The White Ship Айше договаривается с Пильщиком.
Oкончание первой части

По окончании битвы, однако же, все вышло не так, как они ожидали. Оставшиеся львы начали медленно таять, начиная с задних лап и заканчивая головами. Они нерешительно трясли гривами и открывали свои чудовищные пасти, как бы не понимая, что происходит; однако Айше и ее муж прекрасно понимали. Нергомакс восстанавливался. Одному Создателю было ведомо, как он спас своих друзей от неминуемой смерти. Но не только Создателю было ведомо, чего ему это стоило. Львы постепенно растаяли, и от них осталась большая чёрная непрозрачная лужа. Лужа медленно, так, как будто ей это было трудно, начала подниматься в контур Нергомакса. Почти уже оформившись, она вдруг рухнула фонтаном брызг. Потом, словно решив, что должна собраться воедино во что бы то ни стало, лужа начала медленно вставать, восстанавливаться, сливаться… и вот, наконец, вернулся Нергомакс.
Но в каком он был состоянии! Обычно аккуратно расчёсанные седые волосы его были спутаны, испачканы грязью и кровью, частично свежей, а частично спёкшейся, левая рука была неестественно вывернута, и, может быть, даже сломана, на левой ноге кровоточила ужасного размера рваная рана. Внезапно Нергомакс взвыл и упал, но не так, как обычно падают люди, а так, что его не стало видно. Эшхерехейе вдруг почувствовал, что вокруг очень тихо. От этого редкие завывания свежего снежного ветра воспринимались как чужие.
– Нергос, – севшим голосом сказал Эшхерехейе, – ты… ты где?
– Здесь, – сказал очень, очень тихо слабый голос Нергомакса. – Лежу, понимаешь ли.

Эшхерехейе подошёл поближе и увидел, что Нергомакс действительно упал, но упал так, что стал двухмерным. Это был всё тот же Нергомакс, но высоты у него теперь не было. Выглядело это жутко.
– Куратор, – сказал Эшхерехейе, – ты что?
– Напряжение на третьем векторе меня доломало, – ответил Нергомакс, прикрыв водянистые почему-то глаза. – Чудовищная доза гравитации. Не смог удержаться, могу нейтрализовать только два вектора.
– Что? – сказал Эшхерехейе.
– Мне надо полежать, – пробормотал Нергомакс тихонько. – И желательно очень долго. Не надо кричать и плакать, сквозь слёзы взваливать меня на плечи и бежать сквозь буран, пафосно приговаривая: "Мы дойдём, друг, мы дойдём". Дойдёте – и идите. Ничего со мной тут не будет, как наберусь сил, вернусь домой.
– Чёртов циник, – облегченно сказал Эшхерехейе. – Ну и лежи.
– Пока, – сказал Нергомакс.
– Увидимся, – ответил Эшхерехейе.

– Что с ним? – спросила Айше, когда Эшхерехейе отошёл от лежащего, если можно так выразиться, Нергомакса.
– Ничего особенно, – объяснил Эшхерехейе, – ему просто нужен покой и сон.
– Ты уверен, что он здесь в безопасности? – удивилась Айше.
– Да… – пробормотал Эшхерехейе. – Дай-ка я его укрою.

Он снял свой плащ и, вернувшись, набросил его на то место, где лежал Нергомакс. До Айше донеслись крики протеста и убеждения, после чего Эшхерехейе вернулся к ней с удовлетворённой улыбкой на лице.
– Он, может, и недоволен, – сказал он с сознанием собственной правоты в голосе, – но сделать всё равно ничего не сможет. Пока не станёт трёхмерным.
Ледяное море было уже недалеко. Эшхерехейе с женой взошли на холм, с которого открывался великолепный вид: выход в море сквозь разлом в отрогах прибрежных скал. Вообще-то море это было бы правильнее назвать озером. Оно было небольшим, прибоя, конечно же, в Лимбе никакого и быть не могло, никакой рыбы в нём не водилось, соли тоже не было, впрочем, как и водорослей. Поговаривали, что это – единственный естественный водоём в Лимбе, где нет больше другой воды, и что у этого озера нет дна, а если нырнуть в него и плыть три года ко дну, доплывёшь до страны Белок. В стране же Белок, как рассказывали, побывало не так уж и много людей, а потому известно о ней было совсем мало. В частности, тайной оставалось само название этой страны. Однако доподлинно было известно, что к белкам она не имеет никакого отношения.
Такими историями развлекал Эшерхе свою жену на пути к Ледяному морю. Постепенно сосны начали редеть, уступая место берегу из белого песка. Присмотревшись, Айше (для которой, как для любой женщины, внимание к такого рода мелочам было более характерно, чем для мужчины) поняла, что это не песок, а мелко дроблёный лёд.
– У меня такое впечатление, – сказала она мужу, – что когда-то давно Лимб замёрз.
– А так и было, – сказал Эшхерехейе. – По крайней мере, об этом рассказывается в "Исследовании нетрадиционного подхода к истории малоизученных измерений" Хреш-Хейехана. Он пишет о некоем мистическом Белом Корабле.
– И что? – спросила Айше.
– Да... – смущенно ответил Эшхерехейе, – в общем-то, ничего. Трудно сказать. Хреш-Хейехан пишет, что существует вот этот самый Белый Корабль. И что… в общем-то, никто не знает, что это такое. И что по различным отрывочным свидетельствам разных эпох из разных измерений, всего его наблюдали три, кажется, или четыре раза. По-видимому, он действительно есть.
– А что в нём особенного? – спросила Айше.
– Да я не знаю, – немного раздражившись, сказал Эшхерехейе. – Я знаю только то, что написал Хреш-Хейехан. – Они подошли к самой маленькой ладье Маджаров и влезли в неё. Ладья была прочная, дерево было хорошо пригнано, просмолено. На корме были вырезаны загадочные сцены. Эшхерехейе сел на вёсла. Его начал пробирать холод, и он надеялся согреться. – Каждый раз, когда появляется Белый Корабль, что-то происходит в мире. Но что именно, там не написано.
– Кто построил Белый Корабль? – не успокаивалась Айше.
– Не знаю, – задумчиво ответил Эшхерехейе. – Не знаю. Как правило, можно переложить всё, что угодно, на загадочных "тех, кто были до нас". Но иногда это просто глупо. Как в данном случае. Здесь что-то сложнее. Я чувствую Белый Корабль в этом мире.

Айше замолчала. Ветер усилился, и она обратила к нему лицо. В этом измерении стихии не повиновались ей, и, защищаясь от холода, она набросила на лицо шейный платок. Нос ладьи мерно рассекал прозрачную безжизненную воду. Волглая дымка Лимба забиралась в горло и лёгкие. Эшхерехейе начал кашлять, жёстко, сухо, больно. Им надо было выбираться – заканчивать и выбираться.
Эшхерехейе хотел спросить что-то у жены до того, как напали Барсы, но забыл, что. Айше хотела сказать ему что-то важное до столкновения с Маджарэ, но она тоже не могла вспомнить. Они плыли в молчании.
Справа тянулись всё те же ледовитые скалы, однако какое-то чутьё подсказывало Айше, что им именно туда – направо. Далеко слева озеро сообщалось со скальным хребтом, небольшая площадка спускалась к озеру, а на ней стояла маленькая избушка, перед которой сидел старый человек и, кажется, что-то вырезал.
Справа скалы порвались, и в просвете Эшхерехейе и Айше открылась чёрная громада Базальтового Храма.

Ладья причалила к берегу. Эшхерехейе молчал, но мышцы рук его немилосердно ныли. Он устал, но был воином, а также имел, возможно, чересчур стереотипическое представление о том, как должен себя вести мужчина. И потому не жаловался. Айше же видела, что мужу нехорошо, и потому сама не жаловалась.
Они высадились. Здесь берег уходил дальше, чем в месте отплытия, где они оставили Нергомакса. Здесь не было елей, и на пустом берегу Базальтовый Храм рос прямо из ледяного песка. Храм был черён, просветов не было. Храм молчал. Не было видно ни Пильщика, ни Гумзы.
– А знаешь, – сказала Айше, – ...
– Я тоже, – закончил Эшхерехейе. – Я тоже боюсь.
– Но ведь это странно, – словно бы раздумывая, сказала Айше. – Ведь мы не смерти боимся.
– Знаешь, – сказал необычно для себя самого словоохотливый Эшхерехейе, – это начинается с желудка, с костей, с кончиков пальцев ног, с кожи, покрывающейся холодной твёрдой сыпью. Ты понимаешь умом, но тело знает лучше, видит дальше тебя.
– Здесь что-то не так, – сказала Айше. – Что-то будет.
– Да, – подтвердил Эшхерехейе.

Храм поворачивался. Медленно, выворачивая кучи ледяного песка, громко шурша. Базальтовый Храм разворачивался к Наследникам Эшерхе. Одни чёрные полированные плиты медленно уступали свои места другим, и вместе с тем проявлялся вход. И вот Храм развернулся.

– Почему это – Храм? – спросила Айше. – Чей Храм?

Эшхерехейе пожал плечами. Он не знал.

Огромные чёрные ступени, кажется, зовут тебя пробежать по ним и скорее нырнуть под прохладные своды Храма. Там что-то такое, что интересно и важно всем… Там сладкие одуванчиковые поля, или леса с густым, влажным, терпким воздухом, разноцветными лианами и птицами, ящерицами и людьми. Там северяне ловят рыбу на лодках, помалкивая о своих делах; или бегут лошади от рассвета – к закату. Там рыбы снуют косяками туда-сюда; или моряки, запутавшиеся в водорослях Саргассова моря. Там крестьянка доит корову, а муж её рубит дрова. Там горы, с которых скатится снежная лавина через пару секунд; или кипящий ручей лавы, в котором резвятся саламандры.
На ступенях сидит небольшой человек в шортах и майке. Хотя и холодно, он, кажется, доволен жизнью, и весьма: он улыбается, и глаза у него тёплые, и уши естественно прижаты к голове, вот только волосы его со стальным отливом. Это Хурад, или, как его еще называют, Кро-Барбар, Сисоар, Трук-трукадор. Пильщик, решивший распилить Землю.
– Здравствуйте, – говорит он приветливо. – Зачем же вы?
– Здравствуй, Кро-Барбар, Сисоар, Трук-трукадор, Го-Лэн-Лэйерай, Нагитум, Хурад-Пильщик, – говорит Айше вежливо, употребляя многие имена-титулы этого негодяя, известнейшего преступника против Равновесия Миров. Эшхерехейе трепещет.
– Здравствуй, девица Айше, – говорит Пильщик, а в глазах его зажигается нехороший, нехороший огонёк… За такой огонёк Эшхерехейе лишил бы жизни, но сейчас время его жены, и он ждёт. – Здравствуй и ты, паренёк.
– Что здесь случилось, Хурад? – говорит Айше. – Что произошло? Почему ты здесь?
– Я всегда был ребенком, девица Айше, – притворно вздыхает Пильщик. – Мне всегда хотелось ломать, разрушать, сносить, поджигать. Ты знаешь, я уже пытался однажды распилить Землю… Я пилил полторы тысячи лет, а потом устал. А она заросла. Она тогда была молодая. А я теперь уже стар. И я хочу сломать что-нибудь! – Пильщик капризничает, и это очевидно Эшхерехейе. Кто капризен, не знает, чего хочет, а значит, не победит в споре.
– Но ты сидишь без дела, – говорит Айше. – Ты сидишь на ступенях, а кто сидит на ступенях, должен либо вырезать, либо – он бездельничает.
– Не говори так, девица Айше, – зло предостерегает Хурад. – Не зли старичка.
– Ты что же, – говорит Айше, – боишься правды? Но разве истинный разрушитель так себя ведёт? Твои руки пусты. Твои глаза пусты. Ты не знаешь, чем занять себя. Твоё имя обрастёт позором. Уже сейчас обрастает.
– Не так! – взрывается Хурад и даже привстаёт на минутку. – Не так! Мой хозяин...
– Хозяин? – спрашивает Айше. – Хозяин могучего Пильщика? За что же он тебе платит? За плотницкое дело? За полированные брусочки?
– Девица Айше! – кричит Хурад, он покраснел. – Не смей так говорить! Мой хозяин только и ждёт того, как я расправлюсь с вами, чтобы разрушить мир!
– Э, старый Го-Лэн-Лэйерай, – разочарованно отвечает Айше Чернокудрая, отводя взгляд от него, чтобы Пильщик не увидел жалости в нём. – Ты и вправду постарел. Но ты и поглупел. Если бы он хотел разрушить мир, зачем бы он ждал тебя?
– Но, – сказал Хурад запальчиво, – но… Но… Нет! – пробормотал он полушёпотом. – Нет!! Не может быть так просто. Не может быть. Меня обманули. Они всегда пользовались тем, что я – как ребёнок. Он обманул меня. Сволочь, – ругается Пильщик. – Сволочь и грязная продажная шкура! Этот Гумза. Этот военачальник, предатель. Карнас ещё узнает, что такое злость Того, Кто Пилил Землю! Но пока, – сладострастно протягивает он, – я расправлюсь с ним.

Хурад исчезает в глубине Базальтового Храма. Слышны крики. Ругань, удары. Наконец он появляется, и кажется, теперь он в два раза больше размером. На руках он несёт предателя Гумзу Карнасского… Айше улыбается торжествующе. Эшхерехейе тоже рад. Пильщик уже не замечает их. Он хватает Гумзу и бьёт его рукой в лицо, потом – бросает на землю и ногой, кажется, ударяет по крестцу. Тот корчится. Хурад хватает его (и при этом продолжает увеличиваться в размерах) и ломает руку об колено. Хурад теперь уже почти с Базальтовый Храм. Хурад сжимает Гумзу в кулаке и ломает ему рёбра. Хурад отрывает Гумзе ухо и пальцем выдавливает глаз. Он жесток. На Ледяное море наползает тень борта огромного корабля, Белого Корабля. Пильщик размахивается и зашвыривает кровящего военачальника Карнасских подразделений на корму. Белый Корабль приближается… неумолимо. Перед ним скалы, и избушка, и человек, ловящий рыбу, и Айше Чернокудрая, последняя кудесница, и Эшхерехейе Старый, великий воин, все – кажутся улитками. Он не просто велик, он непостижимо огромен и безразличен ко всему остальному. На корме его появляется Гумза Карнасский, теперь он как будто истаял… сквозь него видно… – из него сочатся жидкости жизни. Он умирает. Хурад-Пильщик пропал, – машинально отмечает Эшхерехейе, развернувшись.

И с севера наступает ветер. Буря. Буря занесёт Базальтовый Храм.

Гумза кричит: – Эшерхе! Вы отняли у меня жизнь и душу! Вы ошиблись! Это, – голос его прерывается, он тает! – это не я! Не из-за меня был Дисбаланс! Не из-за меня! Но теперь я знаю...

Тени расползаются во все стороны. Света всё меньше и меньше, ветер – сильнее и сильнее. Гумза маленький, жалкий, он такой жалкий и беспомощный, не помочь ему уже – никак, а Корабль – бесконечный и великий...
И тогда Гумза, военачальник Карнаса, с кровавым кашлем вырывает из себя последние слова.
– Будьте прокляты.

И усиливающийся северный ветер бьёт им в лицо, закладывает уши, и, наконец, – сносит. Сносит Эшхерехейе, сносит Айше, они падают и падают, сквозь песок, воду и деревья, и скалы, и летят, и летят, летят – без остановки. Как-то там Нергомакс и Айше, жена моя? – думает Эшхерехейе. Как-то там Эшхерехейе, муж мой? – думает Айше.
И как внутри меня сын мой, Метакор?
Ей тяжко падать.

Кода

…Шел я как-то раз по берегу, мимо старых почерневших хижин, под пивными облаками, под потерявшимся солнцем, меж камней, лежащих друг на друге, меж забытых людей, по снегу. И дошел я до верфей на краю песков.

А сидел там скрючившийся старик и вырезал из дерева костыль. На самой рукоятке я увидел искусно вырезанного Тецкатлипока, и понял, что старик знал, кто сделал это все с нашей землей. Подобрав штаны к коленям, чтоб выглядеть попроще, надорвав рубаху у пояса и взлохматив волосы, я подошел к нему и сел рядом.

– Гей, седовласый господин мой! – сказал я. – Не подогнутся никогда твои ноги, и не опустеет твой кубок, и прибавится рыбы в твоем улове!
– Уж не стало рыбы, странник, – сказал старик. – Уж не стало рыбы.
– Но, – продолжал я, – пусть воссияет в тебе луна Старых Людей!
– Луна ушла за рыбой, – пробормотал старик про себя. – Луна ушла с рыбой.
– Гей, хе-сатеп! – провозгласил я, – да не просохнет никогда твой Тецкатлипока от морской соли! Да будут жилисты твои ноги и сухи твои руки, и полна тарелка твоя.
Старик отложил костыль.
– Ты не здешний, странник! – сказал он. – Все хижины уничтожил дождь, что шел дни, и дни, и дни. И волосы мои поседели тогда; и Шалин отошла тогда – ведь я не стар. Откуда же тебе знать, что вырезаю я Тецкатлипока, и что мне отведено уж не так много, и вскоре Белый Корабль придет за нашей землей!
– Воистину так, – утвердил я. – Я не отсюда. Я шагал, – я показал ему сбитые в кровь голые ступни, – многие годы, чтобы дойти сюда. Я не отдам Кораблю твою землю. У меня есть Шхуны.
– Что шхуны! – вскричал старик. – Нас более нет, нету радуги в наших полях, из всех в живых остались лишь я да Трагарен.
– Зачем тебе Тецкатлипока? – спросил я. – Ты знаешь, что Корабли приходят на его зов.
– Устал я, – отвернувшись, вскричал старик, – устал я! Я уйду вслед за рыбой, говорят, на Корабле все ловят рыбу.
– Кто как, – пробормотал я, – кто-то ловит. Кто-то – рыба.
– Но я не стану рыбой, – сказал старик. – С Тецкатлипока я, возможно даже, стану Капитаном!
– Ты должен дать жертву, – сказал я. – А кого ты можешь дать? Лишь Трагарена. Он сух и костляв, и души в нем немного. Зачем им Трагарен? Пойдем лучше со мной! Я Шкипер. Ты будешь Штурман. Хочешь?
– Нет, – сказал старик, – я уж лучше останусь здесь. Тут лежит Шалин, тут Трагарен, пусть лучше я стану рыбой.
– Дурак! – процедил я. – Ты порвал свою жизнь в клочья, а теперь и на Корабль хочешь войти с ошметками вместо души? Да пропади ты!

Я ударил его ногой, опрокинув на землю, схватил Тецкатлипока и убежал по снегу вдаль, туда, откуда приходит Корабль. Я услышал, что старик сзади заплакал, заскулил. Ничего, – он сам не знает, что может дать Тецкатлипока, и даже лучше, что я отобрал у него посох. О, люди, люди, вы сами не знаете, что делают ваши руки! Когда все мы уйдем, когда Корабль поднимет сходни, кто будет смотреть на вас? Кто будет причесывать вам волосы и кидать вам кости? Вы, чьи дома рушатся от дождя, а волосы седеют от времени, вы уже скоро увидите свой Белый Корабль.

Оставив старика со всем его селом далеко позади, я вскоре перешел на бег, удаляясь от верфей все дальше и дальше, оставляя море позади. Наконец, взбежав на пригорок, я увидел Пруд, рядом с которым оставил свои Сани. Беговые Собаки уже нюхали землю и трясли гривами, ожидая меня с нетерпением. Я остановился на вершине холма и взглянул назад. Море начинало замерзать с середины, блестящая ледовая кромка, похожая на лезвие, уже преодолела половину расстояния до берега. Напрягшись, я увидел старика, лежавшего в снежной пыли на той части верфей, что особенно далеко вдавалась в море; лежал он смирно, закрыв голову руками – может, плакал. Я пожалел его перед его холодной смертью. Возможно, я был не прав, не стоило говорить ему, что у меня есть Шхуны – их у меня не было, я был всего лишь Юнгой. Но кто виноват, что их Тецкатлипока изображает Капитана? Им нельзя видеть Капитана. А может, он не знал? Вероятно, ведь если бы он знал, что Капитан так выглядит, он бы умер. Он и так был седой. Однако я уже ухожу из этой земли, значит, скоро лед схватит ее, и они с Трагареном все равно умрут. Там, где я бежал, еще виднелась зеленая трава, но снег подходил все ближе… похоже, в этой земле Кочегар победит. Я свистнул (Капитан говорит, что Кочегар боится этого свиста), и тень, начавшаяся было показываться из-за горизонта, вжалась обратно, и выглянуло солнце.

– Старик, – шепотом, опустив голову, сказал я в мысли старику, в его седую голову, – прости, старик, ты был прав… твой Тецкатлипока – действительно Капитан, и Корабли приходят его на его зов, приходят и уносят вас… Капитан не такой, как вы... Да. Гей, гей, старик, – вскричал я, – хе-сатеп! Очнись! Вот он, твой Тецкатлипока, летит к тебе, – с этими словами, напрягшись, я кинул старику его посох, – лови его, умри, глядя своему богу в глаза, это должно быть самым большим вашим счастьем!

А потом я увидел, как старик подхватил посох и бросился к к другому человеку, подбежавшему к нему; должно быть, это был Трагарен. Старик сказал ему что-то и указал в моем направлении… но меня уже не было там. Я поцеловал каждую собаку в морду и вскочил в свои сани, заскрипев полозьями по снегу.

– Шарк, Эгре, Тинус, Клио, Храм, Пилона, – заговорил я, и голос мой летел на солнечных лучах и становился сильнее, – оставим эту землю несчастным ее владельцам! Несите меня, друзья мои, несите быстрей из черных лап Кочегара, ибо он победил здесь, бегите быстрее волны, оторвитесь же от земли, вперед, милые мои, дорогие! Вперед!

Мы взлетели и унеслись на восток в искрящемся воздухе.
Кто знает, что стало с тем стариком?
У меня было много дел с тех пор.

 I   II   III   IV   V   VI   VII   VIII   IX