу солдатиков, а сам подъезжаю к ним на машине и кричу на всю квартиру: "Здравствуйте, товарищи морские пехотинцы!". И мне отвечают: "Здра-жра-тва-тра-дра-ва-за…" Это папа. Я и не заметил, как он вошел. Неужели он успел пройти всю демонстрацию и уже вернулся домой? Папа принес с собой целую кучу отличных вещей, которые появляются только на седьмое ноября: смешную обезьянку на резинке – она тяжеленькая, в пушистой меховой юбке и забавно трясет пружинными ручками и ножками, и два китайских бумажных фонарика, которые можно разворачивать сотнями разных способов, и при этом каждый раз получается совершенно новая штука. А в прошлом году папа притащил разноцветные мячики на резинках с опилками внутри, тоже было здорово, но сегодняшняя обезьянка даже еще лучше. Папа, замерзший и веселый, идет в ванную мыть руки, а мама уже стелет на стол свежую хрустящую скатерть. Сегодня праздник. Отозваться в Бортжурнале Высказаться Аврально