Была осень. Аллея, в конце которой стоял дом Антона Клюкваса, была не видна под плотным пестрым покрывалом кленовых листьев. За окнами установился пока лишь октябрь, но по тому, как характерно воздух склеивал ноздри, понятно было, что зима недалеко. Ветер налетал все с тем же задором, что и раньше, но сбрасывать с деревьев уже было нечего, и оставались лишь их темные голые стволы. Они-то своим покачиванием и приветствовали все новые и новые отряды тяжелых облаков, медленно и торжественно занимающих свои места на небе. Город уже был готов, сладко зевнув, укрыться снегом и заснуть, и ждал лишь сигнала.
Каждое утро по будням Антон Клюквас проделывал один и тот же путь с небольшими лишь изменениями. Надев через плечо тонкий кожаный портфель и мерно отмахивая рукою в такт шагам, он обходил дом вокруг, затем некоторое время шел по аллее, вместе с нею поворачивая то налево, то направо; проходил лавочки на красивых гнутых бронзовых ножках, детскую площадку и покосившуюся сторожку зеленого цвета, где дворник хранил метлы и лопаты. Потом аллея принималась петлять, долгое время не предлагая взгляду путника ничего интереснее собранных в кучу волглых листьев, и, наконец, оплетясь вокруг гигантского и уже засыпающего цветника, упиралась в железнодорожный переезд.
Клюквас обыкновенно выходил очень рано и потому, случалось, на поздних лекциях засыпал. Однако поэтому же он, как правило, приходил к железнодорожному переезду раньше всех остальных, и, в одиночестве ожидая, пока поднимут шлагбаум, наблюдал за железной дорогой. В это самое время утром по ней почти каждый день проходили составы, но не это, конечно, было в дороге интереснее всего, а то, откуда бралась она в городе, и куда уходила. Нигде, насколько знал Клюквас, не было железнодорожных платформ на ней, и хотя были, конечно, другие поезда и другие ветки со своими станциями, все-таки именно этот переезд был мистический. Влево и вправо от него дорога, сопровождаемая с обеих сторон плотными массивами скользких прозрачных лесов, уходила, казалось, в какие-то далекие моря, терялась во влажных туманах, упиралась где-то за краем земли в рассыпчатые галечные пляжи. Почему-то, впрочем, Клюквасу было очевидно, что и там тоже людей нет.
Сегодня же на шлагбауме сидел грач. Поначалу не до конца еще проснувшийся Антон не понял, что это за птица, и решил почему-то, что перед ним ворон. Но вскоре понял, что силуэт более изящный и маленький, и что птица ведет себя как-то нехарактерно. Постояв немножко на месте, грач принялся ходить взад-вперед, смешно постукивая клювом по шлагбауму. В этот момент, как самум, по недоразумению ограниченный пространством между двух рельсов, налетел поезд. Как и все проезжающие здесь поезда, этот был довольно уродлив и собственную некрасивость пытался компенсировать непродолжительностью своего появления – мимо с удивительной скоростью проносились испачканные чем-то вроде мазута цистерны, пустые платформы с наваленными на них титаническими железными гайками, давно не использовавшиеся пассажирские вагоны, напоминающие зеленые консервные банки с селедкой, товарные вагоны и еще какие-то прицепы, назначение которых Клюквас затруднился бы с ходу определить.
Грач наблюдал за всем этим как будто с некоторой грустью. Он не улетел, а внимательно следил за продвижением поезда, остро поворачивая маленькую головку то туда, то сюда; и вот, как только состав прошел переезд и стал пропадать из вида, грач подскочил к краю шлагбаума и некоторое время оставался там, хитро вытянув клювастую голову вслед поезду. Было довольно холодно, и Клюквас запахнулся плотнее. И вот шлагбаум начал подниматься. Грач, недовольно и с ленцой взлетев, направился через железнодорожный переезд куда-то в лес, то есть в том же направлении, куда шел и Клюквас. Антон пожал плечами и перешел дорогу.
Но стоило юноше пересечь дорогу и пройти несколько шагов, как навстречу ему из лесу вышел довольно странный человек в длинном черном пальто с поднятым воротником. На голове у незнакомца был черный же берет с серой окантовкой. Антон сразу же решил, что человек этот получился из грача – настолько органичной была смена действующих лиц; однако собственно акт превращения был стыдливо скрыт, и потому оставалась небольшая надежда на то, что все это было лишь совпадением.
– Bonjour, – с легкой застенчивостью поздоровался незнакомец. – Вы не против, если я составлю вам компанию?
– Да нет… вовсе нет, – ответил Клюквас удивленно. – А вам что, все равно, куда идти?
Незнакомец посмотрел в небо, а затем на часы, которые, как успел заметить Клюквас, не шли. Странный человек, видимо, тоже заметил это и принялся трясти несчастный хронометр, но, конечно, без особого эффекта.
– У вас нет часов, м-м-м?.. – спросил он.
– Антон, – ответил Клюквас.
– Да, у вас нет часов, Антон? – закончил фразу незнакомец.
– Нет, – смущенно ответил Клюквас.
– Значит, мне никак не узнать, тороплюсь я куда-нибудь, или нет, – разочарованно вздохнул человек-грач. – Вообще-то сам я не из этих краев, – прибавил он почему-то. Видимо, ему было важно, чтобы его не приняли за аборигена.
– А грач – это тоже вы? – неожиданно для себя самого ляпнул Антон (кстати, они продолжали идти и вышли уже на улицу) и тут же раскаялся – в самом деле, какой человек в своем уме признается в том, что он грач? Однако незнакомец, по всей видимости, не очень-то заботился об этих риторических тонкостях.
– Грач-то? – переспросил он с совершенно отсутствующим видом, вышагивая рядом с Антоном и заложив руки за спину. – Да я, я… – Сказано это было так, как будто абсолютно обычно для каждого человека в черном пальто быть в свободное от работы время еще и грачом.
Антон молчал. Положительно, для одного короткого осеннего утра впечатлений было больше чем достаточно.
– Извините, – продолжал черный человек после небольшой паузы, – а вы верите во всякую мистику?
– Во что, простите? – удивился Антон. – В привидения, например, или в полтергейст?
– Вот, вот! – оживился птичий человек. – Именно. В такие вещи.
– Хм… – Антон замялся и в задумчивости принялся правой рукой мять губы и щеку. – Так сразу сложно сказать. Скорее да, наверное.
– Хорошо, – с неожиданной окончательностью сказал человек, – все полезное в мире происходит от веры, не от знания.
Сказав это, незнакомец в берете без каких-либо прелюдий повернулся и пошел в сторону, противоположную той, куда направлялся Антон. Это было достаточно неожиданно, да и выглядело не очень вежливо; однако же Антону надо было торопиться на занятия, потому что с черным человеком вместе он выписал порядочного крюка.
Придя на первую лекцию, Антон устроился за одним из первых столов и решил от нечего делать перечитать конспект предыдущих занятий. Комната понемногу заполнялась знакомыми и друзьями Антона. Здороваясь с входящими, он периодически глядел на часы, висящие над доской, и отмечал, сколько остается до начала лекции. Эти уходящие минуты почему-то наполняли его ощущением тревоги.
В положенное время лекция не началась, а началась она – если можно это так назвать – лишь двадцать минут спустя. Вначале в комнату вошел директор гимназии, мужчина вообще-то не низкий, а за ним – утренний знакомец Антона, сжимающий в руке берет. Теперь он казался выше и, идя по пятам за директором, как будто нависал над ним.
– Почетный гость нашего города господин Хьюго Моргенштерн, – сказал директор, нерешительно оглянувшись на своего мистического спутника, – хотел бы сказать вам пару слов перед началом лекции, – директор помедлил и закончил как будто через силу, – и… и началом зимы.
В комнате стало холодно. Господин Моргенштерн вышел вперед.
– Прежде, чем прийти к вам, – сообщил он аудитории, – я прошел немалую часть вашего славного города. – Он замолчал и уставился в окно, но никто из слушателей, включая директора, не позволил себе даже кашлянуть. Моргенштерн продолжил:
– Я видел везде множество детей… множество чад. Самого разного возраста, от пяти до пятидесяти лет…
– Слушатели не нашлись, как отреагировать на это странное заявление; не исключено, впрочем, что таким отупляюще-седативным воздействием обладал месмерический голос говорившего. Наконец человек-грач отвернулся от окна и, к ужасу Антона, принялся смотреть прямо в него. Клюквасу показалось, что он летит в черный колодец. – Известно, что все дети – ангелы.
Господин Хьюго Моргенштерн улыбнулся, и свет в зале притух.
– Мне кажется, я видел сегодня десять тысяч ангелов, – с удовольствием отчитался он перед застывшей аудиторией. – Возможно, и больше; но мне велено было передать вам, что я могу забрать лишь одного. Самого любимого.
Сказав это, господин Моргенштерн нахлобучил берет, подошел к окну, распахнул его и, превратившись в грача, вылетел наружу; это видели все, включая онемевшего директора. Антон Клюквас же в мгновение ока собрал вещи и пулей вылетел из здания гимназии, мимо ошарашенного вахтера. Он, верящий в мистику лишь отчасти, бежал домой, ибо ему открылась природа его неожиданного знакомца; из дома же, наспех и не зная, надолго ли, но – распрощавшись со всеми, он бежал к родственникам в Виджмар, ибо понял с ужасной отчетливостью, кто именно тот самый любимый ангел, которого вознамерился забрать Хьюго Моргенштерн.
Только много, много лет спустя, уже взрослым человеком, Антон Клюквас поймет, что Моргенштерн не только вознамерился его забрать, но и забрал.
