Елена Ещенко Фати * В промозглое декабрьское ненастье священные камни становятся неуютными. Фасады вдоль надземного метро похожи на обгрызенные грязные скалы. Усердные огоньки кондитерских манят, как глаза девушек с Фробенштрассе. Брезгливые люди садятся в метро теснее. Но ехать на работу приятнее, чем сидеть на социале. Ира была избранницей судьбы, которая не поставила ее, как восьмопараграфных подруг, к конвееру со скользкой картонной тарой, не вручила ей навечно перчатки и швабру путцфрау. Она привела ее, потрепав нервы в приемных комиссиях престижных вебдизайнерских курсов и высокомерных Народных школ западной части города, в скромное шпильхалле в Веддинге. Ира понравилась хозяйке заведения и прижилась за кассой и кофемашиной, проработав бесплатно неделю. Она отдраила загаженные непосредственными арабскими и турецкими посетителями плитки в крохотном туалете, бегала по залу с разменной купюрой в руках вдвое быстрее своей напарницы и изо всех сил улыбалась клиентам, коротающим вечера около одноруких бандитов. "Русские" шпильхалле Берлина отличаются от немецких, как русская рулетка от обыкновенной – степенью риска. В "русских" шпильхалле, где идет нелегальная игра на деньги, проигрывают квартирные миты, зарплаты пекарей и чернорабочих, здесь обретают торговцы дроггом, одинокие программисты, безработные грузчики и те, чьей жизнью руководит "Sucht", который они не в силах усмирить. Любимцем шпильхалле был Фати. Хозяйка обожала его за тысячные проигрыши, мелкие игроки уважали его. Они спорили за право сесть около наполненного его деньгами игрального автомата, надеясь на программу, обязанную отдавать шестьдесят процентов проглоченного. Ира угадывала его появление. Высокий, смуглый, похожий на итальянского мафиози из старого кинофильма, он ловко усаживался на крутящийся стул около "игрушки" и сидел так часами, подзывая ее, чтобы попросить кофе или разменять очередную сотню. Низкий хриплый голос его напоминал о канувшем, о заснеженном русском городе ее детства, о спившемся народном любимце с неразлучной гитарой. Однажды он спросил, как ее зовут. – Дай мне свой телефон, Ирэн, я приду к тебе пить кофе. – Ты же забыл про флору, – удивилась она. – Сначала дарят цветы, потом можем пойти на выставку Пикассо. – У меня нет времени, – растолковал он, – и неохота на выставку. – Мы должны сначала разговаривать, можно погулять в парке, я ведь не проститутка, понимаешь? – терпеливо поучала она. Он был младше ее на десять лет. – Разве я сказал, что ты проститутка? Он отвернул лицо от экрана. На левой щеке был тонкий шрам. Непонятно зачем ему достались загнутые кверху жесткие ресницы. – У меня есть дочь, – пояснила она, – не могу же я привести тебя сразу домой. – Сколько лет? – Кому? – Дочери. – Пять, – солгала она. Приведи такого красавца домой, и пятнадцатилетняя Наташка пропадет. – Постой около меня. – приказал он – Мне везет, когда ты рядом. Она стояла возле него до тех пор, пока в халле не зашел пожилой турок в обносках, сумасшедший Хусеин, проигрывавший в автоматах монеты, выпрошенные у соплеменников. Все, кто сидел в зале, повернули головы, наблюдая за ним. Он разговаривал со сверкающим огоньками аппаратом, прикладывая ладонь к окошку, в котором крутились судьбоносные барабаны. Точно так же делали все игроки, они гладили "игрушки", как желанных женщин, но безумие Хусеина вызывало насмешки. Он обошел зал, предлагая играющим людям где-то украденные часы. Маркус, проигрывающий свое пособие безработного дотла, грубый Али, матерящийся почему-то по-русски, Франк, выбегающий с телефоном в руках на улицу, чтобы мать, на чьи деньги он каждый вечер играл, не догадалась, где он сейчас, смеялись над идиотом. Ира украдкой подошла к столику с припасами и налила в стаканчик колы, которую любил Хусеин, и так же тихо вернулась к автомату, где играл Фати. Их не было видно из-за хозяйского стола. Хусеин подошел, втянув голову и показал Фати часы. Фати что-то ласково сказал по-турецки, отвел его руку и дал ему несколько монет из горки, лежащей на столешнице. "Бог мостов не строит", – твердила она про себя, бредя ночью пешком от Цоо. Тень жизни шуршала в городе, люди стояли на остановках ночного автобуса, где-то плакала сирена. Кудамм сиял рождественскими огнями и еловый дух заглушал вонь курева от ее одежды. Дома она сразу вывешивала пальто на балкон и не ложилась спать, пока не смывала с себя этот злой запах азарта, постоянный привкус игры. Но Бог создает шедевры, переполненные осязаемым теплом, жажда которого заслоняет разум. Его тело невозможно было забыть. – Ты похож на статую Праксителя, кочевник, – бормотала она, целуя его живот. Накануне пришлось посмотреть это слово в тяжелом словаре. – Кто это? – вежливо поинтересовался он. Кокаиновая муть не горчила в жилах, ради женщины он терпел уже несколько часов, и разговор немного отвлек его. – Это греческий скульптор. Я свожу тебя в Пергамон. – Греки наглые. Знаешь лавку Попандопулоса? Мама говорит, он ей ни разу правильно не взвесил. Она перестала к нему ходить, так он перестал здороваться с ней. Мне пора идти. Она знала, что плакать нельзя, но свет рекламы из окна выдал ее. – Перестань, это нехорошо – мы не дети, – важно сказал он. – Ты придешь еще? Смешно, что я пристаю к тебе, мальчик? – Я позвоню. Она видела, как он гибко опустился на сиденье остывшей машины, слышала со второго этажа, что он включил музыку и поняла – впервые за полтора года наплевать на соседей. Не было сил ни звонить подруге, у которой ночевала Наташка, ни думать о завтрашнем разговоре с хозяйкой халле о недостающих в кассе семи марках. Нелепое число, не похожее ни на "глюкгельд", подарок игроку величиной в десять процентов от размененной им суммы, ни на незаписанный хозяйственный расход на бумажные полотенца или мыло для посуды. Хозяйка халле, грузная пятидесятилетняя женщина, была бережливой. Не было в халле большего греха, чем налитая в стакан выше второго сверху ободка кола. Она так краснела, выдавая выигрыши, что Ира опасалась внезапного инфаркта. Хозяйка любила деньги великой любовью обделенной женщины. В конце дня, пересчитав, она нежно перебирала разноцветные бумажки мясистыми пальчиками, укладывая их рыльце к рыльцу в ящики кассы, радуясь каждой улыбке возлюбленной Шумана на крупной купюре или мужественному лику Вилли Брандта в серебряном кружке. Страшно было думать о двадцати годах, проведенных ею в халлях, о собранных среди ошметков чужих страстей грошах, на которые она купила свое дело. Ее одинокое мужество и трудолюбие вызывали уважение, но Ира боялась смотреть ей в глаза. Утром, пылесося халле, меняя пепельницы и протирая аппараты экономно порванными пополам бумажными полотенцами, Ира молчала, слушая монолог хозяйки о ротозеях-работниках, разоряющих халле. – Я не могу тебе доверять, я хотела поехать в отпуск, я не отдыхала шесть лет, – набирая высоту звенел хозяйкин голос. – Роза, вы ведь понимаете, что я отвечаю за недостачу в кассе, – осмелела Ира. Впереди был Новый год, у Наташки до сих пор нет пальто, и они так мечтали об этом идиотском шкафе, но что-то толкнуло выключить пылесос и проговорить дерзость. – Я ведь хочу работать. Даже вы ошибаетесь иногда, с вашим опытом. Но если вы скажете, что я не гожусь для этого ремесла, то я попытаюсь поискать что-то до Рождества. – Я еще не решила! Я купила билет в Мексику, надеясь на тебя, а ты думаешь о чем-то постороннем... Кругом проблемы, эти игроки посходили с ума, Томас стал ходить к Маршаллу, Фати обкурился и разбился ночью насмерть на машине, представляешь? Мы потеряли самых сильных игроков за пару дней! На что я буду платить миту помещения, на что я стану жить? Что такое с тобой? Куда ты собралась? Что тебе нужно от пальто? Ира пошла к ближайшей станции метро. Над черепичными крышами, слепя после норы игорного зала, висело затянутое бельмом облаков солнце. Совершенно незачем было идти три остановки пешком, чтобы немного проветрить одежду – по утрам она открывала затемненные окна халле, и запах азарта, остывшей страсти, едкий запах курева не успел пропитать ее. * Картинка "Любовь" исполнена Врубелем Отозваться в Бортжурнале Высказаться Аврально