Итальянец Матрица Справедливости Часть 1 Оглавление  I   II   III   IV  Инженер хмуро посмотрел на двух людей, спящих далеко внизу, и зачеркнул несколько чисел на большом листе. Высунув кончик языка, он бормотал: "непослушание на девять с половиной, плюс распутство на четыре и две трети, плюс обжорство на одиннадцать, минус чувство прекрасного на... на ноль." Все сходилось. Он удовлетворенно ухмыльнулся и задумался. Всю прошлую неделю он трудился не покладая головы. Именно головы – он был Инженером, а не каким-нибудь плотником. Все, что он задумывал, немедленно воплощалось. Инженер толком не понимал, как оно воплощается, или во что – он неважно ориентировался в теоретической физике. Несмотря на немедленное воплощение, работа Инженера не была лёгкой. Отнюдь, – он крякнул, вырвал из бороды волосок, и хотел было посмотреть его на свет, но света не было. Ах, да. В прошлый понедельник у него так болели глаза, что пришлось сконструировать ночь. "Да будет...", – начал Инженер, но спохватился. Нельзя сейчас будить этих двоих. Он передвинул ночник поближе и тогда посмотрел на волос. Конечно, седой. "Старею, – подумал он, и снова посмотрел вниз. – С этими – день за два". Инженер снова склонился над клетчатым листом. "Черт бы дернул эту дуру", – подумал он, и перед ним появилось существо: "За что прикажете дернуть, шеф?" Сгинь, – прорычал Инженер, и существо исчезло. Двое внизу пошевелились. Мужчина открыл глаза и посмотрел в направлении звука, но увидел только покачивающийся чуть ущербный диск ночника. Он снова уронил голову, повернулся к женщине и положил руку на ее ягодицу. Женщина перекатилась ближе к нему, изогнувшись и выставив груди. "Опять", – проворчал Инженер и исправил одно число в графе "Похоть". А потом, разозлившись, в графе "Невежество". Он так старался, – слезы навернулись ему на глаза, – а эта дура все испортила. Он выругался по старосемитски. Всю прошлую среду он сажал сад, добиваясь гармонии. Он рассадил деревья по десяти концентрическим окружностям. Число деревьев в каждом кольце было простым, и эти числа относились как периоды обращения планет. Плоды на каждом дереве были развешаны в вершинах какого-либо правильного или псевдоправильного геометрического тела. Особой гордостью Инженера было центральное дерево, крона которого имела форму диаромбического хризаэдра. Он сам изобрел эту фигуру. Геометрию он знал куда лучше, чем теоретическую физику. Или, как потом выяснилось, линейную алгебру. А потом... Потом Женщина разрушила его замысел, сорвав плод именно с этого дерева, хотя он специально просил этого не делать. Самое обидное, что плод все равно был несъедобный. Они только надкусили его по разу и выбросили. Теперь оба лежали в обнимку за забором. Инженеру пришлось вышвырнуть их из сада, пока они еще что-нибудь не испортили, и крепко задуматься. Думать было его работой, и единственным, что он умел делать. Но не может же он вмешиваться каждый раз, когда они что-нибудь натворят. Тем более, если так и дальше пойдет, скоро их станет больше, чем двое. Гораздо больше. Тогда-то Инженер и создал большой рулон пергамента, расчертил его, и принялся заполнять колонками цифр. Заголовок над листом гласил: "МАТРИЦА СПРАВЕДЛИВОСТИ". В начале каждой строки стояло имя человеческого достоинства или недостатка, благодетели или порока, поступка или проступка, мотива или повода. Всего было 1024 строки с хорошими качествами, с плохими же – шестьсот шестьдесят шесть. Никакого магического смысла в этих числах не было, как и в любых других. У него просто кончилось место на листе и терпение. К тому же от перечисления шестисот с лишним пороков он так разозлился, что чуть не уничтожил все созданное за прошлую неделю. Остановила его только неуверенность в том, что вторая попытка получится лучше. Каждый столбец таблицы соответствовал наказанию или воздаянию. Столбцов тоже было несколько сот – он не считал. По замыслу Инженера, любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности... помножить на матрицу – давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания. Инженер мог умыть руки и заняться другими делами. По крайней мере, так ему казалось.

	Тони Валетта ехал на велосипеде по Сорок Второй улице, поминутно ощупывая висящий за спиной футляр. Теперь этот зазнайка Джо утрется. Подумаешь – оригинальный Стратокастер. Старье. Совсем другое дело – новенький Джибсон с встроенным цифровым скримером. Тони давно делал на него стойку, проходя мимо витрин. Зря только он рассказал по телефону Питу. Тот наверняка все растреплет. Надо было прийти с новой гитарой неожиданно, а он не утерпел. Испортил эффект. Неделю назад его старая гитара, жалобно скрипнув на прощание, развалилась на куски. Гитара была ему дорога как память – как первая любовь – но доброго слова не стоила. Нет худа без добра – теперь у Тони есть настоящий Джибсон. Отец долго не соглашался дать денег. "Восемьсот долбаных долларов? На грёбаную гитару?" – вскричал он и произнёс речь о том, откуда берутся деньги, сколько он платит налогов, и как он в этом возрасте работал по четырнадцать часов в день не для того, чтобы его сын бренчал, как какой-нибудь трахнутый черномазый раздолбай, и что Тони нужно готовиться к поступлению в клёпаный колледж, а не забивать голову ерундой. Затем он понизил голос, перешел на торжественный тон, вытащил из стола распухшую черную тетрадь с торчащими листами, и предложил ознакомиться с трагическим – так он выразился – состоянием семейного бюджета. Он потребовал отличной успеваемости, и намекнул, что Тони мог бы пойти поработать в его магазин, раз уж ему так нужны деньги. Тони был не против, но в деньгах нуждался сейчас, а не в конце лета. Наконец, отец попросил у Тони послушать записи его группы, чтоб убедиться, что это серьезно. Куда уж серьезней – Тони уже три года почти не отрывался от гитары. Сначала он не хотел давать записи. Он боялся, что отец, чье музыкальное образование закончилось на Элвисе, не поймет. Отец настоял, скорее всего, действительно не понял, и, возможно, именно поэтому деньги все-таки дал. По-лошадиному цокая каблуками, из модного магазина с итальянской фамилией вышли две пары длинных ног. Тони замедлил ход, выпятил грудь и дерзко выкрикнул: "Эй, крошки, хотите прокачу?" – и тут же сам удивился, какую глупость сморозил. Вряд ли даже одна из крошек поместилась бы у него на велосипеде. Кроме того, – обнаружил он, обернувшись, – одна из девиц была трансвеститом, а по возрасту годилась Тони в родители. К счастью, девицы даже не услышали за гулом машин. Кажется, никто другой тоже не заметил. Тони снова вспомнил про гитару за спиной. Машинально вращая педали, он погрузился в мечты о сегодняшнем вечере... ...Зал, снятый школой для традиционного весеннего бала, гудит и шевелится в ожидании выхода "Мертвых Негодяев". Главный негодяй – лидер-гитарист и солист Тони Валетта настраивает гитару, глядя сквозь щелку в занавесе в зрительный зал. В глубине сцены Макс от нечего делать постукивает по тарелкам и рассыпает дробь по там-тамам. Толпа прислушивается, затихает, а потом начинает хлопать и скандировать "Негодяи". В этом гуле Тони слышит и свое имя. Недалеко от сцены – рыжая Мэг. Она сегодня в зеленом. Тони про себя напевает грустную балладу, написанную прошлой осенью, когда Мэг в очередной раз крутанула хвостом и стала встречаться с этим... Бобом. Все, конечно, очень радовались – как же, самая красивая девчонка встречается с лучшим футболистом. Очень по-американски. Вон он, здоровенный, стоит в дальнем углу залы со своими дружками из команды. Тони тогда полез с ним драться, и, конечно, получил, но это ему не помогло. Мэг сказала, что он вел себя, как... она долго подыскивала сравнение, и наконец, выпалила – как адренозавр. Тони специально посмотрел в энциклопедии – наука не знала такого существа. От этого почему-то было еще обиднее. Тони берет аккорд и прислушивается. Чистый мощный звук медленно умирает. Отлично. Он настроился. А Джо все возится – шутка ли, сорок лет инструменту. От нетерпения Тони нажимает на одну из клавиш скримера. Гитара издает крик раненого животного. Адренозавра, наверное. Джо матерится: "пошел ты, не видишь – настраиваюсь". Тони тихо улыбается. Когда Джо увидел гитару, он слегка презрительно наклонил голову и только процедил: "новая". Наконец готов и Джо. Конферансье, прилизанный тип из выпускного класса, объявляет: "а сейчас перед вами выступят, – он делает паузу, – Мертвые Негодяи". Подражая какому-то телеведущему, он старается прорычать название группы, но получается у него скорее завывание. Тем не менее фанаты, которых по последнему счету уже двадцать шесть, вскакивают на стулья, топают, свистят и визжат. Как в фильмах про Битлз, – вспоминает Тони когда-то виденные черно-белые кадры. Тони вступает. Отрепетированная до отвращения песня льется сама, без напряжения, так что он может сосредоточиться на зрителях. Зал постепенно начинает колыхаться. Тони видит открывающиеся рты, но, конечно, не слышит, визжат ли они от восторга, подпевают или выкрикивают оскорбления. Кажется, им нравится. Тони магнетически – такое слово приходит ему в голову – смотрит на Мэг. Ее скептическая гримаска вскоре сменяется интересом, удивлением, восторгом, экстазом... Вместе со всеми она начинает подскакивать в такт музыке, размахивает руками, беззвучно открывает рот, подпевая легко запоминающемуся припеву. Финал песни. Тони нажимает несколько клавиш, резко дергает струны, эффектно подпрыгивает ...и вспоминает, что он не на сцене, а на велосипеде на Сорок Второй. Мик Карсон ехал на велосипеде по Сорок Второй улице. Яркое мартовское солнце дробилось на зайчики в гранях небоскреба напротив, как в хрустальной люстре оперного театра. Справа суетились прохожие, спешащие, избегающие прямых взглядов, вежливые, но подчеркнуто отчужденные. Слева неслись машины, гудящие, орущие друг на друга, каждую секунду рискующие столкнуться, но при этом чем-то объединенные, даже похожие на единый организм, как куча копошащихся – совокупляющихся? – червей. Не верилось, что прохожие и водители – одни и те же люди. Ни те, ни другие, казалось, не замечают Мика. Это его вполне устраивало. Он наслаждался редким моментом одиночества в большом городе. За спиной у Мика висела сумка с надписью "Speedy Boys – ваша посылка в надежных руках". Он подрабатывал курьером, несколько раз в неделю развозя толстые конверты по офисам. Лишь изредка попадалось что-то поинтересней – гостинец от бабушки внуку или любовная записка с цветами. По непонятной сейчас ему самому причине четыре года назад Мик выбрал университет Нью-Йорка и уже изрядно устал от этого города. Еще немного – и он уедет домой, в Редрок, Колорадо, будет преподавать литературу, а по выходным сидеть у камина с Люси и читать ей вслух. Переехав Пятую, Мик нагнал другого велосипедиста – вертлявого парнишку лет шестнадцати с гитарным чехлом за спиной. Мик подумал было, что тинейджерам нечего делать на велосипеде на Сорок Второй, да, по правде говоря, и во всем этом городе, как вдруг мальчишка присел, дернулся вверх и вбок, лихо запрыгнул на тротуар, но не удержал равновесия и грохнулся на дорогу – велосипед в одну сторону, парень в другую, гитара в третью, натянутая задом наперед кепка в четвертую; Мик чуть не налетел на него, а рядом несся поток машин. Каким-то чудом, перегнувшись на велосипеде как ковбой на родео – недаром он уже четыре года каждый день носился по этому городу – Мик успел протянуть руку и выдернуть подростка почти из-под колес гудящего такси, но все-таки вылетел из седла. С ковбоями случается и такое. Вскочив на ноги, Тони услышал визг тормозов и удар. А потом – тишину. Изуродованный гитарный чехол лежал под колесами желтого такси. По форме он напоминал улитку. Или волынку. Но никак не гитару. Из чехла торчал обломок грифа. Как кость при открытом переломе. Рядом лежал парень – или тело – с почтальонской сумкой. Заднее колесо велосипеда Тони скрутилось восьмеркой, а переднее медленно и скрипуче вращалось, поблескивая спицами. Втянув голову в плечи, а плечи в туловище, Тони поплелся прочь. Его никто не остановил. Прохожие не успели понять, что произошло, а таксист сидел за рулем с трясущимся подбородком. Идти на концерт с разбитым носом, окровавленными ладонями, дрожащими ногами и в рваной куртке – немыслимо. А главное – гитара осталась лежать под колесами такси. Тони вдруг подумал, что это ему привиделось – что гитара цела, а он бросил ее с перепугу. Он чуть не повернул назад, но спохватился, вспомнив раскуроченный гитарный чехол, кривое колесо, и неестественно изогнутое тело своего спасителя. Захотелось перемотать этот кусок жизни и начать сначала, как на репетиции. Он поплелся, не особенно выбирая направление. Не идти на вечер было так же немыслимо, как идти. Его ждут, он уже раструбил поклонникам про новые песни, а товарищам по группе – про новый чудо-инструмент. У Тони было несколько часов, чтобы раздобыть новую приличную гитару, привести себя в порядок и добраться до Сохо, где располагался зал. Первым делом он зашел в Макдональдс, кое-как умылся, и побежал, на ходу обдумывая план.

	Мафусаил брел через вспаханное поле, пиная ногами крупного белого барана. Баран отбивался и не хотел идти. Время от времени он поворачивался к Мафусаилу рогами и угрожающе наступал. Мафусаил тогда бил его хворостиной. Мафусаил собирался принести этого барана в жертву богам с просьбой помочь ему в пограничном споре с Енохом. Когда-то давно сосед передвинул межу на шесть локтей. Мафусаил долго и безрезультатно с ним ругался и судился. Межа давно вросла в землю на новом месте, и уже почти двести лет спор то затухал, то снова разгорался. Соседи поджигали урожаи противника, их жены бросали в колодцы дохлых крыс, дети душили вражеских кур. В остальном жизнь складывалась удачно. Мафусаил был уважаемым в деревне человеком, его ветчины, шерсть и овечий сыр приходили покупать издалека, и он все еще был здоров как бык, хотя ему шел шестьсот сорок седьмой год. Дома его ждала любимая двенадцатая жена... (Он вспомнил жену, плотоядно зажмурился и измерил взглядом расстояние до дома. Идти было еще долго – поля и пастбища Мафусаила были велики. Он привязал барана к ближайшему дереву, огляделся и поднял рубаху. Баран испуганно заблеял). ...дома его ждала любимая двенадцатая жена, дети и много поколений внуков. Прошлой осенью соседские свиньи перемерли от неизвестной болезни (недаром он послал внуков рассыпать по полям зерна таира), и теперь он продавал ветчины на монету дороже, чем в прошлом году. Мафусаил открыл дверь в притвор, отведенный для жертвоприношений. Солнце пробивалось сквозь щели в соломенных стенах и освещало покореженный бронзовый топор, черный от многих слоев крови камень, служивший алтарем, и разбросанные по полу шкуры. Баран, испугавшись то ли пробежавшей крысы, то ли противного сладковатого запаха, рванулся наружу, но Мафусаил уже подтащил его к алтарю и позвал старшего сына.

	Квартира Дика Бастона, за глаза называемого Бастардом, пахла виски, духами и залежавшимся грязным бельем. Стены были увешаны плакатами, изображавшими в основном зады и груди разных оттенков и в разных ракурсах, но примерно одной формы и размера. Дик учился, если это можно так назвать, в выпускном классе, и единодушно считался самым опасным типом в школе. Несмотря на это, или именно потому, к нему липли девчонки. Рыжая Мэг одно время тоже крутилась вокруг, но у Дика тогда был полный комплект. Кажется, Мэг даже заработала фонарь под глазом от одной из Диковых девиц. Дик давно ушел от родителей и жил один. Время от времени за ним в школу приезжали на BMW крепкие ребята мексиканской наружности, в коже и с косичками. У Дика водились деньги, по представлениям других школьников, огромные. Он охотно давал в долг под процент, за мелкие услуги, а иногда и за так. – Ну, садись, раз пришел, – буркнул Дик, – кто это тебя? Может, надо разобраться? – Нет, Дик, спасибо, все в порядке, – ответил Тони и уселся на край стула. – А, из-за бабы, – заметил Дик, радуясь своей проницательности. – Хочешь выпить? Виски? Тони хотел. До сих пор он пил всего несколько раз и в основном пиво. Он сделал слишком большой глоток дурно пахнущей жидкости и с видом знатока сказал, сдерживая тошноту: – Хорошая вещь. – Так себе, – ответил Дик. – Выкладывай, зачем пришел. – Дик, мне нужны деньги. Срочно, – быстро выпалил Тони и удивился собственной смелости. – Деньги нужны всем, – ответил Дик философски, как будто первым сделал это открытие. – И всем срочно. Сколько? – Хотя бы четыреста. Лучше шестьсот. Дик медленно достал сигарету. Прикурил. Затянулся. Встал и открыл дверцу шкафа. Тони увидел несколько стопок купюр. – Немаленькая сумма, – заметил Дик, прищурившись, – как отдавать будешь? – Отдам постепенно. Летом пойду работать к отцу. – Хорошо. Дам тебе шестьсот. В августе отдашь девятьсот. – Спасибо, Дик, – выдохнул Тони; он слегка удивился проценту, но спорить было некогда, – если тебе что-нибудь нужно... – Ничего, ничего, – снисходительно проворковал Дик. – Впрочем, постой. Ты можешь и не ждать лета. Дам тебе работу. Непыльную. Легко отдашь семьсот за пару месяцев. Остальное – твое. – Остальное, – удивился Тони, – а что за работа? – Он предполагал, что Дик не предложит разносить цветы больным детям. Но почему бы не спросить? – Дам тебе таблетки. Продашь малолеткам. Меня они побаиваются. Разница твоя, – Дик подлил Тони виски. – По рукам? – Погоди, а сколько стоит одна таблетка? – спросил Тони. – А ты почем отдаешь? – Он все еще притворялся, что задает эти вопросы только из интереса. Дик ответил. Тони посчитал. Полштуки в месяц он мог заработать, торгуя только среди своих. Многие его знакомые жрали эту гадость минимум раз в неделю. Сам он был чист, только однажды на дне рождения затянулся косяком. Тони вышел от Дика с шестьюстами долларами в кармане. Он без труда нашел в магазинчике на Восьмой почти новый Джибсон с автографом Эйса Фрили. Конечно, он уже похвастался своим новым крутым агрегатом. Но и это, право же, очень неплохо. Подумают, что он немного преувеличил, только и всего. На оставшиеся деньги он добавил к гитаре несколько примочек и приобрел темные очки в пол-лица. Они здорово привлекали внимание к разбитому носу, но продавец об этом умолчал, а сам Тони почти ничего в них не видел. Концерт провалился. Клавишник в предвкушении напился и не попадал по клавишам. Более опытным музыкантам это было бы нипочем, а публика, скорее всего, ничего не заметила бы. Но "Негодяи" были хоть и мертвые, но совсем еще зеленые, поэтому каждый раз сбивались вслед за клавишником и зло переглядывались. После пяти песен вместо девяти запланированных они с достоинством поблагодарили публику, которая, несмотря ни на что, воспринимала их довольно благосклонно, и сошли со сцены под звуки включенного диджеем квик-хопа. Мэг на концерте не было. Тони утешился, быстро продав семнадцать таблеток. Подсчитав прибыль, еще три он разделил с товарищами.

	Сара оторвалась от книги и протерла глаза. Организм уже запутался в часовых поясах. Засыпая накануне вечером – меньше трех часов назад – она забыла закрыть шторку, и рассветные лучи разбудили ее. Вид из окна не изменился, как будто самолет висел над Северной Атлантикой, не двигаясь с места. Казалось даже, солнце взошло там же, где садилось накануне. Сара безуспешно попыталась заснуть снова. Около месяца назад в Риме умер раввин Ицхак Леви. Ее пятиюродный дедушка – последний из итальянской ветви ее семьи. Она не знала покойного и не полетела на похороны, но на днях позвонил итальянский адвокат и сообщил, что Ицхак оставил ей, как единственному раввину в семье, свою библиотеку огромной культурной ценности. Вывоз библиотеки из Италии требовал немалого числа формальностей, и Сара некоторое время раздумывала, не подарить ли книги римской синагоге. Только почтение к патриарху семьи не позволило ей сделать этого, даже не посмотрев на наследство. Поэтому она и летела сейчас в Рим. Вздохнув, она снова взяла книгу, схваченную на бегу в киоске аэропорта Кеннеди. Обложка утверждала, что автор – признанный, хотя и незаслуженно забытый, мастер научной фантастики, но Саре его фамилия ничего не говорила. В силу своей профессии она мало интересовалась фантастикой. Непочтительный тон книги слегка коробил ее, но делать было больше нечего, остальные пассажиры продолжали посапывать, и она погрузилась в чтение...

	...Инженер проснулся от запаха крови и дыма. "Интересно, о чем теперь просят," – подумал он со слабым интересом ученого, в сотый раз проводящего один и тот же эксперимент. Просили о малом. Передвинуть межу на шесть локтей и наказать соседа. "До чего ж мелкие людишки," – подумал Инженер, оглядел владения Мафусаила и охнул от удивления, увидев тучные стада на поросших травой холмах, тенистые кедровые рощи, колосящуюся пшеницу. А главное, сад, рассаженный концентрическими окружностями. Правда, окружностей было не десять, а всего шесть. Он хотел было послать этому наглецу мор или пожар, и тут увидел его соседа. Енох с блаженной улыбкой сидел на солнце, глядя на такие же обширные владения и обдумывая очередную подлость. Инженер в гневе стукнул по первому попавшемуся предмету, которым оказался аварийный пожарный резервуар с надписью "хляби". Сначал он испугался, а потом подумал – тем лучше. Матрица явно не работала так, как он задумал. Миллионы грехов и пакостей оставались безнаказанными и легко компенсировались умеренным трудолюбием и скромными жертвоприношениями. Пока вода лилась, Инженер добавил к матрице несколько строк. Он снова мог отдыхать. Впрочем, недолго. Расплодившиеся после потопа люди делали удивительные вещи. Однажды построенная ими башня бросила тень на его любимый сад, а испражнения тысяч строителей едва не отравили плодородные луга. Наказав их как следует, он внес в матрицу очередные изменения, но вскоре заметил, что все его время уходит на установление справедливости, а сад приходит в упадок. Он снова засел за работу и через короткое, по его меркам, время, разработал решение, которым был чрезвычайно горд. Новая Матрица была почти живым существом, способным к обучению. Теперь, думал он, никто не останется безнаказанным. Будучи великодушным, он считал, что людям будет полезно, или хотя бы интересно, знать, за что их вознаграждают и наказывают. Он стал искать пророка, чтобы передать Матрицу людям.

	Моше устало вытер со лба пот, смешанный с каменной пылью. Он плохо понимал, что записывает. Сначала – куда ни шло – голос диктовал какие-то правила. Это делай, а то – ни в коем случае. Ломай шею первенцу ослицы, оставляй виноград беднякам, не щади Канаанцев (это он мог понять, гадкие людишки), и тому подобное. Пальцы устали держать зубило, каждый удар отдавался до самых печенок, спина затекла и очень хотелось спать. Почему он не взял с собой пергамент? А с Ним спорить не станешь. Не скажешь – я сейчас мигом вниз сбегаю. Да и не получится мигом – ноги уже не те. Сказали: пиши, значит, надо писать. Тем более, народу нужна дисциплина. В последнее время он не мог с ними сладить. Каждый день у них праздники, ссоры, ругань, драки, и с каждой склокой – к нему. Потом правила кончились и начались легенды, которые Моше и без того знал. Некоторые он сам же и придумал. По крайней мере, он не помнил, чтоб ему их кто-либо рассказывал. А потом пошел совершенно непонятный набор букв. Несколько раз он сбивался, но Голос терпеливо поправлял, заставлял вернуться и переписать. Когда все было закончено, плоская вершина вокруг него была завалена сотнями табличек. Унести их все было, конечно, невозможно. Он взял только десять заповедей, которые посчитал наиболее важными, а за остальным решил послать помощников. Поднявшись на гору, помощники – секретарь по имени Иосиф и молодой работяга, которого все звали просто Силач, осмотрелись и в один голос выругались – так много исписал старик. Да тут за день не перетаскать – сказал Силач, и Иосиф сел на камень и принялся переписывать заметки Моше на пергамент. Силач тем временем относил уже скопированные таблички в пещеру ниже по склону. Дойдя до текста на непонятном языке, Иосиф пожал плечами и в который раз подумал, что старик в последнее время становился все более замкнутым и странным. Налегке – только с несколькими свитками пергамента – они спустились вниз.

	Салон "Боинга" зашевелился, поскрипывая суставами и позвякивая кофейными чашками. Возле туалетов выстроились приплясывающие очереди. Пилот объявил, что самолет пролетает над Британскими островами, и пассажиры послушно уставились вниз, в белую муть облаков. Сара убрала книгу. Первый за много лет отпуск начался. Таксист довез ее до района гетто, непрерывно болтая на скудном английском, постоянно переходя на итальянский, то и дело выезжая на встречную полосу, поочередно поминая мадонну и путану, и несколько раз назвав Сару красивой синьорой. Сара невольно сравнила его с флегматичными нью-йоркскими таксистами в чалмах. Сравнение получалось в его пользу, пока он не содрал втрое больше, чем говорилось в путеводителе. Сара остановилась в квартире для гостей при римской синагоге. Огромное окно смотрело на квартал – когда-то еврейский, а сейчас мало отличавшийся от окружающих улочек. Наспех раскидав вещи и немного вздремнув, она позвонила адвокату. В тот же вечер они встретились в квартире старого Ицхака, где до него жили восемь поколений семьи Леви. Квартира оказалась почти такой, какую Сара представляла себе. Старая, почти черная мебель, пыльные паркетные полы, скрипучие двери, и книги, книги повсюду. Книги по медицине, завещанные университету, занимали весь кабинет. Наследство Сары – всю библиотеку. Застекленные полки темного дерева, металлические окна, кондиционер и еще какие-то гудящие приборы. Сара закашлялась – в комнате было очень сухо. Адвокат пояснил, что покойный приглашал специалистов, и они настояли на установке всей этой аппаратуры для контроля за климатом. Адвокат пригласил Сару в ресторан, весь вечер принужденно шутил, и, наконец, оставил ее в покое, дал ключи от квартиры и попросил позвонить, когда она примет решение. Ни о каких решениях Сара не говорила, но адвокат несколько раз намекнул, что разрешение на вывоз библиотеки из страны зависит от заключения нового раввина о ее культурной ценности. Вернувшись в свое временное жилище, Сара вытащила из чемодана старенький переносной компьютер. В квартире нашлась телефонная розетка, и она послала приятелям несколько электронных приветов. В Риме была полночь, а в Нью-Йорке – ранний вечер, и она знала, что не заснет. Потыкав пульт телевизора и убедившись, что не понимает итальянского, она вернулась к компьютеру и открыла страницу CNN, сплошь заполненную мелкими буквами заголовков. Сара пробежала глазами новости с Ближнего Востока и раздел "Культура", и тут взгляд ее упал на заголовок в научном разделе, который она обычно пропускала: "ОТКРЫТ НОВЫЙ ВИД ИЗЛУЧЕНИЯ: БИОПОЛЕ ОБНАРУЖЕНО!" Привычно поругав журналистов, она все же решила прочитать, о чем речь. Серия недавних экспериментов, проведенных 38-летним Сэмом Морли (фотография – лысеющий блондин в джинсовой куртке с широкой улыбкой) подтвердила существование принципиально нового вида поля. По-видимому, оно является общим случаем биополя, которое до сих пор обнаружено не было и в научных кругах считалось выдумкой шарлатанов. Сэму Морли, доселе мало кому известному, кроме коллег, удалось подтвердить теоретические выводы Бориса Баума, сделанные им несколько лет назад. Баум, 32, (фотография – мечтательный молодой человек в очках) объединил несколько уравнений теории струн в одно, впоследствии названное его именем. Из уравнения Баума следовало существование нового вида поля, отличного от уже известных гравитационных и электромагнитных полей, которое сам Баум обозначил греческой буквой дельта. На кончике пера Баум (следовало перечисление заслуг и наград) предсказал появление дельта-излучения при некоторых взаимодействиях частиц в сильных гравитационных полях. Однако характеристики этого нового поля пока неизвестны. Поэтому подтвердить выводы Баума экспериментально не удавалось. Однако в последние месяцы, благодаря постоянным усовершенствованиям приборов (следовало перечисление фирм-изготовителей) и своему несомненному экспериментаторскому таланту, Морли обнаружил крайне малую потерю энергии при столкновении двух альфа-частиц. Это послужило первым, хотя и косвенным, подтверждением правильности уравнения Баума. Непосредственно обнаружить дельта-излучение долго не удавалось, пока не обнаружилось, что оно сильно влияет на растения и животных, особенно на их нервную систему. Предполагается, что биополе – только один из видов дельта-поля. Механизмы действия дельта-поля на живые организмы пока непонятны, да и достоверность результатов многими оспаривается. Поэтому ведущие ученые, включая самого Морли, крайне осторожны в своих оценках практического значения открытия. Далее следовал краткий экскурс в историю теории струн и предшествующей физики, начиная с Ньютона, а также парапсихологии, начиная с Парацельса, оба уместившиеся в три абзаца. Оглавление  I   II   III   IV  Высказаться Аврально