За окном нежным щебечущим голоском заорала птица. К ней сразу присоединились еще несколько охотниц покалякать спозаранку. Я перевернулся на другой бок, попытался обнять подушку, и в моем плохо отдохнувшем мозгу возникла картина меня с дымящимся дробовиком и птиц кверху лапками на нестриженом газоне, пожираемых проходящими мимо котами, время от времени сплевывавших дробинки сквoзь пушистые усы.

К звукам за окном прибавился звук двухтактного двигателя внутреннего сгорания, работающего на высоких оборотах, и еще неостывший дробовик в моих трясущихся от злости руках превратился в базуку.

Будильник показывал 6 утра и понимал, что как раз ему-то, кому орать по утрам положено по должности, рта раскрыть не дадут. Мой указательный палец нашарил кнопку "Off", и худшие ожидания будильника оправдались.

Первые лучи Солнца пробивались сквозь давно не мытые стекла окон, играя на образовавшейся между рам паутине с братской могилой полста мух и умершего, наверное, от переедания паука.

Через пять минут комната заполнилась паром из ванной; через десять минут в комнате запахло, как пахнет в придорожных забегаловках и в жилищах холостяков – пережаренным беконом с яйцами и кофе.

Не соблюдая застольных манер, я вылизывал покрытую желтым тарелку, когда в комнату ввалился Том и стал сообщать последние новости из жизни совершенно неизвестных мне людей, между делом открывая банку кильки в томате, найденную им в моем стенном шкафу. Я допил кофе, Том допил сок от кильки прямо из банки, после чего мы посидели и помолчали. Была суббота, и мне не нужно было никуда идти; мысли в моем мозгу были ленивы; они были бы даже блаженны, если бы мне дали поспать. Что делать. Плата за жизнь в лесу. За окном звуки, внутри – мыши-полевки, вокруг – еноты в мусорных баках, медведи в бассейнах, и по ночам белки в кованых свинцовых сапогах, резвящиеся на крыше. И вдобавок ко всему с утра – Том.

Приход Тома о чем-то напоминал, но о чем – убей Бог, я не мог вспомнить. Еще через десять минут кофеин, наконец, возымел действие, и я вспомнил. Ч-ч-черт! Сегодня – первый день отпуска, и мы, т.е. я и Том, уезжаем в Колорадо. В двухнедельную поездку через весь континент, с конечным пунктом в Колорадо. Идея поездки была моя, идея Колорадо – Тома: кажется, там жила его экс-герлфренд (экс-герлфрендши Тома жили везде, как и его родственники. В любом баре, заброшенном городе-призраке, в любом штате вдоль любого хайвея оказывались его знакомые, родственники и бывшие дамы сердца).

Плана поездки не существовало; надежда была на надежность машины и импровизационные способности ею управляющих.

Я с удовлетворением обнаружил уже собранный рюкзак, содержащий минимум одежды, штык-нож от АКМ-47, потертый и разболтаный Зенит-ТТЛ, чудом избежавший продажи веселому итальянцу в Риме на рынке Американа, и пару пачек пленки. Собираться надо с вечера. Это я твердо усвоил.

Надо было еще организовать переезд двух живущих со мною в моей малогабаритной двухкомнатной пристройке к гаражу русских друзей на только что снятую одним из них квартиру. Я надеялся на скорый исход, но все затянулось до четырех вечера.

Ничто не может сравниться с ощущением человека, отправляющегося в свое первое серьезное неорганизованное путешествие. Под неорганизованным я имею в виду – не с туристической группой и не на курорт с заранее известной целью. Ощущение свободы, предвкушение приключений и впечатлений, ночевок в незнакомых местах, в неизвестных компаниях или на обочинах неизвестных дорог, встреч с новыми людьми, осмотра новых мест, образ машины, бегущей по дороге. Порой это ожидание даже слаще самого процесса, ибо путешествие – это все же работа, требующая известных усилий. Я люблю сидеть за рулем во время длинных путешествий. Сразу скажу, что, как мне кажется, удовольствия такие доступны, в основном, холостякам. Я холостяк. Пока. Просто в один прекрасный день встать, сесть в машину и поехать к черту на рога не всякий может себе позволить.

Мы взяли с собою гитару, и моя машина представляла собою магнетическое зрелище, с ногами Тома в грязных драных кедах, торчащими из окна и звуками гитары, несущимися изнутри салона. То, что за все путешествие нас ни разу не остановила полиция, я отношу только за счет нелогичности всей нашей жизни вообще. Собственно, машина и без ног Тома выглядела занятно.

Старый (выпуска 1986-го года) Олдсмобиль Катласс Суприм. Танк. Восемь цилиндров, пять литров, двухдверный монстр. Это немаловажно, ибо двухдверные машины отчего-то быстро гниют и выглядят весьма цинично. К тому же, у машины не хватало одной из двух передних решеток радиатора, отчего она имела вид существа с выбитым передним зубом. Старого циничного беззубого существа. Добавьте сюда торчащие из окна ноги.

Машина была, однако, вполне надежна – движок-восьмерку трудно износить, а заднеприводную трансмиссию вообще ничего не берет; я всегда следил за маслом и делал тьюн-апы вовремя, так что за машину я был вполне спокоен; хотя те, кто знали о длине путешествия (около 5 тысяч миль, или 8 тысяч километров), глядя на машину, покачивали головами.

Под передним пассажирским местом пол у машины прогнил, образовав в металле дыру, в которую мог спокойно провалиться человек; дыра, тем не менее, была закрыта ковровым покрытием пола салона, и поэтому, садясь на переднее место, надо было проявлять осторожность и не переносить вес на ноги, а сразу плюхаться на сиденье, чтобы не прорвать покрытие.

Мы ехали по 80-му интерстэйту: уже пересекли Делавэр, и ехали по Пенсильвании. Широкая дорога, приятный успокаивающий пейзаж – леса и пригорки; полицейская машина, мирно стоящая на верхушке холма на разделительной полосе. Асфальт на дороге стал какого-то красноватого цвета и мне это нравилось – ни разу до того не видал я такого асфальта. Это создало ощущение новизны, и я почувствовал радость географических открытий. Из головы постепенно выветривались работа с боссом Витей, друзья с их новой квартирой, да и вообще все каждодневные мелочи, о которых думаешь и которыми живешь. Были лишь красная дорога, шуршание шин, да посапывание Тома, который перестал играть и теперь дремал, обнявши гитару на предосудительный манер и положив голову ей на плечо.

Город был невелик, и мы сосредоточились на центральной улице с кафешками; поужинали кофе и миндальными пирожными величиною с блюдце в одном из них, где подрабатывали местные студенты (нет ничего лучше, чем узнавать информацию от студентов – они разговорчивы и знают все), и пошли знакомиться с населением. По пути попался какой-то клуб; зайдя в него, мы увидели мини-автодром для гонок электрических машинок. Вокруг кипела жизнь и страсти; у каждого гонщика был с собой чемодан инструментов и запчастей, которому бы позавидовали "Сирс" и "Рэйдио Шек" вместе взятые, плюс несколько машинок. Увлечение это, как оказалось, не из дешевых, и люди преданы ему с той же силою, с какой преданы своим увлечениям альпинисты, радиолюбители и подледные рыболовы. Машинки ездят по рельефному автодрому с умопомрачительной скоростью; я благоразумно отошел от трека, на случай, если машинка на повороте сорвется и полетит через всю комнату, окно, и половину Батлера; моя голова при этом особым препятствием явно не послужила бы.

Проведя в клубе минут сорок, мы вышли, в рассуждении выпить пива, и попали в джаз-бар, где я просто пил пиво, а Том подошел к джаз-банду, состоящему из трех с половиною негров, и попросил сыграть ему "Канзас-Сити". По бару поплыли звуки "Kansas city, here I come…", и я впервые в жизни окунулся в таинственную доселе для меня атмосферу джазовых клубов, с которыми у меня, активного почитателя джаза, были связаны с детства мифические образы Армстронга, Эллингтона и Билли Холидей.

Однако атмосфера бара оказалась куда прозаичней – люди выпивали виски, маргариты и пиво, заедая это все солеными орешками, креветками величиною с сардельку и бифштексами, курили, громко разговаривали, стараясь перекричать певца, уже в шестой раз сообщающего городу Канзас-Сити, что он, мол, к нему идет, и, видимо, судя по количеству пота на лице и решимости во взоре, скоро придет, и явно не желали поддерживать мой джазовый мистицизм. Призрак Кэба Кэллоуэя, как привидение моржа в пещере, им озвученное в серии "Бетти Буп", покачался в табачном дыму и исчез, оставив за собою счет в двадцать долларов за пиво и "брэнди Александр", снобистски выпитое Томом.

Погуляв вдоль набережной, полюбовавшись на часовую башню ратуши, неотъемлемую часть любого уважающего себя небольшого американского города, и полазив по кузовам грузовиков-пикапов марки Форда в расположенной неподалеку у реки дилерской площадке, мы поехали в мотель спать.

Том – мой первый близкий американский друг. Собственно, он же и последний. Так, наверное, и должно быть: близких друзей в жизни вообще мало, а уж людей из другой культуры... ну, сколько у вас знакомых марсиан? Вот то-то.

Как-то мой босс решил продать свой холодильный шкаф; с первого раза продать не удалось – во время визита потенциальных покупателей зловредный шкаф завизжал, и покупатели в страхе убежали. Я перебрал вентилятор (визжал как раз он; такой... как моторчик-трансформатор от старых проигрывателей, если кто помнит, были такие серии ДАП), и он временно визжать перестал.

В один прекрасный день к дому подъехала телега, которая при ближайшем рассмотрении оказалось обитым досками прицепом к Вольво двадцатилетней давности, на котором из-за его цвета невозможно было разобрать, где краска, а где ржавчина; из телеги вышел одетый в зипун и крестьянскую шапку русский мужик, с длинной белой бородой и такими же волосьями, а из кабины вышел подтянутый и вполне респектабельный американец. Американец ходил, осматривая холодильный шкаф, а мужик тем временем пытался вступить в контакт с местным населением. Мужик явно не подозревал, что мы – русские, ибо говорил он по-английски и при этом с хорошим американским выговором.

Прожив четыре года в американской глуши, я был рад любому новому контакту, и через десять минут мы уже установили, что оба любим Jethro Tull и Баха и оба читали Достоевского (вот когда я оценил программу музыкальной школы и хрестоматию 9-го класса по литературе), в результате чего обменялись телефонами и обещали вскоре созвониться.

Вскоре мы стали друзьями. Том вообще был нетипичным американцем; единственный из семьи в 8 человек, он ушел из колледжа и подрабатывал чем придется, от обучения управлению парусной яхтой до организаций детских летних лагерей или мытья посуды; жил в своей лодке, которую купил, как-то удачно заработав на акциях серебряных копей тысчонку-другую, и которую бесплатно держал на марине (месте, где хранят лодки на суше, и вообще оказывают всякие специфические услуги владельцам лодок), где сам и работал в сезон.

У него не было прав на автовождение: права он потерял, заработав тикет в возрасте 18-ти лет и так его и не оплатив. Родители его – хорошо обеспеченные американцы, умудрившиеся на зарплату инженера-пиротехника компании Дю Пон и секретарши той же компании вырастить восемь детей и остаться при средствах жить в громадном бестолковой архитектуры домине на берегу озера на собственности площадью в пару акров. Том был их "особенным" ребенком.

Его коммуникационным способностям по вытягиванию информации и заведению связей с незнакомыми людьми могли бы позавидовать Мата Хари и Джеймс Бонд вместе взятые; Том мог разговорить покойника, пролежавшего в могиле пару сотен лет и не имеющего боле никакой охоты разговаривать с кем бы то ни было вообще.

Как-то за несколько лет до нашего знакомства, он с двумя девушками из Ирландии поехал в автопутешествие и, заснув на заднем сидении срентованного им же для них (им было менее 18 лет, и им не давали машину в рент) автомобиля, отдал одной из них управление.

Он мог завалиться к вам во втором часу ночи, чтобы поболтать о чем-то или обсудить только что прочитанного им "Кандида"; или предложить "поехать за приключением", и тогда мы садились в мою машину и ехали за сотню миль собирать грибы и ночевать незаконным образон на фермерском лугу, или выбирать места с крутым спуском на дороге, и, разгоняясь до неразрешенных скоростей, совершать полет в моей машине по воздуху. Или идти на горное озеро, что прямо и вверх от моего жилища, и ночевать там, разжегши костер (я при этом пытался умерить костер, а Том доводил пламя до размеров лесного пожара) и опасаясь нежданного визита лесничего (хотя лесничие в горы почему-то особо не лазят). Зимой во время снегопада он пришел и сказал, что в его лодке лежит бутылка водки, но надо поехать и ее забрать (на улице лежали два фута снегу). После чего мы ехали к его лодке, подсаживали его вдвоем на лодку; потом он сбрасывал в снег бутылку Абсолюта, после чего падал в снег сам. После этого мы ехали домой и пили эту водку – двое американцев-русских и один "русифицированый" американец, закусывая нами же с Томом набранными осенью опятами с картошкой.

Готовка его происходила так: покупался мешок рису; высыпался в огромный котел целиком и варился там; потом добавлялись соль, много-много перца халапеньо, банка каких-либо консервов (Спэм или Ланчен Мит), и вся эта вершина кулинарии предлагалась мне на съедение.

Мы уехали из Батлера. И решили провести день в осмотре Питтсбурга. В Питтсбурге было много интересного – птичий зоосад, Храм Науки (при местном университете), музей гражданской войны и многое другое, да и вообще – Питтсбург – красивый город, особенно ночью, когда освещена набережная Аллегени, но самое интересное – в Питтсбурге жил дядя Тома, который занимался изготовлением клавесинов.

Пропитавшись историей и духом гражданской войны, а так же наслушавшись птиц до отвала (я все еще не отошел от своего райского уголка), мы пошли в Храм Науки. У Храма на траве стоял на голове негр и шевелил в воздухе ногами, совершая ими какие-то то резкие, то плавные движения. Другой негр показывал ему что-то. Когда мы подошли поближе, выяснилось, что это был кружок по изучению капоэйры – боевого искусства негров португальских колоний. По закону, негр, ударивший хозяина рукой, подлежал смертной казни, и негры, имея руки скованными все время, научились защишаться, стоя на руках и нанося удары ногами в воздухе.

Принеся в храме пару часов времени в жертву науке, мы решили покинуть Питтсбург, предварительно пошатавшись часа два по даунтауну и поевши в местной харчевне.

Уже сидя в машине и выехав на 79 Интерстэйт, мы решили, что едем в Западную Вирджинию. Точнее, Том так решил, а я спросил – зачем нам нужно в Западную Вирджинию. На что Том ответствовал: "У меня там друг". И мы поехали. По пути выяснилось, что друг его – из секты "Krishna Consciousness", т.е попросту "харе-кришнаит", по имени, кажется, Радж. Находится эта секта в городе, дай Бог памяти, Новый Вриндаван, в глуши лесов в Зап. Вирджинии.

Именно в этом маленьком заброшенном месте гуру Бхактиведанта Швами Прабхупада основал свое учение, последствия которого в белых балахонах и с белыми пятнами на лбу ходят по улицам всех стран мира – от Америки и до России.

Мы ехали по Западной Вирджинии, и когда свернули с хайвея и поехали по небольшим дорогам, я понял, что навсегда останусь болен этим местом; эпитет "волшебное" не передаст и десятой доли очарования этого небольшого и, наверное, самого "сонного" из всех американских штатов. Дорога вилась с горы и в гору, внизу были лесистые ущелья, по пути попадались маленькие городки в десяток домишек; и никого, абсолютно никого не было ни у домов, ни в домах. То, что города не заброшены, было видно только по грузовикам на парковках да по ухоженному виду домов.

Мы, собственно, хотели спросить дорогу, ибо подробной карты у нас с собою не было; но именно это пока у нас никак не получалось. В конце концов на крутом повороте, где "тещин язык" извивался на 180 градусов вокруг одного из домов на верхушке пригорка, мы увидели двух парней, сидящих на скамеечках около дома, и ведущих неторопливую беседу. Парни были типичные "реднеки" – косматые, в охотничьих кепках и в рабочего типа джинсах с помочами наперекрест; на их лице было написано извечное южное благодушие.

Мы остановились; парни подняли полусонные взгляды на нас; мы поговорили обо всем – и откуда мы, и куда едем, и об охоте в здешних местах, и о "Североамериканском клубе охотников", о ножах фирмы "Бак", сапогах, жизни вообще, на что ушло минут 25, после чего нам разъяснили дорогу и мы поехали дальше.

Место кришнаитов разыскать было нелегко: мы потратили пару часов, ездя взад-вперед и спрашивая местных жителей на велосипедах или пеших, куда нам ехать. Дорога была грунтовая, мои шины были неновы и серьезно стерты по бокам, и я опасался, что они изотрутся вконец о гравий, по которому мы уже проехали туда-сюда миль 25.

Обед состоял из овощей и риса в индийском стиле, с индийскими же специями. Харе-Кришнаиты не едят мяса вообще (никакого), не пьют чая и кофе или алкоголь (все эти субстанции считаются помутняющими сознание). Гостей просят не есть мяса (на территории, посвященной Кришне, не должно быть никаких убиенных животных); чай же себе можно делать самому.

После обеда мы пошли осматривать территорию "заповедника" кришнаитов. В центре стоит огромная каменная фигура лежащего слона, изумительно сделанная; по ней лазали туристические ребятишки; подъехал автобус с паломниками, и из него вывалили люди в индийской одежде. Вриндаван – единственный, по словам его обитателей, священный город вне Индии; паломники приезжают и из самой Индии, и со всего мира, и их много – несколько раз я видел большие туристические автобусы, съезжающие с дороги.

Посередине территории – озеро с лебедями и лодки, в форме лебедей же; на другой стороне – высокая скульптура пары людей, и дома-коттеджи; кто там живет – я так и не узнал. Наверное, туристы, снимающие на время эти коттеджи, желающие недельку пожить в этакой пасторали.

Вечером мы вышли из дверей постоялого двора, и прямо напротив увидели ларек молочных продуктов; ларьком заправлял высокий кришнаит, явно американец; цены были мизерные, и мы купили по стакану йогурта, оказавшегося действительно необыкновенно вкусным. Потекла беседа, в ходе которой в стаканы подливался йогурт, уже бесплатно. Я спросил, нет ли у них парного молока; к моему удивлению, хотя молоко официально и не продавалось, но все же оно оказалось в наличии в количестве половины кринки, и мне был налит полный стакан цельного, неснятого, хотя уже прохладного молока; я не пил его уже лет восемь. Разговор шел о коровах, о хозяйстве, о самом молочнике, потом плавно перетек на нас. Незаметно к нам подошла девушка, тоненькая, белесая, с нежным тонким голоском, поздоровалась и спросила себе йогурту; я с удивлением расслышал русский акцент.

Я поздоровался с ней по-русски; она улыбнулась и ответила мне тоже по-русски. Завязалась беседа, в ходе которой выяснилось, что девушка, русская, приехала в гости из Ленинграда, где была балериной в Мариинке; осталась в Америке, мыкалась, подрабатывала, чем и как могла, и в какой-то момент ей повезло – она кого-то встретила, или с кем-то познакомилась, и ей устроили просмотр и пригласили в труппу куда-то, в кордебалет, танцевать в "Щелкунчике". И именно в этот момент она встретила кришнаитов, и прямо перед подписанием контракта взяла и уехала сюда, в Вриндаван.

Девушка повела нас в библиотеку, рассказала о Прабхупаде; показала его книжки, и я, чтобы сделать ей приятное, купил пару его книжек (да и интересно – что это, да о чем); рассказала, что теперь и в России есть, как она их называла, "преданные" (так, видимо, переводится слово "devotee", т.е. буквально "посвятивший себя", "прЕдавший себя чему-то"). На вопрос как ее зовут, она сказала какое-то очень неудобопроизносимое имя, настоящий tonguebreaker (притом что я могу воспроизвести с первого раза почти любое слово на любом языке, это имя я выговорить смог раза с пятого, а сейчас и вовсе забыл. Для сравнения – монгольское имя "Цэрэмпунцэгийн Болт Баатар", или индийское "Сатьянатан Джайятиртан" я запомнил с первого раза и помню до сих пор). В переводе имя означало "Утренняя звезда". На вопрос, как ее звали раньше, она ответила "Таня" и даже назвала фамилию. Потом, улыбнувшись, сказала: "Но это неважно – то мое имя осталось в прошлом".

Мы пожелали друг другу спокойной ночи по-русски, и мы с Томом удалились в нашу каморку. Из храма донеслись звуки пения и барабана, и мы с Томом, схватив гитару, немедленно запели "У императора Нерона" – любимую песню Тома, которую он все пытался петь на русском (Том под моим чутким руководством вообще вырос в большого фаната БГ и даже ходил со мною на его концерт, где тащился больше всех русских вместе взятых).

Утром, восстав ото сна и позавтракав, чем Кришна послал, мы продолжили осмотр окрестностей. Для начала мы пошли смотреть дворец. Дворец был построен "преданными" для Прабхупады. Этот дворец надо видеть – притом что в числе строителей не было ни одного профессионала (ремесла осваивались на ходу), дворец вышел не просто на славу, а так, что иной раджа бы позавидовал. В общем, очень красивый, со вкусом отделанный и снаружи, и внутри, индийский дворец. В нем и жил Прабхупада.

Осмотревшись вокруг, мы вернулись к постоялому двору, где разговорились с молодым парнишкой, тоже явно урожденным американцем. Он представился: "Шри". Шри работал сегодня на тракторе, который сам и обслуживал. Он рассказал немного об истории места, о том кто и с каких пор тут живет. Коммуна, говорил он, живет натуральным хозяйством; ей принадлежит несколько тысяч акров земли, которые коммуна либо сдает в аренду "сочувствующим", т.е. людям, которые живут рядом и дружат с кришнаитами, либо очень дешево продает своим членам; Шри хотел купить себе участок и завести хозяйство, хотя, говорил он, это трудно – очень много работы; фермерство должно быть только натуральное, а это трудно – большие потери урожая.

Он также рассказал, что в 70-х годах местное население вдруг стало враждебно относиться к коммуне; поползли слухи о "странностях", о "половом разврате" в коммуне; однажды в близлежащем городке кто-то изнасиловал девочку; местные жители (ну, Западная Вирджиния – южный штат; население патриархальное, малообразованное и весьма порой шовинистически и враждебно настроенное к чужакам) похватали ружья, пришли и устроили стрельбу, убив несколько "преданных". Был судебный процесс; одного из "преданных" судили по подозрению в изнасиловании (не помню исхода). Но время шло, на дворе уже стояли 90-е годы, и отношения с местными стали спокойными.

Я спросил о дворце; Шри что-то рассказал из истории его строительства (собственно, это нам и местная экскурсоводша внутри дворца рассказала, пока мы босиком ходили по ужасно холодному каменному полу); потом добавил, что во дворце работает с литературой еще один член коммуны, который тоже оказался русским. Он, сказал Шри, единственный здесь из "преданных", кто знает санскрит (что меня не удивило – русские, когда чем-то увлекаются, делают это на серьезе), и поэтому он у них "пандит", т.е. ученый.

На вполне механизированной ферме, оснащенной вполне современными электродоилками и опоясанной трубами молокосборников, приятно по-деревенски пахло навозом и ходили ничем не стесненные коровы бело-черной масти. Коровы подходили к людям и давали себя гладить и чесать за ухом; мы провели на ферме полчаса и на тракторе же уехали назад.

Надо отдать должное силе убеждения тамошней обстановки – я после того путешествия старался не есть говядины около полугода (за что поплатились свиньи и бараны. Прямо как на рекламе, где стоят коровы и держат плакаты "Eat more chikin'" (Ешьте побольше курятины)). С прискорбием признаю, что моя варварская натура все же победила, и говядину я опять ем. Но хотя бы те полгода, возможно, спасли от смерти 0.5 коровы.

Из Западной Вирджинии мы поехали через Огайо в Индиану. На дорогах наконец-то воцарился 70-мильный предел скорости, и я наслаждался хорошей скоростью (у меня на спидометре предел 85, так что, конечно, и дорога – не автобан, и машина – не Феррари, но все же, после родных 55 миль в час и это радовало).

Мы попали в какой-то маленький совершенно чахлый городишко, где решили поесть в станционном буфете при железной дороге; в буфете Том разговорил сначала местного жителя, из завсегдатаев буфета, которые всегда целыми днями сидят у стойки или за столиками, пьют кофе и читают газету; он много рассказал нам о местечке и сказал, что неподалеку есть поле битвы с индейцами, которое теперь мемориальный парк, и под конец подарил нам скворешник. Скворешник стал первым трофеем наших знакомств с аборигенами посещаемых нами мест. В разговор вступил местный полицейский, серьезный положительный большой дядька, с пистолетом, в форме и в широкополой шляпе с золотистыми шишечками; как ни странно, наш вид не вызвал у него неприязни (полицейские обычно недолюбливают богемных типажей, коих всех Том своим видом являл квинтэссенцию, и, хотя и не досаждают им, но и симпатий особых не выказывают). Под конец Том попросил всех присутствующих подписать скворешник на память, и все согласились; нехотя подписал его и полисмен.

Мы поехали смотреть поле битвы, на котором, естественно, ничего не было – скальпы бледнолицых и перья индейцев вместе с луками и томагавками давно растащили на сувениры туристы прошлого века, и все, что осталось, были ограда и мемориальная табличка, да карта и выдержки из истории под деревянным навесом.

Потом мы поехали в Индианаполис, который запомнился мне только скульптурой в центре города, да женским монастырем, построенным добротно и в старом стиле, но, как оказалось, в нашем столетии, вовнутрь которого мы зашли на часик, и настоятельница была с нами очень любезна и долго нам рассказывала об истории монастыря и его строительства, и о человеке, на деньги которого он был построен – почему-то все остальное стерлось из памяти вчистую, кроме того, что недалеко от скульптуры в центре города рано поутру мы ждали открытия забегаловки, а рядом на скамейке сидел рекламный огромный медведь, и Том немедленно полез с ним в обнимку фотографироваться.

Кроме одного момента, который заставил меня понервничать. На одной из заправок я заметил, что из-под мотора течет, и сильно, антифриз. Я перепугался (на дороге менять водяную помпу – удовольствие еще то, да и не из дешевых). В общем, открыв капот, я увидел, что течет антифриз только из пары маленьких дырочек в резиновом шланге, цена которому с установкой – долларов 20; потом я понял, что тек он только на остановках после быстрой езды по хайвеям, когда двигатель сильно нагревался в результате остановки машины; я попросту долил в радиатор воды, и взял с собой пару галлонов воды в запас. Как показало время, все оказалось нестрашно.

Еще будучи плохо знаком с географией США, я плохо представлял себе, где мы находимся (в смысле – что к нам близко, а что – нет), когда в очередной раз взглянув на карту, я обнаружил, что мы совсем недалеко от Иллинойса и Висконсина. И там, и там у меня у самого были друзья, мои и моей семьи, и я решил потратить на это пару дней. Мы с Томом переглянулись, и вместо Сент-Луиса, который следовал по плану, поехали в Чикаго.

В Чикаго я позвонил друзьям, и мы по очереди навещали несколько человек, и потом ночевали у одного из них; по пути куда-то остановились на берегу Мичигана; вода была холодная, и я решил в воду не лезть; Том же расхрабрился и решил искупаться; к нему присоединились несколько негритят лет 12-13; потом они нам позировали, стоя на камнях, пока я их фотографировал; между делом мы ездили по ночному Чикаго, от одного дома друзей к другому; в одном была русская компания; моя гитара пришлась кстати; мы чего-то пели, потом еще кто-то чего-то пел...

Наутро мы поехали в Милуоки, где жили наши старые друзья еще с Махачкалы. Проехавшись по даунтауну, мы попали на прибрежную улицу, всю состоящую из домов, видимо, очень зажиточных людей; вся улица застроена домами с каменными и причудливо изукрашенными фасадами; красивыми, в старинном европейском стиле; про иные бы и не подумал, что это жилые дома – похоже на вход в храм или в театр. Друзья жили в небольшом аккуратном домике с огородиком на заднем дворе. Дома застали хозяина; он нам немедленно зажарил колбасы на сковородке; мы поболтали, выпили; между тем, пришла хозяйка, потом дочка, которая, в последний раз мною виденная, была девочкой лет 15-ти; сейчас это была уже взрослая девушка, и мама рассказывала о ее женихе-итальянце, и о ее диете и похудательных пилюлях, которые она, дочка, зачем-то пьет (дочка и без того была не из тех, кого хорошо видно в профиль)... Мы не виделись к тому моменту почти семь лет.

Я уже бывал в Чикаго до этого; в центре – красивый город, и что нравится – жилые дома практически рядом с даунтауном, откуда пять минут езды на общественном транспорте до любого места; многие там работают, и это удобно; квартиры тогда тоже стоили недорого, и притом в очень фешенебельных домах в не менее престижных районах. Некоторые из моих друзей этим воспользовались, ухватив момент, когда была еще возможность, и были весьма потом довольны. С крыш этих домов (и с верхних этажей) – вид на озеро Мичиган.

Вокруг Чикаго очень приятные и благоустроенные микрорайоны, или пригороды – вроде Баффалоу Гроув, сплошь состоящие порой из новых домов или добротных кондоминиумов, со своими маленькими прудами, где можно рыбачить (друг мой показал мне несколько вялявшихся на балконе весьма внушительных размеров лещей). От дома до пруда – 50 метров.

Вечером у друга мы слушали старую музыку (друг обожает Утесова, Вертинского); Утесов голосом из прошлого пел "С Одесского кичмана"; мы трепались о чем-то; Том благородно не встревал в разговор, не мешая нам отвести душу за беседой.

Мы возвращались на Юг, но другой дорогой, называемой "Интерстейт Хайвей 55". Пятьдесят Пятый идет, практически, все время по легендарному старому хайвею "Раут 66", он же "Mother Road", "Дорога-мать", "American Main Street"; вообще это была первая хорошая федеральная дорога, когда-то соединившая Лос-Анджелес и Чикаго. Чикого всегда был главным перевалочным пунктом для всех торговых путей на Запад. Открыта официально она была в 1926 году и сразу стала символом надежды страны на послевоенное экономическое процветание. Сейчас 66-й заменен разными новыми дорогами – 55-я в Иллинойсе, до самого Сент-Луиса; после же это 44-я и потом 40-я, практически, до самого Лос-Анджелеса. Федеральное правительство в конце концов комиссовало дорогу за старостью, но дух 66-го столь живуч и силен, что многие штаты ставят на нем знаки "Историческая дорога 66". Многие бизнесы берут имя 66-го в свои названия; полно ресторанов и автозаправок с именами "Хайвэй 66 парикмахерская", или "Хайвей 66 харчевня", или "Мотель 66" и т.д..

Когда-то по 66-му на промышленный Север со все еще отсталого Юга мигрировали негры; знаменитая "джазовая миграция" тоже шла по 66-му; по нему ехали на войну солдаты и по нему же возвращались домой; сегодня люди берут отпуск и едут путешествовать вдоль 66-го на своих домах на колесах, чтобы окунуться в историю и увидеть настоящий старый Запад маленьких городков и городишек; тот самый порой уже полузаброшенный, полузабытый пыльный Запад, так похожий на Ильфо-Петровскую Одноэтажную Америку.

Я, конечно, понятия не имел обо всем об этом, и хайвэй с его номером так бы и остался для меня всего лишь еще одной дорогой на пути, если бы Том не объяснил мне исторической значимости дороги. Хорошо все же иметь с собой аборигена страны, по которой путешествуешь. Я был очень доволен тем, что мы и поехали этой дорогой; к тому же это еще и кратчайший путь от Чикаго до Сан-Луи.

Мы также хотели пойти на экскурсию на самую большую пивоварню в мире "Бадвайзер" (не путать с чешским "Будвайзером") компании Анхойзер-Буш, но она оказалась закрыта для экскурсий в тот день. Среди меня наблюдается полное отсутствие пиетета к "Бадвайзеру" как к пиву, и поэтому я тем был нимало не огорчен – просто не поставил одну из "галочек" в своих планах. К тому же неподалеку оказалась какая-то "майкробрюэри" (пивоварня малого калибра) и мы вознаградили себя парой пинт за все страдания дня.

Еду мы нашли; с ночлегом было сложнее. Во всем Сент-Луисе мы не могли найти отеля, приемлемого по местонахождению, ценам и близости к центру города. В результате мы решили покататься по городу, посмотреть на него, зайти в ночной джаз-клуб и искать ночлега уже на пути из города.

Дорога изумительная. И посередине этой дороги нас застает дождь. Я сроду не попадал в такой дождь. Представьте себе, что вы на скорости 80 миль в час въезжаете в водопад. Именно так оно и было – вот дождя нет и солнце, и вот, отступя метр – стена воды и темно. По стеклу течет поток, с которым не справляются дворники, которые я судорожно выставляю на максимум; я веду вслепую, ничего не видя сквозь окно; а по дороге, видимо, течет столько воды, что моя машина с разгону отрывается от шоссе и начинает "планировать". Надо сказать, я сильно испугался – я не знаю, едет ли кто-нибудь сбоку от меня; машина какое-то время неуправляема (и я не знаю, куда ее направлять).

Въезжаем в город. Везде – Одесса. По улицам ходят одесситы. И даже есть Одесский банк. Не хватает Одесского Оперного Театра. Начинаем искать, где бы купить моему папе футболку с надписью "Одесса, Миссури", и выясняется, что нигде в городе нет таких футболок. Попутно заводим разговор с прохожим, который долго, минут 15, рассказывает нам историю города, и почему его назвали Одессой. Назвал его, оказывается, начальник железной дороги, когда город вообще был просто полустанком; он вспомнил, что пшеничные поля вокруг очень напомнили ему те, что он видел вокруг Одессы (со слов местных жителей) – идеальная причина назвать город Одессой, и с тех пор в Америке есть еще одна Одесса (Одесс, вообще-то, несколько; одна вот в Техасе).

В конце концов находим мастерскую по изготовлению футболок с надписями; я долго объясняю цель своей покупки, и добрая женщина, улыбаясь, шарит по всей мастерской, чтобы найти нужные мне буквы, которые и переводит на футболку. Футболку до сих пор с гордостью носит мой папа.

Выехав "с Одессы", мы сделали последний рывок до Канзас-Сити. Приехали вполне еще засветло, и пошли ездить по городу. Атмосфера в городе – эмоциональная и живая, что в центре, что на окраинах. Даже трудно сказать, в чем это выражается – с одной стороны, явно не Нью-Йорк; там попросту суета, спешка и толкотня. А тут – вроде и не сонный мирный южный город; но жизнь, хотя и кипит, но как-то так не суетно кипит, неспешно и по-доброму. Мы долго не знали, куда податься, – планов не было; сначала пошли в музей какого-то колесного парохода, и в магазин сувениров при оном, где я купил себе чайную кружку "Канзас-сити" с нарисованным саксофоном; потом ездили по каким-то трущобам вдоль набережной Миссури, которые соседствовали с какими-то заброшенными фабричными помещениями; потом поехали в центр города, к какому-то высокому холму, на котором был, что ли, университет, или он рядом был – не помню; но на холме что-то такое явно было, что мы туда поперлись, и еще была невысокая стена, и мы по ней полазали малость, и потом разговорились с каким-то странным мужиком, расспросив его, где тут и что. Мужик оказался бомжем, рассказал нам о своих злоключениях (он скрывался от алиментов в числе прочих бед), рассказал нам что в городе есть и, узнав, что мы едем в Колорадо, сказал, что у него там старый кореш, и что если мы ему позвоним, то он организует девочек и марихуану хорошего качеста. Мы поблагодарили мужика, дали ему доллар, и он, довольный, пошел бомжевать дальше.

Том отыскал справку, что, оказывается, Канзас-Сити находится сразу в двух штатах – в Миссури и в Канзасе. Раздел идет, кажется, по реке Миссури. Т.е., вроде, есть как бы два Канзас-Сити – Канзас Сити, Канзас и Канзас Сити, Миссури. Хотя сам Канзас Сити, видимо, так не считает.

Это оказалось непросто. Мы ехали по той части Канзас-Сити, где кончаются бизнесы и начинаются сплошные частные дома; места очень, очень приятные, зеленые и благоухоженные. Но ресторана не было. Том прочел в Трипл-Эй книжке про Канзас-Сити, что в нем есть эфиопский ресторан (мы вообще все наши сведения черпали из AAA книжек, коих набрали тонну, по всем штатам, по которым собирались ехать – благо бесплатные; свежесть сведений, тем не менее, оставляла желать), и его заклинило. Захотелось ему к эфиопам.

В общем, адрес был, а найти не могли никак. Искали часа полтора, когда, наконец, один из местных жителей, бегающий трусцой (район был богатый, а машина наша... я уже рассказывал; как он только не испугался. Но народ там вообще какой-то... не то, что в Нью-Йорке, в общем не нервный) не подсказал нам, где повернуть, и вот мы уже у эфиопов.

У эфиопов мне понравилось все. Кроме количества еды. Оно оказалось недостаточным не только по американским взрослым масштабам, но и по детским критериям стран третьего мира. Возможно, нам хотели показать, как голодают в странах Африки. Хотя я думаю, что при этом за голодание не платят 20 доларов. Мэтр-эфиоп (видимо, он же и хозяин) оказался радушным малым, и к тому же образованым. Узнав, что я русский, он не замедлил выказать осведомленность о том, кто такой Пушкин и что последний был эфиоп. Я его не разубеждал.

Я порасспрашивал его об истории и происхождении эфиопов; мы хорошо поболтали; еду нам приносила красавица-эфиопка (в полном смысле слова – необыкновенно красивая женщина; оказалась эфиопской студенткой, подрабатывавшей в ресторане). Мы заказали что-то из курицы; блюдо было огромное; на нем были расстелены блины из семян какого-то растения, которое привозят из самой Эфиопии; но вроде они были не для еды, а лишь для подстилки под само главное блюдо, которым оказалась маленькая кучка мелко-мелко наструганого куриного мяса, смешанного с какими-то ужасно острыми специями, отчего мясо из белого стало черно-коричневым. Мясо мы съели, но есть хотелось по-прежнему, и я подъел все блины с тарелки.

Неподалеку протекала река в забетоннированных берегах, и на ее берегу находился райский уголок с кучей кафешек, магазинов, увеселительных заведений и ресторанов с дансингами; уголок занимал несколько акров и был, в основном, пешеходным; в центре стоял мощный прожектор и светил прямо вверх узким белым лучом.

Мы долго ходили по набережной – было ужасно красиво; да и само все то место было очень цветастое, выполненное в восточном – в смеси мусульманского и индийского – стиле; из ресторанов доносилась музыка; но, походив около часа, познакомившись на улице с еще одним эфиопом, стариком лет восьмидесяти, и, в конце концов сказавши ему "дана хун", чем вызвали у него широкую беззубую улыбку, мы вспомнили, что мы все же в Канзас-Сити, и надо ехать в ночные клубы слушать джаз.

Для этого мы поехали по направлению к даунтауну, свернув где-то на боковую улочку, нашли первый попавшийся джаз-клуб и запарковали машину (причем я погнул глушитель, упершись трубою в очень высокий бордюр). В джаз-клубе была дымная душная атмосфера и играла банда типа южного рок-н-ролла, т.е., явно, не джаз.

В еще одном клубе играл уже более приемлемый джаз – два саксофониста, гитарист и конрабас. После еще получаса там мы пошли искать очередной джаз-клуб, где есть какой-либо "нецивильный" джаз и где народ веселится, а не предается музыкально-гастрономическому снобизму.

В поисках зашли на темную пустынную улицу и подошли к белому мужику, читавшему меню на одной из дверей закрытого ресторана. Мы расспросили его о джаз-клубах, и он сказал нам, что нам надо ехать в гетто – "там, – сказал он нам, – самый лучший джаз и такие бургеры и ребрышки с такой картошечкой, что нигде и никто в мире кроме наших "ниггеров" таких не делает. Но сейчас темно и туда лучше не ехать".

Мы подошли к парадному, поднялись в лифте по странно выглядящему корридору, и, следуя табличке "Ресторан "На Крыше ("Upon a Roof")"", на крышу и вышли. На крыше толпилась куча народу; работал ларек, продававший будвайзер (плохое американское пиво) в пластиковых стаканчиках и дешевые коктейли; народ выпивал и не закусывал (закуски почему-то никто не готовил). В углу, прямо у перил крыши, играл джаз-банд; конферансье (если так можно назвать личность "негритянской национальности" без смокинга и бабочки), видимо из ресторанных работников, объявил, что сегодня играет какая-то джазовая знаменитость (в этот раз это был ударник. Вообще в джазовых столицах это часто бывает – джазовые знаменитости играют в кабаках и клубах; да и, в отличие от рок-н-рольщиков, джазмены на протяжении всей истории, даже очень знаменитые, были зачастую небогаты, и если и достигали почета, славы (и, иногда, богатства), то часто под конец карьеры, так что они – народ негордый).

Банд состоял из ударных, гитары, трубы, бас-гитары и огромного потного блестящего негра-певца. Блестело на нем все – блестел смокинг, блестело мокрое лицо, глаза на выкате и лакированые туфли. Банда играла и пела что-то; мы пили Будвайзер. Под конец негр решил развеселить публику, сам выступая в роли конферансье, а потом, рассказав, что у него есть малолетняя дочка, которая взрослеет, и у ней между ног есть нечто, что его очень, очень беспокоит, объявил песню "Наклонись-ка, детка, дай папе посмотреть". Ну как тут не вспомнить Ильфа и Петрова, где они тоже слушали где-то песню "У моей девочки есть одна маленькая штучка".

Выехали не очень рано; предстоит марш-бросок миль в 500 (собственно, минимум в день составлял обычно 300 миль; но были дни, когда мы проезжали и 800). Едем уже по Канзасу. Впервые с тех пор, как прочитал "Волшебника изумрудного города", я воочию смог увидеть Канзас. Штат фермеров. Один канзасский фермер кормит... забыл, но какую-то чертову уйму людей.

Площади, площади. Мимо фермы (явно видно, что это одна ферма – от ограды до ограды перпендикулярно шоссе) можно ехать минут десять. Пейзаж ровный и не меняющийся. Местность просматривается на десятки миль – воздух прозрачный, а земля ровная, как стол.

На одной из остановок в небольшом канзасском городишке у входа в харчевню познакомились с крепким веселым стариканом, который садился в свой пикап. Том его "разговорил", и мужик стал рассказывать, как он в молодости играл в рок-н-ролльной банде и что он все еше иногда подыгрывает кому-то; я хотел есть и пропустил половину разговора и ждал, когда Том "насытится", чтобы, наконец, пойти и поесть.

Наконец, на горизонте показались горы. Пейзаж настолько красив, что я не утерпел, остановил машину, вылез и сделал фотографию: залитое солнцем красноватое шоссе с теплого цвета желто-красноватой обочиной, заворачивается по дуге и уходит за горизонт, сияя разделительной желтой полосой и белыми линиями по бокам; в ясном голубом небе облака; сквозь облака прочертил короткий вертикальный след реактивный самолет; вдали горы со снежными шапочками и прямо над верхушкой горы – облачко.

Боулдер – город прямо у подножия горной гряды. Город молодежный, видимо из-за университета; влияние университета чувствуется везде. На всех улицах полно молодежи; университетские здания хорошо видны отовсюду; куда ни зайди или не заедь – везде молодежные тусовки; причем студентов всегда можно отличить по манере одеваться и разговаривать. В забегаловках работают студенты. На парковочных площадках вечерами толпятся кучками студенты.

Том позвонил своей экс-девушке Бекки, и мы для начала забежали в закусочную поесть; только мы встали в очередь, как вошел высокий симпатичный парень с гитарой в твердом чехле, и, расправив в руке мятые бумажки, тоже встал в очередь. Том не преминул разговориться с ним; оказалось, что парень играет в группе, но сейчас в финансовом затруднении; надо платить за квартиру, да нечем; и вот он поиграл час на улице и заработал на еду. Он не жаловался; сказал, что заработал за сегодня очень хорошо; рассказал о своих планах на будущее его группы.

После еды мы вместе вышли на улицу и продолжали трепаться за жизнь, когда подъехала экс-Бекки; были бурные объятия и поцелуи; оказалось, девушка слышала о группе нашего музыканта и она ей нравилась; Том даже предложил музыканту название для его группы, и тот сказал, что название хорошее и он подумает о том, чтобы им воспользоваться.

Встал вопрос ночлега. Точнее, попытался встать. Однако Боулдер уже кипел в нашей крови, и мы не обратили на это достаточного внимания, а пошли гулять по какому-то месту, сильно напомнившему мне Арбат. Чисто пешеходное место; маленькие магазинчики типа "искусства и ремёсла", искусства, по большей части, индейские, и, в остальном, как ни удивительно, русские – палех, хохлома; кофейни, клоуны и ряженые на площади; толпа выступающих вокруг; с одной из ряженых – какой-то ужасно высокой и ужасно раскрашенной женщиной (могла быть и не женщина вовсе) Том разговорился, как с родной. Музыканты на углах, поющие каждый свое; один мне особо понравился – немолодой уже мужик, очень хорошо пел под гитару; и хотя песню он повторил несколько раз (видимо, коронный номер), но я все слушал, после чего кинул в его гитарный футляр пару долларов и пошел в музыкальный магазин напротив. Выйдя через полчаса я услышал все ту же песню, но после этого мужик убрал гитару в футляр, помахал мне рукой и ушел.

Наконец пришел откуда-то Том, и мы поехали искать гостиницу. Но недалеко от окраины города Том вдруг попросил его ссадить и сказал, что пойдет ночевать в горы. Я был раздосадован – и машину было бросить негде, да и устал я ужасно и хотел отдыха с комфортом; но Том ушел, и я поехал искать себе мотель. Я объехал весь Боулдер и все маленькие около-Боулдерские места и ничего не нашел. Когда я понял, что еду по третьему кругу, я заехал в какое-то поле у подножия гор, загнал машину в траву, и в ней уснул.

Спать в машине неудобно, и спал я плохо. Поутру я был угрюм, ворчлив и небодр; уж не помню как и где нашел я Тома и дулся на него весь день; в конце концов меня прорвало и я сказал, что он поступил, как идиот, и мы стали дуться уже взаимно. Однако к середине дня у нас это прошло.

Мы выехали из Боулдера и направились в объезд по Колорадо, начав это дело с проезда сквозь Роки Маунтн Парк. Потратив на это большую часть дня и насмотревшись на горы, на смену которым приходили горы, которые сменялись горами, плавно переходящими в горы, мы спустились обратно на 70-й хайвей и поехали на Запад. Еще день мы просто ехали по 70-му на Запад, пока не решили, что надо бы посмотреть Черный Каньон и Гранд Месу. Ночевать решили недалеко от Вейла. Вейл – одно из самых популярных мест для горнолыжников в Америке; как и Аспен.

Места недешевые, и найти недорогой отель все не получалось. К 12 ночи я устал, и, съехав с дороги, увидел стоящую в темноте одинокую полицейскую машину. Отчаявшись найти что-либо, я вылез из-за руля и пошел по направлению к "слуге и защитнику". Полисмен вылез из машины и попросил меня не приближаться; я остановился. Он смерил меня взглядом и попросил вытащить руку из кармана; я повиновался. Тогда он спросил, чего же мне надобно, и я спросил, как и где найти недорогой мотель. Полицейский усмехнулся дважды – сначала при слове "недорогой", потом про слове "мотель". Однако показал, куда ехать.

На следующий день мы рванули сотни полторы миль до Грэнд Джанкшн, и оттуда по 50-му поехали по направлению к Гранд Месе. Кто не знает – Меса (собственно, ближе к Мейса) – попросту плоскогорье. Когда мы въехали в парк (огромное плоскогорье, где нет ничего, кроме неасфальтированных дорог и избушки лесника без лесника), началась совершенно дикая гроза с молниями, лупившими прямо в землю и все по Месе, по родимой. Пучки молний. В сериале про Геракла Зевс порою швыряется примерно такими вот связками молний. Дождь вскоре перешел в град. Машину заносило на грязи и льдинах с водой. Вдруг все прекратилось; вылезло Солнышко, и мы поехали вокруг Месы, в конце концов причалив к избушке лесника. В избушке продавались книжки о природе, и я купил у женщины, сидевшей в избушке, мою первую книжку об американских грибах.

Меса была огорожена заборчиком из камней (видимо, чтобы туристы не падали). Вдоль заборчика сновали нахальные и совершенно не боящиеся туристов белки и бурундуки; и те и другие в Америке вообще не из стеснительных; но эти превзошли все мыслимые для дикого существа границы доверчивости и, пока белка шарила по содержимому рук и карманов Тома, бурундук, задрав хвост свечкой, обнюхивал его рваные кеды.

Оттуда мы спустились в кемпинг, который был уже почему-то закрыт; у домика я увидал что-то типа кормушки и вдруг услышал жужжание большого и тяжелого насекомого за спиной. Я попытался отмахнуться, но насекомое облетело меня и подлетело к кормушке, оказавшись на поверку колибри. Первый раз в жизни я живьем увидел колибри. Поразительное зрелище.

К вечеру мы выехали из парка и на абсолютно пустой дороге нашли придорожный мотельчик, в очень живописном месте – спереди лес, сзади луг, и недорого. Мы сняли комнату на ночь; управляющая отелем оказалась очень милой женщиной; много рассказывала о местах и событиях; Том купил у нее деревянный гребень и притачал его к скворешнику, который за время путешествия уже оброс бог знает чем, после чего пошел спать.

Я же спать почему-то не мог – место, наверное, подействовало – такое... таинственное место. Ни звука. Только сзади в поле что-то журчало. Я вышел на крыльцо; было уже заполночь. Тут я заметил через пару комнат от меня группку из трех человек; они сидели, о чем-то балагурили и пили Будвайзер из банок. Я подошел, представился; они тоже представились и немедленно угостили меня пивом; после чего стали спрашивать, кто я и откуда; я рассказал, что вот, я, русский, путешествую с другом-американцем по США, и т.п. Мужики оказались командой землемеров; они для кого-то делали землемерскую работу в лесу целый день, а по ночам поздно возвращались домой. Между делом кто-то принес косяк; косяк пошел по рукам, точнее, по губам; предложили и мне и я не отказался; косяк, правда, видимо был из недорогих, потому что никакого эффекта не воспоследовало, а продолжалось питье пива, сопроводившееся путешествием в поле, где протекал ручей с утопленным в нем, видимо, лет 40 назад грузовиком, отливанием всеми в разных местах, и возвращением к крыльцу и продолжением питья пива. Мужики ничем по своим разговорам и ухваткам не отличались от, скажем, группы советских мужиков-работяг, присевших потрепаться да выпить; разве что пили пивко, а не ее, родимую, и потому атмосфера была благодушной, и беседа была долгой; ночь была ясная и теплая и располагала к "беседам при ясной луне". Один из мужиков рассказал, что он по происхождению чех, и что его предки происходят от Яна Жижки (он с трудом вспомнил и выговорил имя); потом речь пошла о местной железной дороге и о том, откуда происходит имя города Теллурайд (Telluride) – версия была, что там была такая глушь и гиблое место, что ехавшим туда говорили "To hell you ride" (в американском произношении "h" проглатывается и оттого фраза действительно звучит как "Т'еллюрайд").

Продолжили по 50-му и поехали смотреть Черный Каньон. Каньон оказался узким, глубоким и таки черным. Том полез спускаться вниз; я разорался и сказал, что хорош испытывать мои нервы, и он вылез обратно. Том вообще порой вел себя суицидально.

Продолжили ехать по 50-му. Свернули в направлении какого-то леса на верхушке какой-то горы и поехали в эту гору. Издали лес показался мне осиновым, и я подумал, не собрать ли грибов; осины оказались тополями, и грибов под ними не оказалось. Зато вышли несколько отличных фотографий местности.

Долго ехали по 50-му; вечерело, вокруг не было ни городка, ни дорожного знака уже в течении 30-40 миль, и мы решили искать место для ночлега; в конце концов проехали какой-то город, состоящий из одного ранчо и двух кемпингов для домиков на колесах (RV – рекриэйшнл вииклз), плюс трейдинг пост (сельпо, в общем). Мы заехали за поворот и увидели изумительного фиолетово-золотистого цвета гору, мимо которой протекал в низинке ручей, и низинка была закрыта от дороги обрывистой обочиной и камышом. Мы загнали машину в низинку, скрыв ее от шоссе; поставили палатку, развели костерок, согрели чайку и сухпаю; после чего Том взял гитару и стал выть что-то то очень жалостное, то истеричное, то неестественно веселое. Во всяком случае, кроме гитарных звуков, глоткой он издавал звуки все больше животные. Наверное, природа подействовала.

Утром мы умылись в ручье и поехали в трейдинг поуст завтракать. В магазине заправлял молодой статный красавец-хозяин с пистолетом на боку; он принял наш заказ и, как был, с пистолетом, пошел жарить нам блинчики с кленовым сиропом и яичницу. По магазину бегало чье-то чадо, время от времени подбегая к хозяину и дотрагиваясь до его пистолета (это был не барабанный, как приличествует суровому рыцарю прерий, а обычный магазинный пистолет).

"А что, в Колорадо можно носить пистолеты?" – простодушно спросил я. "Я не знаю, можно или нет, – ответствовал хозяин безразличным тоном, – но я и шериф называем друг друга по имени, и потому мне на это плевать". Ответ был вразумителен, и я им вполне удовлетворился.

На пути оказалось ранчо, на котором одинокая женщина торговала слитками цветного стекла, боем стекла, камнями, минералами и поделками из местных ископаемых. На дворе были "аттракционы" – по развлекательной способности типа очень скучной сельской ярмарки; наиболее смешным из них была коробка, на которой было написано "See live monster" (посмотрите на живое чудовище). Том откинул крышку, под которой под углом в 45 градусов стояло зеркало; монстром оказался сам Том, и я его сфотографировал в таком виде. Таки монстр.

Уж не помню, как и какой дорогою мы ехали до знака "Виктор", но дальше, после съезда с шоссе, была дорога такого типа, по какой я раньше никогда не ездил. Дорога была не просто грунтовая. Она была абсолютно вся в рытвинах и густо посыпана мелкими обвалившимися камнями с гор. Собственно, дорога шла в ущелье, но не на дне, а на половине высоты от подножия до вершин невысоких гор. Ширина дороги была ровно в одну машину плюс метр; справа – стена гор; слева – обрыв. Две машины разъехаться бы не смогли. Более того, ехать по этой дороге со скоростью более 5-6 миль в час не получалось в принципе.

Мы оставили машину у кустов, зашли за деревья, поели, и я пошел в ручей и лег в него, оставшись, в чем мать родила, а Том сел в позу Будды и стал медитировать. Ну или все выглядело так, как будто он медитировал. При этом он не переставал со мною общаться. Он достал какую-то разорванную книжку, и стал оттуда что-то вычитывать и объяснать мне. Мне было все равно – лежать в ручье было таким кайфом, что я мог бы стерпеть чтение "Малой Земли" и "Анти-Дюринга" одновременно.

Улицы были засыпаны мокрым снегом дюйма на два. Было холодно; наверное, не более 2-3 тепла. Мы побежали искать харчевню; не найдя ее, пошли осматривать город. Город весь длиною не более полукилометра, и шириною такой же. Одна центральная улица, на которой есть гостиница (очень нетипичная; напоминает заброшенную фабрику), и еще зданий такого же типа пять-шесть, из коих четыре – магазины антиквариата, заставленные старыми бутылками и прочей антикварной дребеденью. В одном магазине продавали старые пластинки; держал его мужик не из местных; с Юга. Он порассказал нам о городе. Город, собственно, был построен как место для серебряных копей. Из всех шахт работает то ли одна, то ли две. Промышленность загнулась, в основном, и копает мало кто; маленькие рудокопы не выдержали конкуренции с большими бизнесами; но и большие бизнесы ушли.

Выйдя на улицу из третьего по счету антикварного музея, мы наткнулись на колоритного седого мужика с длинными волосами, такой же бородой и в шляпе с пером в сопровождении женщины намного моложе его. Как оказалось, она была его женой. (К сожалению, их фотография у меня вышла размытой). Мужик приехал посмотреть родные места; у него здесь была шахта, которая давно не приносила доход, но все же – собственность, дело святое, раз в десять лет надо проинспектировать.

Мы пошли по улице, засыпанной снегом и за две минуты дошли до конца; конец ее был гораздо выше начала, и с него открывался замечательный вид на окрестности; вниз уходила улица, состоящая из заколоченных домов и такой же заколоченной развалины-церкви. Том подошел к церкви, и сказал, что хотел бы ее купить; мне стоило трудов отговорить его, сказав, что сейчас не время и купить церковь он сможет позже.

Из Виктора мы выехали в Криппл Крик; дорога была получше и даже под конец стала асфальтовой. Индейцы явно заботились о бизнесе. На пути в город мы увидели пару – здоровенного мужика индейского вида и небольшого роста женщину, собиравших что-то с куста – в Америке занятие необычное, даже, наверное, для индейцев. Мы остановились, и Том немедленно побежал узнавать, что они такое собирают; я между делом увидел на кусте грозди маленьких темных ягодок и понял, что это была обычная черемуха, и на глазах у удивленного Тома стал ее горстями отправлять в рот и сплевывать косточки. Черемуха была уже спелой и почти не вязала во рту. Мужик оказался-таки индейцем; он рассказал, что индейцы, оказывается, использовали черемуху (он назвал ее дикой вишней; еще ее зовут порою "инкберри" – чернильная ягода) с незапамятных времен; когда заготавливали в сезон бизонье мясо, то на него клали много черемухи и били все это палками, "вбивая" сок черемухи в говядину; это консервировало мясо, которое потом сушили и заливали рыбьим жиром для сохранности.

Индеец был вполне цивильный; он в молодости служил в Германии, и его жена оказалась немкой, которую он привез оттуда; так она с ним и живет всю жизнь; в конце концов, он вытащил из кармана две картонные бумажки, дал нам и сказал, что это талончики на еду в одном из казино, по которым нам полагается на каждого по обеду и одной выпивке, и что если нас спросят, сказать, что это он нам дал – тут он назвал свое имя – его там знают все.

Мы распрощались с ними и вскоре подъехали к Криппл Крику; в городе из двух-трех улиц, очень благоустроенному и явно живущему исключительно за счет игорного бизнеса (кроме казино, гостиниц, ресторанов и одной автозаправки в городе ничего не было) негде было припарковаться; наконец, где-то на верхушке холма мы поставили машину, и спустились вниз искать наше казино. Казино в Криппл Крике находятся одно напротив другого или по соседству – из одной двери выходишь и попадаешь в другую, где тоже казино. Такой Атлантик Сити в миниатюре.

Мы нашли наше, и я немедленно направился к первому "однорукому бандиту", от которого только что отвалила разочарованная старушка; "бандит" играл на никели (пятицентовики), и я бросил один; мне немедленно отсыпали пару долларов никелями. Вообще я человек неазартный, но решил пойти и проверить статистику вокруг казино; в результате я еще три раза выигрывал, но в конце остался попросту при своих.

Мы выехали из Криппл Крика, и, по совету Тома, решили побывать в городе Ледвилл. Чем-то этот город был знаменит, уж я не помню. Однако по пути в Ледвилл мы прочли о каком-то супер гоусттауне, в который надо было еще попасть, и решили туда заехать. Дорога сворачивала на грунтовую, проходя под аркой какого-то лагеря для герл-скаутих, и потом, вихляя по горам, привела нас на развилку, на которой мы решили ехать вправо (оказались, как ни странно, правы) и попали в прелестный, затеряный в горах маленький городишко, очень цивильный и совершенно не похожий на гоусттаун. Порасспросив местных жителей, и поплутав полчаса, в конце последней улицы, мы, наконец, попали на лесную дорогу, по которой ехали минут двадцать, пока не попали по назначению.

Картина, представившаяся нашему взору, была сюрреалистична и пугающа. Гоусттаун был одной улицей домов, покинутых, видимо, еще в начале века. На домах все еще висели таблички "Почта", "Телеграф", "Вокзал". Жителями города были какие-то странные энтузиасты, которые избрали его местом жительства (уж не знаю, как это могло быть, – получили, видимо, какое-то разрешение), и обитали в нем, попутно восстанавливая сам город. Энтузиасты отличались странным поведением, нелюдимостью и каким-то мертвенно-серым цветом лиц. И ходили они, как сомнамбулы. У крыльца на лавочке сидели дети, занятые каким-то не то рукоделием, не то еще чем; такие же неразговорчивые и с таким же цветом лиц. Мне стало немного не по себе.

Но кульминацией стала следующая сцена: сбоку улицы стоял громадный старый амбар, и на территории двора амбара были разбросаны "антиквариаты" – старинные бутылки, склянки, лампы, бумаги, книги, челюсти жвачных животных... пожилой сухой мужик, сгорбившись, ходил по двору, перебирал все это богатство, и, наконец, ухватив одну из больших челюстей, пошел в нашем направлении, явно без намерения наладить контакт. Однако же Том воспринял это по-другому, и решил законтачить с мужиком. Когда тот подошел поближе, Том, весело кивнув на челюсть (не забываем – мужик был в годах – выглядел он минимум на семьдесят), вопросил его: "Hepls you digest?" (помогает пищеварению?). Мужик недобро посмотрел на Тома, и, глядя прямо ему в глаза сказал: "I tell you what, mister – it's none of your business" (Я вам вот что скажу, мистер, – не ваше дело).

Это переполнило чашу моего терпения; мои нервы и так были напряжены; что-то было мрачное и недоброе в этом месте. На ум стали приходить фильмы из жизни вурдалаков, и я, дернув Тома за рукав, сказал: "Том, поедем отсюда; мне тут не по себе". Том, вдруг проникнувшись ситуацией, согласился, сказав: "Да, что-то здесь не так"; мы впрыгнули в машину, и свалили немедленно; всю дорогу обратно, шедшую по лесу, я молил Бога, чтобы не лопнула шина или не случилось чего – мне было попросту не по себе от мысли, что я могу остаться тут.

Мы выехали обратно в городишко, из него – через горы и грунтовку на шоссе, и поехали в Ледвилл. По пути, остановившись в дежурном магазинчике, разговорились с хозяином, и он, услышав, где мы были, сказал: "странное место. Я туда не езжу и другим не советую".

Через пару часов мы въехали в Ледвилл. Ледвилл оказался разочарованием. Мы хотели переночевать, чтобы утром осмотреть его и уехать, но из двух отелей на улице не могли попасть ни в один – оба были затемнены, заперты, и никто не выходил ни на стук, ни на звонок. В конце концов, мы нашли на ужасно пустынной улочке еще один мотель; из конторки (приемной в мотеле не было) вышел заспаный невежливый хозяин, открыл нам номер и назвал сумму. В номере не было кондиционера и пахло такой смесью застарелого табачища, клопомора и еще чего-то тошнотворного, что мы с Томом переглянулись, поблагодарили хозяина, который равнодушно уполз обратно в конторку, и, быстро проехав около 20 миль, вскоре выехали на 70-й, проскочили Денвер и поехали по направлению на Восток, домой. Переночевав при этом в приличном типовом хайвейном мотеле.

За два дня доехали до Питтсбурга. Вообще до Нью Джерси от Денвера порядка 1800 миль, и я думал проехать все их за два дня. Но, доехав до Питтсбурга, мы вспомнили, что так и не увидели Томова дядю-клавесинщика, и, созвонившись, поехали его искать. Вместо того чтобы поехать прямо в Питтсбург, и оттуда к дяде известными путями, Том выбрал какой-то нетривиальный маршрут, свернув с хайвэя задолго до Питтсбурга, дабы срезать по гипотенузе (то, что гипотенуза при 30 милях в час может быть куда медленнее двух катетов при 65 милях в час, ему в голову не пришло), и мы ехали по поселкам и городишкам часа три, пока не приехали в Питтсбург, после чего еще долго не могли найти дома. Но наконец дом был найден; навстречу вышла очень милая женщина лет пятидесяти, подруга дяди, живущая вместе с ним; самого дяди дома не было. Мы успели сходить в магазин за продуктами и вернуться, когда, наконец, пришел и сам дядя; они с Томом обнялись, и дядя повел нас в подвал, в inner sanctum, в столярную мастерскую, где он держал все свое оборудование. Показав нам процесс, он повел нас опять наверх и показал живой клавесин, покрашеный простой голубой краской, стоявший посреди комнаты; взяв пару аккордов для демонстрации и сыграв пару пассов, он отошел; я подошел к клавесину, попытался сыграть что-то из Уильяма Берда, из его произведений для вирджинала; не играл я давно, и, хотя что-то и вышло, но так себе...

Клавесины, объяснил дядя, строятся из заранее приготовленных полуфабрикатных наборов. Набор стоит тысяч пять; готовый клавесин потом продается за где-то десять-пятнадцать тысяч. Заказы нечасты – вещь недешевая, и поэтому покупают чаще организации, хотя бывают и частные клиенты.

Дом у дяди был старинный, большой – много пустого пространства, с высокими потолками – я не люблю такие; теряешься в них; все отделано старым-старым деревом; в углу огромные маятниковые часы. Ощущение, что попал в дом XIX века. Смотреть интересно, но жить в таких условиях я лично бы не смог.

Место, где они жили в Питтсбурге, богемно-артистическо-интеллигентское; вокруг много магазинов "полезной пищи" (healthfood stores); вместо супермаркета – крытый большой рынок, со всем, начиная от еды и кончая открытками; продавщица знала подругу дяди, видимо, хорошо – они долго болтали, потом продавщица с сожалением заметила, что любимого дядиной подругой хлеба сегодня нет, и порекомендовала другой; весь хлеб делается маленькой местной пекарней, и весьма притом хорошего качества, что в Америке редкость – хороший хлеб тут купишь не везде, хотя в последнее время с этим и стало получше.

Мы приехали домой. Я поехал к себе, высадив его у въезда к дому его родителей. После такого путешествия надо было прийти в себя. Поставив машину у подножия подъезда, я увидел енота, бегущего из кустов куда-то по своим енотьим делам; белка скакала по крыше. Тихо поквакивали древесные лягушки (до сих пор не уверен, что это лягушки, но мне так сказали). Пролетела низко, в полуметре над землей, голубая сойка. У подножия дуба выросли два осенних опенка; я их срезал и зашел к себе, в свою гаражную надстройку.

В холодильнике оказалась пара бутылок Гиннеса Экстра Стаут; я включил HBO, который у меня был на халяву от соседей в главном доме, и под шоу "Dream on", где Мартин Таппер совершал на полу очередной сексуальный подвиг с очередной весьма соблазнительной однодневной знакомой (и где они таких берут – ни разу на улице ничего такого не видел), заснул.