"Валя Колбышев шагал по улице "Ухтомских мелиораторов", как может шагать
майский человек, обремененный лишь однообразием хорошего настроения. Валя,
несмотря на женское имя, шагал по-мужски..."
Шагал по улице… как может шагать… шагал по-мужски… а не мало у вас
шагают, а? Предлагаю так – "Валя шагал широкими шагами, как шагающий
экскаватор, вышагивая шаг за шагом и как бы командуя себе – шире шаг,
шагала".
"...как ему казалось, по-морскому, то бишь – голова движется напористо
и целеустремленно, взрезая курс, а все остальное вальяжно подволакивается
вслед, подвиливая в такт воображаемой качке".
Мда… хотел бы я посмотреть на такой корабль, подволакивающий и
подвиливающий.
"...И любой, глядя как он идет, непременно сказал бы – вот это есть
уверенный в своей судьбе юноша, если и воровавший ночью яблоки в совхозном
саду, то делавший это успешно и ненаказуемо.
На пересечении с переулком Майолика из-за угла вывернули братья Лазаревы.
Они слаженно, как кремлевские курсанты, выполнили маневр, напрочь загородили
Вале дорогу и, дружно плюнув ему на ботинки, каждый на отдельный, пробасили:
– Колба, гони рупь".
Хором что ли они пробасили?
– Не-а. Обломаетесь. – Вежливо, но непреклонно ответил домогателям
Валя и, словно от нежданной легкой щекотки, счастливо улыбнулся,
демонстрируя два выбитых резца и чуть кривовато росший левый клык.
– Как эта? А в глаз? – шумно выдохнул, пораженный в самую
гордость, Бобсон Лазарев, старший из братьев по возрасту.
– Колба, у тя чо, рубля щас нет? А когда? – осторожно протянул
Ганс Лазарев, старший из братьев по разуму. Ганса насторожил не отказ, он
знал, что есть дураки, а есть дураки, его напрягло странное для мелкого
гопника выражение лица Колбышева.
– А хрен его знает. – Сказал Валя и тоже плюнул. Порывисто, но
не метко. Попав между братьями.
Бобсон понял, что понимать тут надо долго и решил попробовать задачу наощупь.
Отодвинув плечом брата, давя на психику неспешным засучиванием рукавов, он
двинулся вперёд. Но, сделав три шага, почуял неудобняк в районе пупка и
скосил глаза вниз. Внизу была беда, в живот упирался огромный, с драчевый
напильник, нож-раскладуха. Бобсон хрюкнул и резво сдал назад".
Так… братья только что плевали в Валю и попадали на ботинки. Получается,
что они это с трех шагов делали. И Бобсон куда глядел, когда шел, назад что
ли, если ножа с драчевый напильник не заметил. Позвольте не поверить ни в
первое, ни во второе.
– Гансон! Ты видел? Он меня порезать хотел! – плаксиво
занудил старший. – Хрен ли ты стоишь, гнида, я же тебе кровь родная! Его
за такое гасить надо!
– Ну что ты, Боря, так переживаешь за Валину шутку? Валя же нам
всегда был почти друг, тем более у него теперь нож. – Попытался
смягчить ситуацию младший. – Валя, какой у тебя интересный полосун. Не
местной работы. Торгуешь или для сердца припас?
Валя, по началу испереживавший нервы от своих смелых манер, видя, что
все, вроде, принято как должно и что даже есть теплый интерес, ободрился и
благодарно затараторил.
– Ганс, а видал, тут на холке кит выбит? Это потому, что он морской,
им кого хочешь завалить можно, мне дядёк привез в подарок, он двенадцать лет
в Мурмане базовался, позавчера приехал и подарил. Он им утром петуху башку
снес, вжик и кровянка на сарай, только лапки пляшут. Так ты Бобке скажи, чтоб
не напирал, а то он сразу морду бить. Верну я рубль, ты же знаешь, я всегда
железно. А морду бить больше не дам.
– Дядька, говоришь, привез, это хорошо, что дядька. Вернулся, значит.
Погулял морячок, да обратно на крючок. Он у тебя рыжий, я его помню, Виктором
зовут. Ну, привет ему передавай. Как-нибудь встретимся. – Ганс, ухватив
старшого одной рукой сзади за портки, потянул в сторону и зашептал ему на ухо,
подтыкивая второй рукой под ребра. Бобсон повырывался, не понимая, чего они
вдруг уходят, не получив долг, но скоро тычки его доняли и он переключил
внимание на младшего.
А Валя Колбышев, отсчитав взглядом вслед братьям полсотни шагов,
вспомнил, как дышать, шмыгнул носом и, взбрыкнув на манер забитого утром
петуха, пошагал далее, еще более по-морскому, а может, даже чуть
по-адмиральски.
В полдень на летней кухне, рассохшейся и звонкой, как сосновая солонка,
за обеденным столом сидели родственники. Дядька Виктор, веселый мужчина, с
кошачьими глазами на хмуром лице, то облупливал холодную картошку, а то, с
треском отлепляя потный живот от клеенки, высоко задирая золотящийся щетиной
подбородок, прикладывался к ковшику с брагой.
Валя, потея и косясь на дверь, не слышит ли мать, рассказывал про то,
как ему сегодня пригодился подарок. Рассказ выходил длинный, длиннее самого
случая, потому как надо было сказать и кто такие Лазаревы, и то, как он им
рубль задолжал, проспорив на слабо прыгнуть с крыши ремстроевского сарая, да
и рассказчик Валя был неопытный, никогда ранее не имевший желающих его
слушать. Но дядька сидел себе, слушал и дослушал, ни разу не встряв, а уж
потом, как бы самому себе или в ковшик, что был в руке, сказал:
– Подрос. Уезжал, ты в дырявые колготы ссался, нюнил – мамка,
да мамка…
Валя, чуть робея, коротко взглядывал на совсем незнакомого, но совсем
родного дядьку и радовался, что вот отца у них с мамкой нет..."
Ну надо же иногда перечитывать написанное. Абзацем выше Валя боится, не
услышит ли его рассказ мать, тут же получается, что нет у него мамки. Померла
что ли за это время?
но зато появился такой мужик в доме Колбышевых, бывавший
в местах, про которые никто в их поселке кроме как по телеку и не знал.
"Битая шкура" – как сам про себя говорил дядька. С таким по улице раз
пройти, так потом ни одна сволочь глаза косого на Вальку не положит. Бывает
же, жизнь вдруг обернется нежданно, но хорошо, так что и останется тебе лишь
не упустить, не проворонить…
– А давай-ка Валентин, навестим моего старого знакомого – Армяна
Тоца. Нет у тебя дел на сегодня, каких важных?
Валя подумал минуту, какие у него могут быть дела, да и решил, что и
были бы какие, то все равно, плюнь да разотри на те дела, если дядька, как
взрослого, с собой зовет.
– Нет, дядя, нет у меня никаких дел. Давай пойдем, навестим. Только,
не погонит он меня? Я ведь его не знаю, скажет тебе, мол, чего сопляка
притащил.
– Да это уж и не бывать такому, ведь ты есть мне родня близкая, а он
мне кореш старый, значит и ты ему не чужой, через меня, – сказал дядька
и крепко плюнул в тарелку, где от картошки осталась одна лишь легкая шелуха.
Армян Тоц был румын и даже в самую жару ходил в гуцульской мохнатой
безрукавке, по подолу которой, едва видимые сквозь сальные пятна и копоть,
неустанно скакали в горах вышитые крестиком бараны. Тоц, с лицом хмурым
более дядькиного, жил в крупповском вагоне за ручьем, на отшибе, как и
полагается жить порядочному старьевщику, хоть и не ходившему по дворам, но
имевшему крепкое бутылочное дело.
Приняв гостей и накрыв поляну, хозяин тоже захотел послушать Валину
историю. Слушал он неспокойно, сопя и наползая телом на стол, иногда
ухватывая себя за нос, словно собираясь дотянуть его до подбородка. И в
конце уж совсем лег волосатой грудью в тарелку с огурцами. Брови его
сползлись в одну, и ему приходилось время от времени чертить пальцем межу
между ними.
– Ай, Валэнтин! Беду ты позвал. Тоц, собака умная, как сто дохлых
аптекарей, и тот не знает, как тебе помочь. Ты еще мальчик, ты еще жить
будешь и здесь будешь, потому что робкий, не сдернешься, как дядька твой. А
как здесь, когда ты все испортил? Ты нож достал, людям ножом грозил, они
подумали, мужчина с ними говорит, а ты поигрался и обманул. За обман они
тебя наказывать теперь будут.
Валя Колбышев, аж привстал и даже чуть не заплакал от таких слов. Он-то
думал дядькин кореш – Тоц, похвалит его, мол, – какой парень смелый,
не испугался и все такое, а Армян-гад, все вывернул.
– Так мне чо, убить их за рупь надо было?
– Зачем за рубль? Рубль не деньги, я тебе сам рубль дам, потом.
Не-е-ет. За то, чтоб в глаза людям смотреть. Ты ножом злость в них
расшевелил, а должен был страх. В казаки-разбойники тебе играть, со щепкой
бегать. Э-э-э! – Тоц, презрительно скривился и сделал вид, что хочет
плюнуть, но не плюнул, потому что в доме плевать нехорошо. – Вот ты
кефир пьешь и бутылку роняешь. Кефир, не злость, но и то, высохнет, а пятно
оставит. Так что ты делать будешь? Локти в лужу поставишь или вытрешь?
Пример на редкость неудачный. При чем тут кефир, какие локти, какое это
имеет отношение к страху и злости? Сплошные загадки
– Да, дядя Тоц, они испугались, я же видел. Толстый чуть не
обделался.
– Э-э-э, не тот это страх. Не понимаешь. Потому что сам настоящего
страха не знаешь. Дай нож, – Тоц оскалился углом рта, как Бармалей из
мультика, принял нож, перекинул с руки в руку и в одно движение выщелкнул
лезвие. – Клади ладонь сюда. – Валя, не понимая, положил, и тут же
Тоц припечатал ее своей, короткопалой и жесткой, как можжевеловый корень,
так что скрипнули выношенные доски стола.
– Сейчас поймешь. Я тебе палец отрежу. Тебе страшно будет и больно.
Но потом заживет. Как свою кровь увидишь, чужой цену узнаешь. Готов?!
Валя хапнул воздуха раззявленным ртом, попусту задергал мгновенно
затекшей ладонью..."
не может она мгновенно затечь, минут пять хотя бы надо
...и тонко заверещал, словно вырвался у него изо рта и заметался по
комнате не завязанный резиновый шар.
на редкость неудачное сравнение – Валя что, всегда верещал, когда у
него шарик вырывался или шар так верещал, что совсем уже неправдоподобно?
"– Не-е-е-ет! Пусти га-а-ад! Не-ет! А-а-а-а!
Но Армян Тоц оскалился еще гаже, поднял руку и с оттягом, со всего маху,
рубанул так, что острие ножа сантиметра на три вошло в стол".
Это какой же толщины столешница была?
"Валя смотрел на нож, на дрожащие, но целые пальцы, а дядька с Тоцем,
враз подобрев лицами, весело ржали, хлопая его по плечам и по шее".
Ну, и несколько слов в заключение.
Смотрел я недавно какую-то передачу по MTV. Привожу диалог ведущей:
– Ё, кого мы видим, это же крутой диджей Ё! Ё, скажи-ка нам, какой
должна быть по-твоему дискотека.
– Ну, по-моему народ от нее должен переться и самое главное,
самое – она должна вставлять.
– Ё, а мы сейчас спросим девочку... как тебя зовут?
– Хельгой меня зовут.
– Хельгу, согласна она с Ё, что дискотека должна вставлять?
– Все правильно он говорит, какая ж это дискотека, если не вставляет?
Вот и меня не вставляет этот рассказ что-то. Язык вычурный и неудобоваримый
– все эти "обремененный", "ненаказуемо", "слаженно выполнили маневр",
"взбрыкнув на манер" стоят колом в горле и мешают вникать в суть. Огромное
количество причастий и деепричастий, бывает по 3-4 в одном предложении, это
тоже создает ощущение чего-то угловатого и неудобоваримого.
Что же до сути… Не понравились мне эти оба мужика, что дядька, что Тоц,
учат пацана какой-то байде, байки дешевые травят.
Допустим, Валя внял их советам, стал страшным и могучим, с бесовским
блеском в глазах, стал держать шишку в поселке, всех, бля, перережу, всем,
бля, кровя выпущу – и что? Тогда одна дорога парню остается – в
бандиты и на зону.
Допустим другой вариант: не смог Валя последовать совету Тоца, не стал
могучим и безжалостным, с бесовским блеском в глазах. Но ведь такие уроки
сломать человека могут на всю оставшуюся жизнь. И будет он очень долго
просыпаться в холодном поту от ночных кошмаров. И будут его бить все
соседские мальчишки. И будет он жалким и никчемным.
Я не согласен с убеждением автора, что миром-де правит жестокость, а
кто-де самый жестокий, тот и на коне. Ну, какой-то смысл в этом есть, конечно…
И Ницше заметил как-то – "Падающего подтолкни". Нехрен, короче, плодить
слабых и убогих. Неинтересно мне обсуждать этот тезис, особенно после
известных событий. Приведу лучше цитату из Библии:
"Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие.
Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы,
родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны,
непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра"
Апок. 3-1.
Что было дальше, надеюсь, все помнят. Нет, не вставляет меня этот
рассказ.
Отозваться в Бортжурнале
