Pero Двое за стеклянной стеной Из цикла "Наука и Жизнь. Драмы Познания" ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Пьер Кюри, профессор Школы физики и промышленной химии. Мария Склодовская, аспирант Сорбонны. Последние годы XIX века. Париж, Франция. Лаборатория Пьера Кюри в Школе физики. Это не очень большая комната со стеклянными стенами, в которой могут работать и физик, и химик. На лабораторных столах электроизмерительные инструменты: гальванометры, электрометры. Атрибуты химика: горелки, колбы, вытяжной шкаф. Дверь в кладовку слегка приоткрыта. Через нее видны несколько глыб черного цвета. Это куски урановой породы. На высоком узком стуле около лабораторного стола сидит Мария Склодовская и, сверяясь поминутно с разложенными на столе листками бумаги, пишет в лабораторном журнале. Халат на ней когда-то был белым, но сейчас он весь в черных пятнах. На руках у Марии, если приглядеться, тоже видны въевшиеся в кожу черные пятнышки. За окном темно. Входит Пьер. Пьер: Мадемуазель Мари, вы еще здесь! Впрочем, о чем это я? Я, ведь и рассчитывал застать вас в лаборатории. Я знаю, что вы каждый вечер засиживаетесь допоздна. Неужели вечерний Париж предлагает вам недостаточно соблазнов? Мария (отрываясь от журнала): Ну что вы, месье Кюри, соблазнов предостаточно. Но здесь, в лаборатории, соблазнов еще больше. Вон они (кивает в сторону урановых глыб, видных через дверь кладовки), мои соблазны. Непреодолимые такие соблазны. Я, слабая девушка, просто не могу выдержать искушения. Пьер (он понял шутку, но только едва улыбнулся ей): О, Мари, ну сколько можно вас просить, просто Пьер. Мария: Хорошо, месье Пьер. Вы уже обнаружили мой отчет за последний месяц? Пьер: Да, нашел и прочел. Я, собственно, потому и здесь. Я хотел с вами поговорить о вашей работе. Мари, я принял решение оставить все мои теперешние работы и присоединиться к вашему исследованию урановых лучей. Мария: Но месье Пьер, как же ваши работы по магнетизму? Пьер: Бог с ним, с магнетизмом. То, что вы здесь нашли, гораздо интереснее и глубже. Мари, я убежден, мы стоим перед прорывом в новую область знаний. Понимаете, в совершенно новую область знаний. Вы не задумывались, что заставляет кусок урана излучать свои загадочные лучи? Ведь из этой черной глыбы истекает какая-то таинственная энергия. Мария: Пьер, вы считаете эту работу крупной? Вы полагаете, что здесь открытие, может быть даже сравнимое с открытием Рентгена? Пьер: Не просто сравнимое, а гораздо более интересное и значительное. Я думаю, что это самое потрясающее открытие нашего века. А уж девятнадцатый век принес нам столько нового в области природы и человеческого духа, что всем предыдущим векам не снилось. Но здесь у нас нечто совершенно особенное. Понимаете, Мари, лучи Рентгена – очень интересно и перспективно. Но его лучи – всего лишь преобразование электрической энергии, подводимой к хорошо откачанной вакуумной трубке, в какой-то особенный вид лучистой энергии. А мы с вами имеем дело с высвобождением чего-то принципиально нового. Откуда в куске урана энергия, которую он излучает? Ни я, ни вы эту энергию туда не вносили. По-видимому, энергия, излучение которой открыл наш друг Беккерель, была заключена в урановой глыбе изначально. Бог уже сотворил уран с этой таинственной энергией внутри. Мы только сейчас сумели ее разглядеть, но была-то она там изначально и всегда. Вся та энергия, которую мы сейчас знаем, обязана своим происхождением солнечному свету. Нефть, уголь, газ, водопады, ветер – все это произошло от Солнца или поддерживается Солнцем. Но к демону, сидящему в урановой глыбе, Солнце не прикасалось. Он сидел там, спрятанный, с основания времен. И теперь мы, как доктор Фауст, вызываем его к жизни. Сможем ли мы справиться с этим Мефистофелем? Не пожрет ли он нас? Мария: К чему ваши опасения, Пьер? Это всего лишь каменная глыба. Посмотрите, какая она красивая, если ее хорошенько помыть. Пьер: Я не глыбы боюсь. Я боюсь того, что с этой глыбой, с энергией в ней сидящей, захотят сделать люди. Вот мы – исследователи. Нам просто интересно, что там запрятано внутри. Мы как дети, вертящие в руках незнакомую яркую игрушку. И нас не заботит сейчас, что из этого открытия может выйти. Но мне все время чудится за спиной другой человек. Человек в серой одежде с цепким и холодным взглядом. Вы посмотрите, Мари, великие инженеры Стефенсон и Фултон ставят паровую машину на колеса или на корабль, и мы с вами имеем удовольствие со всеми удобствами ездить на поезде и безопасно пересекать моря на пароходе. А человек в сером одевает паровоз в броню и выводит на рельсы бронепоезд. Он обшивает листовой сталью пароход и из дока выплывает дредноут. Фарадей возится с проволочками и магнитами и изобретает динамо-машину, а человек в сером присоединяет ее проводочками к электрическому стулу. Лилиенталь строит планеры и мечтает о крыльях для человечества, а тот, с холодными глазами, прикидывает, где на крыльях крючки можно прицепить, чтоб на крючки бомбы подвесить. Нобель хочет обезопасить взрывные работы в шахтах и изобретает динамит, а человек в сером уже готовит пушку под новую взрывчатку. Мари, ведь нет еще тридцати лет, как кончилась эта ужасная бессмысленная война*. Во скольких семьях еще оплакивают погибших! А вот теперь представьте, что пройдут годы, может быть века, и таинственная энергия урана будет приручена и извлечена наружу. Она даст людям тепло и свет, подарит комфорт, уничтожит нищету и ликвидирует тяжелый бессмысленный труд. А может быть она выйдет из-под контроля и обернется против нас, и те безликие с холодными глазами начинят ею бомбы. Вот этого я и боюсь. Мария: Вы что же, хотите свернуть программу по урану? Пьер: Ни в коем случае. Как можно отказаться от такой интересной работы? Мы – исследователи, и наше дело – исследовать. И вообще, не обращайте внимания на мои мрачные пророчества. Мир прекрасен. Мария: Как вы считаете, хватит мне материала на диссертацию? Пьер: На диссертацию? Да здесь на несколько жизней работы. Вам, Мари, я предсказываю триумфальную защиту. Это даже символично будет. Первая женщина - доктор физики и такие замечательные результаты. Парижские репортеры вас на руках носить будут. Фотографы всю пленку изведут. Мария: Не изведут. Вы и месье Беккерель уже скупили все запасы урановых соединений в Париже и окрестностях. Я со дня на день ожидаю, что фотографы Парижа придут бить стекла в нашей лаборатории. Пьер (немного помолчав): Мари, я просто восхищаюсь вами. Сейчас уже ночь, вы провели весь день в лаборатории, наверняка устали, и еще можете шутить. Вы хотя бы ели сегодня? Мария: М-м-м. Я не помню. Наверно, ела. Это неважно. Я не голодна. Я хотела еще сегодня обработать результаты по урановой смолке. Вы знаете, Пьер, интересное дело выходит. Пьер: Да, я знаю, я прочел ваш отчет. (Останавливается, берет Марию за руку) Мари, оставьте на минуту работу. Дайте мне сказать. Не перебивайте, дайте сказать. Я с детства мечтал стать ученым. Я с семнадцати лет не выходил из лаборатории. Я работал сначала вместе с братом, потом самостоятельно. Тайны физики увлекали меня безмерно. Загадки кристаллов влекли меня куда сильнее, чем улыбки парижских красоток. Я считал себя женатым на своей лаборатории, на гальванометрах, на магнитах. И вдруг появляетесь вы. Такая талантливая, с любовью к физике, такая замечательная и красивая, Мари, мне так хорошо, когда вы в лаборатории. Когда вы здесь, вся комната полна светом и теплом. Я так боюсь, что приду сюда однажды и не застану вас здесь. Мари, не уходите. Не уходите из лаборатории, не уходите из моей жизни. Мари, будьте моей женой. Мария (слегка отстраняясь): О, Пьер! Опять вы об этом. Я ведь просила вас уже однажды не говорить о чувствах. И вы даже пообещали. Пьер: Вы меня совсем не любите? Мария: Ну что вы, Пьер! Как можно вас не любить. Вы такой, такой... необыкновенный. Но я не могу быть вашей женой. Не могу остаться. Пьер: Почему? Мария: Я должна вернуться в свою Польщу. Через несколько месяцев, через год, закончу работу, оформлю диссертацию и вернусь домой. Пьер: Мари, что вас так влечет в Польшу? Вы не сможете там результативно заниматься наукой. Мария: О нет, Пьер, не наукой. Я хочу быть учителем. Я буду учить детей. Вы не можете себе представить, что значит в Польше учитель-патриот. Ведь русские не разрешают нам учить наших детей по-польски. Они хотят, чтобы мы забыли свой язык, свою культуру, свою историю. Они хотят, чтобы мы забыли свою свободу, оставили мечту о независимости. Они хотят, чтобы мы были послушными и верными подданными их императора. Пьер: Мари, поверьте, я понимаю ваши чувства. Но вы ведь и сами знаете, что карьера учителя несопоставима с карьерой ученого. Работа учителя очень важна и почетна, но ученый – это нечто другое. Учитель работает на своих учеников, ученый работает на все человечество. Разве не так? Мария: Да, так. Но все же я считаю себя обязанной помочь своей многострадальной угнетенной Родине. Я хочу работать на благо Польши, на благо польского народа. Я для того и ехала учиться в Сорбонну, чтобы затем вернуться домой и работать дома. О, Пьер, если бы вы были хоть раз в нашей красавице Варшаве, видели Краков, Вильно, вы бы поняли меня. Пьер: Но вы же можете работать на благо Польши и здесь, в Париже. Ваш соотечественник, Шопен, он же жил в Париже, любил француженку, говорил по-французски, и прославил своей музыкой Польшу. Весь мир заворожен его полонезами. Мария: Да, это так. У нас в доме мама часто играла Шопена. И сестра Броня играла. Пьер: Мари, мы с вами на пороге величайших открытий. Давайте перейдем этот порог вместе. Мария: Нет, Пьер. Я должна вернуться. Меня ждут в Варшаве. Ведь вы подумайте, в гимназиях запрещают учить по-польски, так наши учителя все равно говорят в классе по-польски и учат по польским книжкам, а как только инспектор или директор входят, так немедленно переходят на русский, а ученики успевают переменить учебник. У них польская книга лежит прямо на раскрытом русском учебнике. Мне папа столько смешных историй рассказывал о всяких нелепых ситуациях. Пьер (помолчав немного): Мари, вы упомянули в отчете, что одна из фракций урановой смолки обнаруживает радиоактивность на несколько порядков большую, чем исходный урановый материал. Сумели ли вы повторить результат? Как вы его объясняете? Мария (переключаясь): Да, в последние два дня я повторяла опыты, и результат подтвердился. Пьер, я боюсь это сказать, но, похоже, у нас в колбе новый химический элемент. По свойствам он должен быть близок к селену и теллуру. Пьер: Да, я тоже так думаю. Но хотел услышать заключение из ваших уст. Раз разделение произведено химически, то налицо имеем новый элемент. И это, Мари, только начало открытий. Как вы хотите назвать его? Вы первооткрыватель, вам и право наименования. Мария: О, Пьер, я хотела бы назвать его "полоний", в честь моей многострадальной Родины. Пьер: Полоний, полоний. Вы знаете, Мари, мне нравится. Звучит хорошо. И название в честь страны – тоже вполне в духе традиций. Ведь есть же в периодической таблице галлий и германий. И рутений тоже есть. Пусть теперь будет полоний. У меня идея! Не заказать ли нам шампанского за крещение новорожденного? Мари, я вас приглашаю. Мария (слегка поколебавшись): Пьер, вы ужасный искуситель. Дайте мне пятнадцать минут, я хоть результаты сегодняшние в журнал запишу. Пьер: Да, конечно, Мари, пишите. И подумайте все же над моими словами. Поверьте, вы гораздо больше сделаете для своей Родины, работая в Париже, чем смогли бы в Варшаве. Могли бы вы открыть полоний в Варшаве? Мария (не отрываясь от письма): Нет, не могла бы. Пьер: Мари, давайте работать вместе. Вместе в науке и вместе в жизни. Мария (продолжая писать): Пьер, вы обещали, вы помните? Пьер: Увы, помню. Мария (закрывая журнал и вставая): Ну все, закончила. Пьер, вы опять подаете мне пальто? Вы просто неисправимый Ловелас. Спасибо. Пьер гасит за собой газовый рожок, и они оба выходят. Слышен звук запираемого замка. Мария Склодовская приняла, в конце концов, предложение Пьера и стала мадам Мари Кюри. Медовый месяц молодожены провели в велосипедных прогулках по окрестностям Парижа и вернулись в лабораторию, закончив его досрочно. Их счастливое супружество и совместная работа длились 10 лет. В слякотный весенний день Пьер, как обычно задумчивый, поскользнулся на улице и упал головой под колесо тяжело груженой повозки. Мари пережила его на 28 лет. Она никогда больше не вышла замуж и никогда не снимала траур. От их короткого брака остались две дочери – Ирэн и Ева. Мари постоянно носила на шее медальон с соединением радия внутри, подаренный ей коллегами вскоре после всемирного признания открытий супругов Кюри. В возрасте 66 лет она умерла при симптомах, ныне описываемых как признаки хронической лучевой болезни. * Речь идет о Франко-Прусской войне 1870-71 гг. Отозваться в Бортжурнале Высказаться Аврально