Поступающий в Институт видел физтеховские
газеты еще по пути в приемную комиссию. Стенгазеты вывешивались на лестничных
площадках аудиторного корпуса, в котором размещалась приемная комиссия.
Эти газеты сразу давали понять, что ты попал в "очень странное место". Газеты
были ничуть не похожи на то, что мы привыкли считать стенгазетами.
Прежде всего, они были ОГРОМНЫМИ. Они были склеены из нескольких листов
ватмана и занимали всю ширину довольно широкого промежутка между этажами.
Но не в размере дело. Было видно, что газеты делались не по принуждению,
как это было в других частях Советского Союза, а для удовольствия.
В газете физхима "Вспышка" было помещено стихотворное обращение к
абитуриентам. Меня удивило, что до середины стихотворения (строк 12)
повторялась одна и та же, весьма непростая рифма. К сожалению я могу вспомнить
только первую строфу:
Каждая газета имела свое, отличающееся от других газет лицо. В газете
аэромеха – "Стреле" – был замечательный художник. Вся газета была покрыта
удивительными аппликациями. Вырезанные из бархатистой бумаги кружки,
полоски и треугольники образовывали необыкновенно выразительные фигурки,
которые показывали отношение художника к статье, рядом с которой они
находились.
Старшекурсники рассказывали нам, что раньше "Стрела" была невероятно
популярна. Я не знаю, было ли это невинное хвастовство, мол "вода раньше
мокрее была", или просто, по естественным причинам сменился состав редакции.
По их рассказам, когда вывешивался очередной номер, известие об этом облетало
физтех со скоростью, близкой к скорости звука. И моментально возле газеты
выстраивалась толпа. Протолкнуться поближе было очень трудно – все знали,
что газете суждено висеть недолго.
До парткома новость доходила в последнюю очередь. Поэтому представитель
парткома приходил не сразу. Он снимал газету и уносил ее с собой. Потом
редколлегия подвергалась каким-то "воспитательным" воздействиям. Но времена
были еще сравнительно мягкими, и ребят из института не выгоняли, как это
случалось позже, при Брежневе.
Один парень и его друг подошли к "Стреле" в числе первых. Вокруг них
сразу выросла толпа. Счастливчики, подошедшие первыми, уперлись глазами
в газету и не отрывались, пока не прочитали ее от корки до корки, вернее,
от стены до стены (напомню, что газета висела на лестничном пролете в аудиторном
корпусе). Дочитав, парень перевел дух, шлепнул приятеля пониже спины и
сказал: "Ну что, Вася (Саша, Вова, Коля, ...), пойдем отольем?" Не услышав
ответа, он поднял глаза и оторопел: вместо друга рядом с ним стояла его
преподавательница английского языка...
Газета Факультета Физической и Квантовой Электроники (ФФКЭ – факультет
был новый и двухбуквенного обозначения, такого, какие были у РФ и РТ,
не имел) называлась "Кристалл". Между "Кристаллом" и "Стрелой" было какое-то
странное соперничество, причин которого я или не знал, или не помню. Во
всяком случае, девизом "Кристалла" (у "Комсомольской Правды" (и остальных
советских газет) таким девизом было "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!")
являлась украденная на какой-то стройке табличка "Не стой под
стрелой".
Кроме факультетских газет была еще институтская многотиражка "За
Науку". Пачку газет раз в неделю выкладывали в общежитии возле вахтера,
и проходящие студенты брали на всю комнату.
Мое первое воспоминание, связанное с "За наукой" (простите мне нарушение
правил грамматики, но уж больно неуклюже упоминать, что это – газета,
и склонять только это слово), было помещенное в газете объявление, что первый
человек, решивший кроссворд, помещенный в газете, получит два билета на
традвечер. Традиционный вечер – это вечер, посвященный годовщине создания
физтеха. Попасть на концерт было очень трудно, а для первокурсников, какими
мы в то время были – практически невозможно. К тому же кроссворд был более
чем необычным (в то время; позже похожие шуточные кроссворды появились и
во всесоюзных изданиях).
Придумал и составлял кроссворды парень по фамилии Генич. К сожалению,
я не был с ним знаком, так как к тому времени, как я прибился к редакции,
он уже покинул физтех. Знаю только, что он решительно не хотел допускать
в кроссворды слова, имеющие отношение к физтеху. Он шутил: "Мои кроссворды
проживут века. Неизвестно, просуществует ли столько физтех."
Но тем не менее иногда физтеховская специфика проникала в кроссворды.
Так, например, однажды в кроссворд включили слово "Населенный пункт в
окрестности Долгопрудного" (7 букв). Долгопрудный – маленький город,
даже не районный центр, и рядом ничего меньше его не было, это и наводило
на правильный ответ – "Столица", ответ приходивший в голову первым – "Москва"
– не подходил. Это был один из принципов построения кроссвордов – правильный
ответ должен быть ассоциацией "второго круга". В качестве примера приводилось
"Головной убор природы" . Нужно было сначала сообразить, что венец – это
головной убор, а потом уже вспомнить известное выражение.
Несмотря на то, что решить кроссворд было очень трудно, мы решили
попробовать всей комнатой, с тем, чтобы, если удастся выиграть билеты,
разыграть их между собой. Я помню из этого кроссворда только пару слов.
"Приспособление для выращивания молодежи" оказалось партой, "съедобный эллипсоид"
– огурцом. Больше всего мы мучились со словом, которое мы разгадали последним,
да и то, по существу, подбирая буквы. Это можно было сделать, поскольку
три буквы были уже известны. Слово это было: "лампа с практически бесконечным
числом электродов" – подошло "миллиод". Хотя на самом деле префикс "милли-"
означает "одна тысячная", но "миллиод" звучит так похоже на "миллион", что
ни автор кроссворда, ни мы на это несоответствие не обратили внимания.
Кроссворд мы всей комнатой решили, и в результате жребия ответы на
кроссворд отправили от имени Вадика Воротынцева и моего. Но вместо двух обещанных
билетов получили только один, так как редакция не получила того числа билетов,
на которое расчитывала. К тому времени, как редакция нам выдала наш билет,
оказалось, что Вадик пойти на традвечер не может, потому что к нему в этот
день должен был приехать брат, так что большого огорчения он не испытал.
Я уже не помню, как меня в конце концов занесло в редакцию "За науки",
но я там стал заниматься тем, чем занимался Генич – составлением кроссвордов,
а потом привлек к этому занятию и Пита Бернштейна, моего соседа по комнате.
Пит умудрился придумать для кроссворда
Междометие * из двенадцати
букв!
Душой "За науки" тогда был Юра (Юрий Васильевич) Пухначев (Пух),
который в то время учился в аспирантуре. После окончания аспирантуры Пухначев
преподавал на физтехе математику.
Я привел его имя и отчество, чтобы у его (бывших) студентов не
возникало сомнений, которые возникли у меня лет через десять-пятнадцать
после окончания института. Я сидел и читал книгу, пока моя жена что-то шила
или вязала, а на заднем фоне по телевизору шла какая-то популярная передача
про компьютеры. Вдруг я услышал голос Пухначева. Я поднял голову. На экране
был какой-то солидный человек, который что-то рассказывал голосом, похожим
на голос Пуха. Причем пока я на него смотрел, иллюзия, что это – Пухначев,
пропадала. Но стоило отвести глаза от экрана – пропадали сомнения: конечно
– Пухначев. Я понимал, естественно, что за прошедшее время мы все сильно изменились.
Как сказал Феликс Кривин, объясняя известный физический закон, "тела расширяются
от тепла и других благоприятных условий". Но Пухначев на экране не то, чтобы
"расширился", – просто сильно изменился. Хотя и пополнел, наверное,
тоже.
Пух был членом легендарной физтеховской команды КВН 62-63 года.
Команда выступала с таким блеском, с каким позже выступали одесситы. Эти
выступления были одной из причин, приведших меня на физтех.
Для тех, кто может быть не знает, что такое КВН, скажу, что это
была телепередача, в которой студенческие команды состязались в остроумии.
Название свое передача получили от одного из первых советских телевизоров
– "КВН-49", он имел такой маленький экран, что перед ним приходилось для
увеличения изображения ставить линзу, заполненную глицерином. Авторы передачи
по аббревиатуре КВН подобрали название – "Клуб Веселых и Находчивых".
Пухначев был в команде художником. Его ближайший друг – Попов
(тоже Юрий) сочинял стихи. В одной из встреч команды получили задание
– описать, как можно было бы изменить Землю, чтобы на ней стало лучше
жить. Физтеховская команда предлжила выпрямить земную ось, передвинуть
Землю поближе к Солнцу, были и какие-то другие изменения. Попов написал
(за два часа! а может, и меньше) поэму, которая начиналась словами:
(В то время Хрущев пытался возродить идею о мирном сосуществовании
двух общественных систем, и скульптура "Перекуем мечи на орала" была
весьма популярна. Или изображалась популярной в СМИ.)
Попов и Пухначев вдвоем сочинили известную в то время на физтехе
сказку "Как три вектора детерминант в нуль обратили". По-видимому, они
эту шутку не считали серьезной, так как в газете она появилась без
подписей.
Я не застал Попова на физтехе. Когда я учился, он уже окончил
институт. И легенды о нем я знаю от Пухначева. Пуху очень понравилась такая
история. Попов был большим любителем бриджа. Однажды он был в санатории
или в доме отдыха где-то в Прибалтике. В первый же вечер, когда он вышел
погулять, к нему обратилась одна старушка:
Образовалась партия игроков, и Попов два раза в неделю наслаждался
игрой в обществе старичка и двух старушек, сохранившихся с бог весть
каких времен.
Однажды Попов пришел на игру. Там сидели только старушки – старичка
не было – и вели неторопливую беседу. Попов подождал немного, а потом
все же решился спросить:
– Простите, а где этот..., – и тут он замялся. Слово "Господин"
тогда не употреблялось, назвать старичка словом "Товарищ" было явно
неуместно...
Еще в команде был Ося Рабинович – человек необыкновенного остроумия.
Еще до поступления в институт я видел КВН, в котором Ося был капитаном
физтеховской команды. Правда потом, когда я поступил и спрашивал о капитане
у старшекурсников, они все говорили о том, что капитаном в то время был
Зацеляпин. Так я и не знаю, я ли ошибся, или в одной (по меньшей мере) игре
Ося выполнял функции капитана.
Кстати, на физтехе ходила шутка: "В одной комнате жили три однофамильца
– Попов, Рабинович и Вартапетян." Когда я ее услышал впервые, я вывел
из значений слов "поп" и "раввин" значение армянского слова "вартапет".
Я не знаю, жили ли они действительно в одной комнате, но учились в одно
время.
На одном из выступлений той команды впервые появился на экране
и сразу был замечен режиссером Театра на Таганке (пожалуй, тогда – самого
популярного в Москве) Юрием Любимовым второкурсник Саша Филипенко – ныне
актер театра Вахтангова, заслуженный артист России. А многие из участников
той команды (Игорь Коган, Игорь Ватель, Кирилл Иванов, Юрий Спаржин, Рабинович
и Попов с Пухначевым) стали авторами сценариев КВН.
О КВНе я расчитываю написать подробнее, а пока приведу пару цитат
из книги "КВН раскрывает секреты". У нее много авторов, среди которых
несколько человек из той самой физтеховской команды:
Характеристика Оси: “Ося выдает убийственно остроумный ответ раньше,
чем соперник успевает поставить знак вопроса, но не знает с какой стороны
берут молоток и вдевают нитку в иголку”.
Про Попова с Пухначевым: “Два Юры зарифмовывают в среднем 264
строки в час, но один из них может напевать “Не брани меня, родная”, уверяя
всех, что это “Аве, Мария”, а другой может отплясывать жигу, будучи уверенным,
что танцует вальс”.
С Осей я познакомился, когда уже составлял кроссворды в "За науке".
Первые слова ложились в кроссворд легко. Потом становилось труднее. Когда
слово "закреплено" одной-двумя буквами, чтобы подобрать подходящее слово
приходилось просматривать словарь. Годились, конечно, не все слова, подходившие
по длине и по буквам, а только "вкусные". Последние слова в кроссворде
подобрать было очень трудно. Тогда, скрепя сердце, приходилось соглашаться
на таких уродцев, как, например, "рыба хвостом вперед" из четырех букв
– "абыр" или "пять шестых восточного бандита" – "басма". Правда, иногда
таким способом удавалось придумать и "вкусные" слова. Так, мне нравилось
построенное в результате усечения слово из восьми букв "Врач без носа" –
"Ухогорло".
Последние слова в кроссворде искали уже всей редакцией. Однажды
у меня в конце кроссворда остались "незашифрованными" слова "иней", "сапог"
и "чеаэк" – в этом последнем "уродце" было пять букв и буквы "ч", "а"
и "э" были заданы другими словами, заменять которые мне было жалко – хорошие
слова подобрались.
Найти к этим трем словам веселые названия мы не смогли всей редакцией,
и Пухначев предложил попросить помощи у Оси Рабиновича, которого он как
раз только что видел в коридоре. Мне сначала было неудобно обращаться к
такому известному человеку, формально не будучи с ним знакомым, но Пух
сказал, что не пойдет меня представлять из-за моих "дурацких" предрассудков,
и я пошел к Осе один. Услышав мой вопрос, он даже обрадовался.
– Так-так, минуточку... "Иней", говоришь?... "Элемент демисезонного
пейзажа" подойдет?... (!)... Что там еще было?... "Чеаэк"? Ммм... – "Слово,
которое не звучит гордо"...
Вот это определение! Слово, с которым мы так мучились, стало "изюминкой"
кроссворда! Оставалось одно слово – "сапог". Ося подумал минуту-другую и
предложил сразу два определения – "Типично итальянский профиль" и "Неквалифицированный
человек". Мне больше понравилось второе, но редакция приняла первое.
Осе это занятие явно доставляло удовольствие. Может ему нравилась
эта игра ума, может он испытывал те же чувства, что от решения интересной
задачи, а может и то и другое сродни радости ребенка, который кувыркается
через голову с криком: "Ма! Смотри, как я могу!"
Ося отличался необыкновенным обаянием. Ему обычно поручались переговоры
с разными государственными организациями, которые могли разрешить (или сделать)
что-нибудь, или отказать. Я помню рассказ Пухначева, как к семидесятилетию
Петра Леонидовича Капицы ректорат МФТИ (институт был создан при его активном
участии) решил подарить корифею мороженное (напомню, что возглавляемый им
Институт Физических Проблем в народе называли Институтом Холода). Заказали
на молочном комбинате эскимо длиной в метр (песня Крокодила Гены про пятьсот
эскимо в то время еще не была написана, так что плагиатом это называть нельзя.)
Ося с одним товарищем был послан получить на комбинате мороженное и привезти
его на физтех. Но оказалось, что комбинат впервые получил заказ на мороженное
такой величины, и они не расчитали. Форма, в которой замораживали мороженное,
лопнула, комбинат заказал новую форму, и друзей попросили подождать, пока
мороженное будет готово. А чтобы им было не скучно ждать, им принесли по
большой миске земляничного мороженного. "Что Вы, что Вы", – запротестовали
студенты, – "Мы столько не съедим"...
Когда земляничное мороженное кончилось, капицинское эскимо все
еще не было готово, и ребятам принесли по миске орехового мороженного.
Когда и оно было уничтожено, им принесли по миске помбира, но теперь они
уже действительно были не в состоянии и думать о еде.
Капица, получив мороженное, очень растрогался и отдал мороженное
сотрудникам, пригрозив, что если его не смогут сохранить до банкета,
он уволит весь институт...
– Не можете – не хотите, или не можете – не имеете права? Я это
почему спрашиваю – у нас, как Вы, может быть, знаете, институт привилегированный,
и если Вы не имеете права, то мы могли бы обратиться за разрешением в
отдел культуры ЦК...
"Конечно, конечно!" – согласился Ося и первым фильмом взял советский
– "Беня Крик"! Фильм этот (немой) оказался весьма невзрачным. Но зато
следующим был "Мост Ватерлоо" с Вивьен Ли – один из лучших фильмов, которые
я видел.
Младший брат Оси тоже учился на физтехе. Я с ним знаком не был,
но судя по тому, что я слышал, его Бог тоже не обидел остроумием. Единственное,
что я могу вспомнить из слышанного о нем – это то, что песню "Шли мы
раз на дело/Я и Рабинович" он пел так: "Шли мы раз на дело/Я и мой
сотрудник".
Но вернемся от рассказа о Героях к нашим газетам. В "За Науке"
числился ответственный редактор – Г.Г. Комардин, наверное, назначенный парткомом.
Он когда-то и создал "За Науку". Я его ни разу не видел. Его задачей было
отвозить наши материалы в цензуру, а потом – в типографию. Больше никак
он в работу "комсомольской" редакции не вмешивался.
Что касается цензуры, то я помню только одну забавную историю. Привезли
в цензуру номер, в котором была статья о компьютерах – они тогда были
еще в новинку, на физтехе компьютеров еще не было и факультета соответствущего
еще не открыли. Цензор статью не пропустил – в ней были слова "Электронная
Цифровая Вычислительная Машина – ЭЦВМ" (видите, как давно это было – компьютеры
нывали не ЭВМ, а ЭЦВМ!). Цензор потребовал справку от первого отдела о
том, что термин "ЭЦВМ" – не секретный. И как его ни уговаривали, показывали
заглавные буквы в предыдущей фразе, – ничего не помогло.
Неприятность состояла в том, что цензуру мы проходили в Мытищах, и
ехать туда надо было на двух электричках – сначала от Долгопрудного до
Москвы, а потом уже (с другого вокзала) до Мытищ, и просто сбегать за справкой
было невозможно. Пришлось статью отложить до следующего номера.
Эта история показалась мне тогда особенно забавной еще и потому, что
в этом номере в кроссворде было слово "Великое сплочение" из пяти букв
– "давка", что мне казалось каким-то вызовом правящей идеологии, эдакий
кукиш в кармане. Я в то время плохо понимал назначение цензуры (да и сейчас,
честно говоря, плохо понимаю, но сейчас "давка" мне уже не кажется выпадом
против властей).
Ответственным секретарем газеты числился Леня Перник. Точнее, он
был председателем молодежной редакции – газета состояла из двух полос,
одна из них была официальной (мы называли ее "красной"), а за другую и отвечали
Пухначев и Перник. Я не могу с уверенностью сказать в чем состояли ответственно-секретарские
обязанности Лени, кроме того, что он вел заседания редакции, сохраняя невозмутимое
спокойствие, что бы ни происходило вокруг.
В начале учебного года мы вывешивали в столовой объявление, приглашающее
в редакцию первокурсников. Ходили и по общежитию, вербуя в газету "новобранцев".
Однажды мы с Пухом ходили по физхиму, и в одной комнате увидели стенгазету!
Первокурсники сделали ее для себя сами. Называлась газета "Гарнир". В
ней даже был кроссворд! В нем было одно единственное слово – "Блюдо в
нашей столовой" – догадались? – Да, "гарнир"!
Пух сразу пригласил единственного присутствовавшего в комнате парня
в редакцию. Но тот, видно, помнил, какой нудной обязанностью был выпуск
стенгазеты в шлоле, и решительно отказался. Пухначев настаивал и спрасил
у первокурсника фамилию. Парень ответил:
Когда по Союзу с невероятным шумом прошел фильм "Фантомас" и народ
с нетерпением ждал его продолжения, которое, по слухам, должно было носить
название "Фантомас против Скотлэнд-Ярда", Пухначев нарисовал очень красивое
объявление "Фантомас против ... Скотлэнд-Ярда... газеты "За Науку".
На наш факультет тогда поступил Витя Осадкин. Он был гениальным пиротехником.
Может быть он и выбрал физхим потому, что на нашем факультете была специальность
"Горение и взрывы".
Вообще-то, все мальчишки интересуются взрывами. Но у большинства этот
интерес ограничивается изготовлением простеньких самопалов, заряжающимися
спичечными головками, и баловством с карбидом. Мой интерес к порохам исчерпался,
когда я узнал, что порох делают из угля, серы и селитры. И хотя я не знал,
как эта селитра выглядит, и догадывался, что пропорции смеси тоже могут
иметь какое-то значение, я считал, что задача решена и интереса не
представляет.
В отличие от прочих Витя этим не ограничился. Он экспериментировал
со смесями и конструкциями взрывных устройств с неослабевающим интересом.
Воэможно, в этом сыграло роль то, что он дорос до своих восемнадцати лет
не дома, а в колмогоровском физико-математическом интернате, а может просто
в его характере было некоторое мальчишество, но он с упоением изготовлял
бомбы разных конструкций, причем интересовало его главным образом, чтобы
рвалось погромче. Витя много экспериментировал со смесями и мог изготовить
не только черный, но и бездымный порох, который, если я не ошибаюсь, вообще
говоря, уже не совсем порох, то есть не смесь угля, селитры и серы, а что-то
другое.
Витина излюбленная конструкция представляла собой листок бумаги,
на который тонким слоем насыпался порох, после чего листок скручивался
в тугую трубочку. Для зажигания в листке проделывали дырочку, к которой прижимали
спичечную головку. Еще несколько спичек, привязанных к трубочке так, что
они соприкасались головками, образовывали подобие бикфордова шнура. Если
крайней спичкой чиркнуть по коробке, то оставалось несколько секунд, чтобы
бросить "бомбу". Поскольку при взрыве одновременно рвалось несколько слоев
бумаги, звук получался громкий (помните, что получается, если надуть и хлопнуть
бумажный конверт?)
Витя в редакции не сотрудничал. Поэтому принести и взорвать "бомбу"
нужно было мне. Ясно, что пользоваться "бикфордовым шнуром" из спичечных
головок было невозможно. "Бомбу" нужно было положить, отойти и, по возможности,
сделать вид, что ты к этому не имеешь ни отношения, ни интереса. Поэтому
мы решили в качестве запала использовать тлеющую сигарету. Правда, я в
то время курил Приму, которая, если не затягиваться, гасла, но для такого
дела я согласился закурить что-то болгарское.
Мы "прокалибровали" сигарету, убедились, что она, будучи оставлена
без внимания, горит со скоростью 1 сантиметр в минуту, и составили план.
Заседания редакции начинались по понедельникам в семь часов. Без трех
минут восемь я должен был положить "бомбу" в пепельницу, на нее – зажженную
сигарету с отметкой "Три минуты", и отойти в противоположный угол комнаты.
Пит Бернштейн должен был прикрывать меня сзади, чтобы никто не заметил.
За пять секунд до восьми Витя должен был позвонить в редакцию и сказать
зловещим "фантомасовским" голосом: "Ха-ха-ха" (кто помнит фильм, понимает,
какой это должен был быть голос).
Мои часы шли с погрешностью 20 секунд в сутки, так что, сверив часы
в половине седьмого, мы могли согласовать свои действия с точностью до
секунд.
За пять секунд до восьми Витя не позвонил. Я начал нервничать. Подходить
к "бомбе" было уже поздно. Да и непонятно было, что делать – можно было,
наверное, снять сигарету, хотя уверенности в равномерности скорости ее
горения у меня не было, да и вообще, для такого неточного устройства погрешность
в 3% не кажется чрезмерной (5 секунд составляют 2.7 процента от трех минут),
и бомба вполне могла бы разорваться у меня в руке. Ну, а если Витя скорректирует
свою реплику и, поняв, что взрыв уже произошел, скажет что-то нелепое?
Я решил оставить все как есть.
Потом выяснилось, что в тот момент, когда Витя подошел к телелфону
в общежитии, телефон был занят. Он подождал, сколько было терпения, а потом
рванулся в соседний корпус... Там тоже было занято. Когда он, наконец, смог
позвонить, бомба уже взорвалась...
Когда Витя позвонил и произнес свое "Ха-ха-ха", трубку взял, естественно,
Перник. Только тут до меня дошло, что "дьявольский" фантомасовский смешок
услышит только один человек, который может и не захотеть пересказывать
остальным содержание разговора...
Как и было расчитано, бомба взорвалась почти точно в восемь. Комнату
заволокло довольно вонючим дымом – я не помню, какой порох использовал
Витя, то ли обычный черный, – "Медведь", кажется, – то ли сам намешал что-то
очень дымное. Девочки завизжали.
Леня Перник, не поворачивая головы и не моргнув глазом сказал: "Дашевский,
нельзя ли потише?"
Я был потрясен. Я не ожидал, что Витины способности и мои с ним дружеские
отношения известны за пределами нашего факультета (Леня учился на аэромехе).
Перник меня "вычислил" буквально за секунду! А может в моем поведении до
взрыва было что-то, что натолкнуло его на вывод, но факт остается фактом
– сообразил он мгновенно.
Впрочем, он не всегда соображал так быстро. Во всяком случае один
раз он был очень смущен тем, что понял, что происходит, с опозданием в
несколько секунд.
Он был из Баку, и понимал по-азербайджански. Однажды он возвращался
в общежитие из Москвы поздно, расчитывая попасть на последнюю электричку.
Автобус шел не торопясь, и до последнего момента было неясно, успеет он
до отхода электрички, или нет. Водитель останавливался на желтый даже тогда,
когда было очевидно, что можно было успеть проехать, потом, не доехав до
остановки метров сто, остановился поговорить с водителем другого автобуса,
естественно, не открыв дверей.
Перник стоял почти возле двери. Перед ним был только один человек
– какой-то пожилой азербайджанец. Наконец, когда стало ясно, что электричка
уже ушла, водитель открыл дверь. Старик повернулся к водителю, и стал
ругать его последними словами. Леня сперва оторопел – в то время ненормативная
лексика еще не употреблялась легко и свободно, как сейчас, а потом вдруг
понял, что старик-то ругается по-азербайджански – значит, никто вокруг
ничего не понимает. От этого Леня почувствовал облегчение, и когда старик
вышел, освободив проход, Леня повернулся к водителю и сказал: "И я твою
<...>", – и уже когда стоял на земле, с ужасом понял, что
он-то говорил ПО-РУССКИ!
Сейчас мне недоступен архив газеты "За науку", да и читателям моим
тоже, наверное, обременительно ехать в Долгопрудный и пытаться получить
подшивку газеты за шестидесятые годы, а хохмы, которые были в газете, мне
кажутся смешными, поэтому я напишу, что вспомню.
"В один из институтов Академии Наук приехала комиссия Академии проверять
работу института. Члены комиссии в сопровождении директора института
шли по лабораториям. В одной из лабораторий студент МФТИ сидел за осциллографом.
Председатель комиссии академик К. подошел к студенту и попросил рассказать,
чем он занимается. Когда студент ответил, академик К. сказал, что картинка
на осциллографе должна выглядеть иначе.
Для тех, кто не помнит, скажу, что президентом Академии Наук СССР
в то время был Мстислав Всеволодович Келдыш. Имя это, понятно, у всех было
на слуху, так что сокращение его до одной буквы должно было не скрыть
имя, a, скорее, развеселить читателя.
Самое удивительное здесь, пожалуй, то, что история эта произошла на
самом деле. Еще до того, как она появилась в газете, я слышал ее с подробностями
от очевидца.
На нашем курсе училась Таня Ларина, а курсом младше учился Павел Корчагин
(о нем я еще надеюсь написать подробнее). Это показалось нам забавным,
и мы поискали на физтехе других "литературных героев". Нашли Евгения Онегина
и еще человек 5. Было бы интересно, если бы на физтехе учился Михаил
Ломоносов. Ломоносов нашелся, но не Михаил. Но зато в результате этих
поисков возникла другая шутка. Чтобы она была понятна нужно рассказать
об одном из наших профессоров.
Профессор Франк-Каменецкий был очень плодовитым физиком. Он сделал
крупный вклад в астрофизику, потом увлекся физикой плазмы, после, кажется,
переключился на биофизику. Как-то в каталоге Ленинки Пит Бернштейн обнаружил
целый ящик со ссылками на труды Франк-Каменецкого. Каково же было его удивление,
когда оказалось, что там работы не только Давида Альбертовича, но и его
брата, и отца, и деда и даже прадеда!
Я помню историю, которую Франк-Каменецкий рассказал на каком-то
собрании. Он был на научной конференции в Тбилиси, и грузинские коллеги
пожаловались, что его монография "Диагностика плазмы" давно прошла в книжных
магазинах Москвы и Ленинграда, но так и не дошла до Тбилиси. По дороге в
гостиницу Франк-Каменецкий заглянул в книжный магазин, посмотрел книги по
физике, а потом перешел к разделу "Медицина и Биология". Неожиданно он там
увидел свою книгу! Он подозвал продавца и сказал, что эту книгу нужно переставить
в раздел физики.
Но тут еще надо пояснить, что, когда контролеры на электричке выписывают
штраф за безбилетный проезд, они должны вписать в квитанцию фамилию нарушителя.
Естественно, студенты предпочитали вместо своей фамилии называть фамилии
ученых, по большей части контролерам неизвестные.
"За двадцать лет существования физтеха контролерами савеловской железной
дороги было оштрафовано: 22 Ломоносовых, 14 Эйлеров, 11 Гейзенбергов, 4 Ландсберга
и 1 Франк-Каменецкий (сын)."
Я не помню, кто автор шутки, кажется, Пухначев. Шутка эта мне напомнила
похожую по построению шутку Пушкина:
Начиная, кажется, с моего второго курса, в начале учебного года на
физтехе стали проводить так называемую "учебу комсомольского актива". Состояла
она в том, что "актив" выезжал в один из подмосковных домов отдыха на выходные,
где обсуждал проблемы общественной работы. Я там был в секции печати, где
собирались редакции всех физтеховских газет. Заходил я и в культмассовый
сектор, где меня интересовал литературный клуб, так как я страстно любил
творчество Стругацких и мечтал пригласить Аркадия Натановича, – того из
братьев, который жил в Москве, – на физтех, что я потом и сделал, но об
этом я напишу отдельно.
Собственно, рассказать я хочу только об одном пареньке, к сожалению,
не могу припомнить, как его звали. Он учился в Жуковском, тогда там только
открыли новый факультет, отпочковавшийся от аээромеха. (Если не ошибаюсь,
новый факультет стал называться Факультетом Аэромеханики и Летательной
Техники, а оставшаяся в Долгопрудном часть аэромеха получила название "Факультет
Аэрофизики и Космических Исследований".) Парнишка этот привез с собой библию,
которую одолжил у бабушки, и мы в секции печати по очереди читали вслух
"Экклезиаст", которого я до того не знал. Особенно восхитило меня высказывание
"Не говори, отчего это дни минувшие были лучше нынешних, потому что не от
мудрости ты спрашиваешь об этом".
Хозяин библии рассказал легенду, как она переводилась, и сказал, что
Экклеcиаст, по-видимому, подвергся более поздним переделкам – совершенно
невозможно себе представить, чтобы такой мудрый и образованный человек,
как его автор, мог закончить книгу словами "Так говорит Экклеcиаст –
проповедник. А что сверх того, сын мой, – того избегай, потому что писать
много книг – конца не будет, и много читать – утомительно для
тела".
И еще этот паренек сочинил для газеты, которую мы там выпустили,
стихотворение. Его я, к счастью, запомнил. В этот раз актив собрался в
доме отдыха под названием "Салют".
Окончив эту главу я послал ее товарищу, который
учился на физтехе лет через десять после меня. Он тоже работал в газете,
но не в "За науке", а в газете ФОПФа, сохранившей название со времен
двухбуквенных названий факультетов. Привожу его ответ дословно:
По моим воспоминаниям (т.е. на 10 лет позже твоих) стенгазеты
по-прежнему выходили достаточно регулярно, одна на факультет, вывешивались
они в Главном корпусе, на лестничных клетках между этажами. Газеты
занимали все пространство от стены до стены, т.е. несколько ватманских
листов. Каждое появление такой газеты было определенным событием, но не
таким, чтобы требовалось все бросать и бежать читать. Читали газеты тогда
в основном из-за хохмочек. Напомню, что в 70-х вся политическая и
идеологическая самодеятельность были уже задавлены в корне, редакторы не
позволяли себе даже особо двусмысленных шуточек, партком и первый отдел
получали газету на цензуру до ее вывешивания. Я сотрудничал с РФ-газетой
один год, пока учился на первом курсе. Так получилось, что я получил место
в общежитии в одной комнате с редактором газеты, которого весь факультет
называл не иначе, как Владик. Владик был уже третьекурсник и понятно, что
я смотрел на него только снизу вверх, скромно осознавая ту огромного
размера дистанцию, которую сама природа поставила между зеленым
первокуром, не умеющим дифференцировать, и матерым третьекуром, который
уже начал посещать базовые курсы и знал красивое слово "дивергенция". В то
время была строгая тенденция селить первокурсников только вместе, поэтому
уже только факт того, что я попал с ним в одну комнату, был вопиющим
нарушением правил общежития. Почему он случился, какие шестеренки и где не
зацепились – мне неизвестно. В первый же день, когда мы только
познакомились, Владик великодушно разрешил звать его Владиком и обращаться
на "ты" и тогда же спросил меня строго, известно ли мне, что каждый
студент и особенно (он подчеркнул это "особенно") первокурсник обязан
иметь по крайней мере одну общественную нагрузку и что работа в газете
является полноценной и уважаемой общественной нагрузкой. Я был еще
подавлен новой обстановкой, совсем не горел желанием работать в газете, и
мог только промямлить в ответ, что мне надо сначала осмотреться и узнать
все возможности. Потом был колхоз, возвращение, комсомольское собрание и
настал тот страшный в жизни каждого малоактивного комсомольца миг, когда
от него требуют имения общественной работы. Идти в общественные лекторы
или в любое другое место, где требовалось врать про энтузиазм и
соцстроительство мне никак не хотелось. Потому, понурый, пришел я к
Владику, повинился перед ним за свое давешнее неразумие и сказал, что вот
он я – готов. При этом я честно предупредил его, что хоть пишу грамотно,
но писать не люблю и не умею. Владик засмеялся и сказал мне, что я идиот и
что писать может любой дебил, показав при этом пальцем на себя.
Двусмысленность своей сентенции он осознал только спустя две секунды (т.е.
когда кончил надо мной смеяться), замолчал, грозно насупился и дал мне
тему для заметки. Я сейчас уже не помню, какую тему. Мою первую заметку
Владик, прочитав, порвал на мелкие кусочки, дал их мне обратно, поручив
спустить их самолично в туалет, и выдал другую тему. Мою вторую заметку он
уже взял, но повесил ее в самом верхнем углу газеты. В результате я сам по
своей тогдашней близорукости прочитать ее в официальном виде не мог.
Принимая у меня тот материал, Владик бормотал нечто вроде: не могу же я
все твое выкидывать, мы, редакторы, вообще редко заметки выкидываем, нам
же надо поощрять корреспондентов и т.п. "похвалу" в мой адрес. Моим
третьим поручением было взять интервью к 9 Мая у проректора Физтеха по
режиму. Я пошел к этому проректору, записался на прием, попал к нему и
попросил об интервью ко Дню Победы. Бдительный чекист сначала выспросил
меня, кто я такой, как зовут, где живу, где учусь, кто послал (проверял
происки врага?), и сказал брезгливо, что интервью не надо, а он сам
напишет, а я чтобы зашел через неделю и забрал. На том и кончилось. Больше
я этого дзержинца к своему облегчению не встречал, его вскоре заменили. На
этом мои газетные будни завершились. На втором курсе я жил уже в другой
комнате и в другой компании. На этот раз моими соседями стали основатели
студенческого театра ФОПФ, но это уже совсем другая история.
Закончив эту главу, я решил поискать в интернете,
не найду ли на 1,
2,
сайте МФТИ
фотографий, подходящих к этой главе. И нашел
1,
2,
страницу,
посвященную газете "За науку", которая на мой взгляд ничуть не
стала хуже. На этой странице я даже нашел
1,
2,
материал, сделанный в 1964 году, когда я учился на первом курсе,
тогдашними первокурсниками. Фамилии Генича и Перника я здесь упоминал.
Еще среди подписей можно увидеть Женю Гусаченко, с которым мы с третьего
курса жили в одной комнате. Кажется, это он и привел меня в редакцию. И
там же есть
1,
2,
повторение этого опроса, сделанное в 2001 году. И заинтересовавшая меня
1,
2,
запись разговора четырех физтехов, ставших студентами Университета
Миннесоты.
* (междометие из двенадцати букв – Святсвятсвят!)
- Собрание сочинений Созерцателя
- Первая часть воспоминаний Созерцателя
- Вторая часть воспоминаний Созерцателя
- Третья часть воспоминаний Созерцателя
- Четвертая часть воспоминаний Созерцателя
Еще воспоминания и эссе на "Яхте"Еще проза на "Яхте"
Отозваться в Бортжурнале
Высказаться Аврально
