Теплый Стан Приключения Эмиля Каштанова и Андрея Малянова:
Взбесившийся синтезатор
1. Двойники
Мой старый друг Каштанов – очень талантливый ученый.
Однажды, когда я возвращался домой с работы (а было уже довольно поздно), я почему-то решил вдруг, что Каштанов без меня соскучился, – а не виделись мы уже недели три – и будет необычайно рад меня видеть. Бывают иногда такие заблуждения, которые трудно объяснить рациональными причинами. В общем, купив кефиру, каких-то корейских закусок и торт (как правило, Каштанов и его коллеги работали по ночам, и на работу приходили ужасно голодные), я
отважился навестить Каштанова в его лаборатории. Я как-то вдруг забыл о том, что Каштанов если и скучает по кому-нибудь, то вспоминает об этом только постфактум, когда человек, по которому он соскучился, моет руки в его ванной комнате.
Надо сказать, что Каштанов (зовут его почему-то Эмиль, но это настолько
не по-русски, что со школы мы так его и называем – Каштанов) работает в НИИХИСМАП. То есть, в научно-исследовательском Институте хаотических и слабомоделируемых алогических процессов. В свое время мне показалось странным, что алогические процессы могут быть хаотическими или слабомоделируемыми, и я
прямо заявил об этом Каштанову. Он засмеялся и ответил мне, что хаотические алогические процессы нормальный человек понять вообще не в силах, и что изучают их они только так, для вывески, и что на самом деле основной упор делается на слабомоделируемые процессы, которые хоть худо-бедно, но можно себе
представить. В общем, извернулся Каштанов. Я-то лично не сомневаюсь в том, что он действительно моделирует эти процессы. Каштанов вообще может смоделировать такое, от чего волосы дыбом на голове встанут. Он неоднократно демонстрировал своим друзьям, и мне в том числе, это свое умение. Однажды,
например, он взялся "алгоритмизировать многофакторные эмоциональные возмущения с помощью коротких цепочек сверхпримитивных визуальных раздражителей". Проведя необходимые приготовления, Каштанов исполнился желания продемонстрировать нам на живой мышке, что именно означает такая алгоритмизация. После того, как мышка посидела перед экраном каштановской машины и посмотрела на разные картинки, которые он ей показывал, она легла у окна плюшкой и стала смотреть на небо. Я никогда раньше не видел мышей, которые бы с таким трагизмом в глазах смотрели на небо в течение нескольких часов. Потом она повернулась на бок и заснула. Не выдержав этого ужасного зрелища – мыши, спящей на боку – я ушел, попросив Каштанова никогда при мне больше не заниматься такими вещами. Я сообщил ему, что, по моему мнению, слово "вивисекция" можно и нужно понимать в очень широком смысле, и что, на мой взгляд, такие, как он, не испытывают трепета перед таинством жизни. Но Каштанова не пронять такими вещами. Каштанов пронимается только чем-нибудь тяжелым или горячим. Впрочем, случай с мышкой меркнет на фоне того, как однажды Каштанов испробовал дальномерный генератор случайных поведенческих стереотипов. Он пригласил нас с Женей Ратницким на балкон, после чего достал этот генератор, почему-то похожий на связку жестких охотничьих колбасок, и направил его на первую проходящую мимо бабушку, мирно несшую в сумке свой нехитрый пенсионерский ужин. За бабушкой шел здоровый мужик со злобной и недовольной мордой, внешне напоминающий шахтера. Стоило лишь злокозненному Каштанову включить генератор, как бабушка расправила плечи, разогнулась и повернулась к мужику. Тот отпрянул. Бабушка спросила его о чем-то, он обшарил карманы и, достав смятую сигарету, дал бабушке прикурить. Взяв сигарету в правую руку, а авоську перехватив в левую, бабушка принялась что-то увлеченно втолковывать мужику, изредка запанибратски хлопая его ладонью по плечу и пихая кулаком в живот. Шокированные, мы с Женей посмотрели на Каштанова, но тот сиял. Больше всего он был похож на кота, съевшего полную крынку хозяйской сметаны. Я сказал Каштанову, что дам ему в ухо за неуважение к старости, на что Каштанов отступил на шаг и направил на меня свои сосиски, и мне пришлось спасовать.
В таких воспоминаниях прошли те несколько минут, что потребовались мне, чтобы дойти до НИИХИСМАП. Не знаю, что так испугало вахтера НИИ в моем облике, но при моем появлении он вскочил и загородился стулом. – Что с вами? – спросил я. – Вы же не на кладбище, откуда такой страх перед движущимися фигурами? – Сарказм мой был вполне оправдан. Я был чисто выбрит (когда я небрит, меня действительно с легкостью можно принять за ветхозаветного демона), опрятно одет, в руке у меня был пакет из супермаркета.
Вахтер покосился на меня. – А ну скажите что-нибудь, – попросил он. Очевидно, сказанное мной только что не вписалось в его картину мира. – А и Б сидели на трубе, – сказал я максимально членораздельно. – А упало, Б пропало. Осталась труба. Так сойдет?
Вахтер расслабился и отлип от стены вместе со стулом. – Ну ладно, – сказал он. – Вы, небось, к Каштанову? Идите. Мое дело какое, я пропуска проверяю. А вы там что хотите, то и творите. Ишь ты, придумали… И ходят ведь, и ходят. Туда-сюда.
Недоумевая, что могло так возмутить его, я прошел к лифту. Однако оказалось, что лифт не работал, и вообще по какой-то причине дверцы его открывались не справа и слева, как у всякого порядочного лифта, а сверху и снизу. На таком лифте я бы ехать не отважился – слишком он напоминал рот.
Поднимаясь на этаж, я вдруг увидел на одной из лестничных клеток чей-то знакомый силуэт. Силуэт стоял, прислонившись к стене, и курил. Подойдя поближе, я вдруг к своему ужасу узнал себя самого – а близнецов, насколько мне было известно, у меня не было. Силуэт посмотрел на меня и сказал задушенным голосом: – Приму будешь? – Нет, я не курю, – сказал я удивленно, – тем более… такое. А вы, вообще, кто? – Да ладно, а то сам не знаешь, – ответил силуэт и хрипло рассмеялся. Потом он бросил сигарету на вымытый пол, раздавил каблуком и попрощался: – Бывай, – сказал он мне.
Я ко всякому привык в институте Каштанова, но это было уж слишком. Я напрягся, однако решил все же идти дальше. И не пожалел об этом. Себя я встретил еще три раза – на следующем этаже (этот я отжимался от пола и приговаривал что-то о здоровом питании и о протеинах), у лифта на каштановском этаже (этот декламировал стихи на русском и английском и рефлексировал на тему поэта и чужбины), и в каштановском коридоре, практически перед входом в его лабораторию (наконец, этот я методически пинал ногами какое-то здоровенное чучело и горько вздыхал). В надежде сохранить частицу разума, я скорее нырнул в лабораторию Каштанова, закрыл дверь и отдышался.
Каштанов располагался в огромном кабинете, заставленном всевозможной аппаратурой. Как-то один сотрудник даже приволок сюда американский военный суперкомпьютер "Крей", но потом спохватился и упрятал его в надежную подсобку. Впрочем, вычислительных мощностей здесь хватало и без "Крея". Седьмое поколение интеловских компьютеров – "Кентавры", французские "Орбитоны", новосибирские "Ландау" и "Лобачевские-3" – в общем, лаборатории хватало и денег, и технологий. Чем именно занимался Каштанов со своими коллегами, сказать, в общем-то, довольно сложно – представьте себе, что вам дали великолепную аппаратуру и сказали: главное, чтоб тебе скучно не было! Приблизительно так, по-моему, работал весь НИИХИСМАП. По крайней мере, я неоднократно сталкивался с диссертациями питомцев этого заведения на темы вроде: "О раннепубертатном периоде творчества Шекспира: стохастический анализ творчества трансгендерного Шекспира на базе модели Тобита" (в этой диссертации автор убедительно доказывал, что, если бы Шекспир был девушкой, развитие как минимум английской литературы, а вероятнее – всей мировой культуры, пошло бы по принципиально иному пути) или "Строительная политика арьев: культурно-историческое обоснование отсутствия мегаразмерных конструкций на полуострове Индостан" (там, как я помню, рассказывалось, почему в Индии нет пирамид). Встречались у них, впрочем, и очень интересные разработки – например, однажды отдел перспективного проектирования разработал модель человека для адекватного функционирования в условиях ослабленного лунного тяготения. К сожалению, очень скоро лунный человек, почему-то не очень хорошо развитый умственно, поехав кататься на скоростном лифте, потерял сознание от перегрузок, а через некоторое время, съезжая по перилам, упал и сломал себе шею. Другой отдел, занимающийся оптимизацией жизненных закономерностей, как-то предложил, чтобы наш десятимиллионный город в порядке эксперимента переконструировали так, чтобы каждый человек мог добраться до работы строго по прямой линии. Однако когда эту проблему заложили в объединенный компьютерный центр НИИ, оснащенный мощными элементами искусственного интеллекта, центр после некоторого раздумья сообщил, что в течение месяца он не будет решать никаких задач для отдела оптимизации, поскольку, по его мнению, как раз месяца хватит на полноценный санаторный отдых, столь необходимый отделу в "эту тяжкую годину". Элементы рабочего словаря Центра были взяты из русской литературы девятнадцатого века.
Все это пронеслось у меня в голове уже в лаборатории Каштанова. Я твердо решил, что вытрясу из него, почему мои двойники в таком количестве бороздят вечером просторы его института.
Внезапно я понял, что стою в кромешной темноте. Я очень удивился, потому что только что, как мне казалось, лаборатория была освещена. Тут до меня донеслись обрывки чьих-то разговоров: – Да не сюда, – сказал мужчина, – а вот сюда. Неси-неси. Да тише ты. Ага…
После этих слов что-то со звоном упало. На некоторое время воцарилась тишина, после чего вдруг раздался душераздирающий мужской крик и страшный утробный лай. Никогда особенно не любил литературных штампов, но кровь в моих жилах застыла. – Отлично! – заорал кто-то (мне показалось, что это был Каштанов). – У-ху-ху!
Включился свет. На некотором отдалении от меня, справа, на полу лежал труп пожилого мужчины, над которым застыла гигантская светящаяся черная собака. Я вздрогнул и попятился, решив для себя, что в коридоре было не так уж и плохо.
Тут из какой-то боковой двери вышел Каштанов и посмотрел на меня. Смотрел он на меня так долго, что я преисполнился уверенности: он не вполне четко представляет себе, кто я такой. Через некоторое время Каштанов, наконец, меня узнал и принялся радостно размахивать своими длиннющими руками. – А! – кричал он. – Это ты, Андрей! Привет! Принес еду? – Ага, – сказал я, все еще не отойдя от шока. – Чем вызвана твоя бурная радость над трупом? – Это? – спросил Каштанов. – Нет. – Что "нет"? – не понял я. – Это не труп, – сказал Эмиль. – Это проекция. – В этот момент там, откуда он вышел, что-то щелкнуло, и труп с собакой пропали. – А ты что, постригся? – спросил он меня. – Да, – ответил я, решив ничему не удивляться, – два месяца назад. С тех пор мы с тобой уже виделись пять раз, если мне не изменяет память. – Ага, – сказал Каштанов задумчиво и как будто пожевал что-то. – А ты разве не приходил вчера? – Нет, – удивился я, – не приходил. – Я знал, что для Каштанова, как правило, было необычайно тяжело адекватно фиксировать окружающую жизнь во всем ее многообразии, но такого проявления старческого склероза все-таки не ожидал. – У меня есть алиби. – Так это не ты там, в коридоре? – опять спросил Каштанов. Лицо его понемногу начало приобретать осмысленное выражение.
Мы выглянули наружу. Там мой двойник продолжал увлеченно молотить чучело ногами и что-то приговаривать. Я вдруг понял, что на чучеле нарисован Каштанов. Мы закрыли дверь и посмотрели друг на друга. – Ну, очевидно, не я, – сказал я медленно. – А я как раз хотел спросить тебя – что это у тебя ходит столько моих двойников? – Сколько? – напрягся Каштанов. – Как минимум трое, – ответил я. Потом, вспомнив лицо вахтера, я понял, что их должно было быть намного больше – столько, чтобы при виде моего лица у несчастного старика просыпался инстинкт самосохранения в самой грубой форме. Но я все же до конца не понимал, что происходит. – Так, значит, это не ты их наплодил? – Нет, – пробормотал Каштанов. Лицо его выражало смесь вины и озабоченности. – Но я, кажется, знаю, откуда они могли взяться. Ладно, пойдем пока, посидим, я тебе расскажу кое-что… и покажу.
Следуя за Эмилем, я прошел в его кабинет.
2. Загадка
Кабинет представлял собой большую комнату (впрочем, я, кажется, уже об этом говорил), по периметру которой были установлены компьютерные терминалы, а в конце на стене висел проекционный экран. В центре комнаты стоял гигантский стол, загроможденный разнообразнейшей аппаратурой, начиная от арифмометра и модели Аналитической Машины Бэббиджа до туннельных микроскопов, сотовых телефонов и генератора неэйнштейновских пространственных возмущений в виде трехмерных странных аттракторов (сокращенно генепровоз – чрезвычайно дорогостоящий прибор, экспериментальная разработка, и во всем НИИ он был только один). Вначале, когда я еще не был знаком со стилем работы многочисленных отделов НИИХИСМАП, я считал, что путем нагромождения аппаратуры на стол сотрудники организуют своеобразную манифестацию своей компетентности, или, попросту говоря, пускают простым смертным пыль в глаза. Не последнюю роль в укреплении такого мнения сыграло довольно необычное происшествие, случившееся, когда Каштанову и его команде только привезли генепровоз. Прибор этот каждый раз при включении генерировал локальное пространственное искривление самой причудливой формы, какую только можно себе представить. И вот, когда его включили в первый раз, один сотрудник решил пошутить и засунуть в трансформируемую область пространства указательный палец правой руки. Не знаю, насколько шутка ему понравилась, но пальца он лишился мгновенно (правда, по собственному признанию сотрудника, совершенно безболезненно). На том месте, где раньше был палец, теперь осталось какое-то расплывшееся место, а палец, слегка деформированный, потом обнаружился в ящике стола начальника отдела. Посчитав, что такого наказания вполне достаточно для сотрудника, увольнять его не стали, тем более что он был одним из самых талантливых математиков отдела, но отпуска лишили и обязали всякий раз перед уходом гасить свет во всех помещениях на этаже. Само по себе это было бы не так страшно (хотя на этаже было порядка двадцати помещений), но этот сотрудник, помимо странной привычки совершать довольно неожиданные поступки, еще славился абсолютным неумением ориентироваться в пространстве и мог заблудиться в одной комнате, если в ней было достаточно мебели – было в нем что-то, дававшее основания подозревать его в легком аутизме. Однако значительно интересней то, что случилось дальше. Молодой и талантливый сотрудник не пожелал мириться с утерей пальца и решил вернуть его на место, понадеявшись на "память" генепровоза. Однако класть палец обратно в прибор он не решался из-за боязни лишиться еще какой-нибудь части тела, и поэтому при полной поддержке со стороны коллег он принялся забрасывать его в область пространственной трансформации. Где-то с третьей попытки он попал, и выяснилось, что памятью прибор действительно обладает, но не очень хорошей – палец встал на место, но в таком положении, в котором залетел в генепровоз. Поэтому теперь этот палец у него торчит под небольшим углом и сгибается в направлении, противоположном всем остальным пальцам – душераздирающая картина.
Сегодня, помимо всего прочего, я обнаружил на столе The Daily Telegraph и еще что-то странное, внешне напоминающее газету, но на совершенно непонятном языке, идущем по диагонали.
– Что, кто-то выписывает? – спросил я, указывая на "Дэйли телеграф". – Да нет, – туманно ответил Каштанов. – А откуда тогда? – удивился я. – И что это за газета?
– Мы и сами не поймем, – пожал плечами Каштанов. – Вот выбросило вдруг. Сейчас хотели показать лингвистам, но они уже все разошлись по домам.
Я усомнился, что лингвисты смогли бы расшифровать этот язык. Все же, насколько мне известно, ни одна письменность не пользовалась таким странным направлением – по диагонали. – Может, это инопланетное? – предположил я, с опаской расчищая на столе место для провизии. – Может быть, – сказал Каштанов инертно. Я обратил внимание, что он похож на снулую рыбу: медленно движется и медленно реагирует на происходящее.
– Ты что, не выспался? – поинтересовался я, усаживаясь. – Нет, – ответил Каштанов мрачно, – я выспался. Я просто все думаю. Мы тут придумали кое-что…
Тут он с опасной быстротой схватил со стола закрытую бутылку кефира "Данон", отвинтил крышку и принялся пить. Напившись, Каштанов стал немного живее. – Понимаешь, старик, – сказал он, – я знаю, откуда твои двойники в таком количестве. Это я их создал, ну или сделал так, что они возникли – не знаю.
– А что ж ты сделал-то? – спросил я. Неожиданного для меня тут было мало – не в первый раз уже из-за Каштанова жизнь моя окрашивалась в причудливые новые тона. – Ты же вроде не биолог. – Неважно. Смотри. Вот у нас есть аппаратура, которая со стопроцентной точностью фиксирует изменения ткани пространства. Ну, для простоты пространство в данном случае можно определить, как совокупность характеристик всех составляющих материальных объектов. Теперь представь, что пришел ты, что-то сделал, а затем ушел куда-то еще. До тебя пространство в области икс было одним, после тебя стало другим, потому что ты что-то сдвинул, что-то поменял, подышал воздухом, понавыдыхал углекислого газа. Тут вообще-то процесс сложный и многофакторный, но в общих чертах так. Теперь эта аппаратура зафиксировала все изменения. Как нам сгенерировать нового тебя? Надо сгенерировать нечто, что будет в такой ситуации изменять пространство аналогичным образом, ну или похожим образом с высокой точностью. Но, к сожалению, у нас пока не очень совершенная практическая часть этого дела. Понимаешь, расчетная часть проводится автоматически на компьютерах, и соответствие теоретической модели оригиналу очень высоко. Но вот синтезатор материй нашего технического отдела не очень умный. И при конструировании новых моделей он не учитывал взаимодействия Ааляйнена, – тут Каштанов сделал театральную паузу. – А кто такой Ааляйнен? – спросил я мрачно. Для себя я уже решил, что ненавижу весь его род. – Ааляйнен, – сказал Каштанов, – это датский физик, родился в 1998 году. Он рассчитал коэффициенты специфического взаимодействия, характерного для всех органических клеток, которое не даёт этим клеткам распадаться на субмолекулярные структуры. А синтезатор игнорирует этот механизм, так называемую "юнкцию Ааляйнена". Поэтому все те модели, которые мы создали, имеют определенный – и небольшой – срок существования, около пятнадцати-шестнадцати часов. – То есть все эти двойники скоро вымрут? – спросил я с облегчением. Мне вовсе не улыбалось, чтобы мои знакомые заставали псевдо-меня за неподобающими занятиями – а поручиться за то, что все мои двойники будут вести исключительно пуританский образ жизни, пока не закончат свой земной путь, я не мог. – Должны, – сказал Каштанов неуверенно, – проблема только в том, что синтезатор материй с заложенной в него программой куда-то пропал. Но и это полбеды. – А в чем вторая половина беды? – решив не отступать, спросил я. – В том, что вы не знаете, куда? – Да нет, – ответил Каштанов с горечью и сел на пол. – В том, что неделю назад у него, очевидно, был проблеск разума (такое периодически случается), и он уполз куда-то сам, и спрятался. Теперь его будет очень сложно найти. Но программа-то у него та же. Так он и будет производить твоих двойников, пока батареи не сядут. – И скоро они сядут? – Да, – сказал Каштанов, – через пару месяцев должны сесть.
Услышав это, я в очередной раз неприятно поразился тому, насколько по-разному люди относятся к одинаковым промежуткам времени. Услужливое воображение нарисовало мне сумрачный и негостеприимный город, полный меня, мэрию, которая дает разрешение на свободное ношение оружия и на отстрел меня, и настоящего меня, который вынужден пуститься в бега и, возможно, до конца своих дней скрываться в тайге и питаться дикой клюквой и сырыми грибами. – Мнэ-э, – начал я, – а как-нибудь найти этот синтезатор нельзя?
– Можно, конечно, – ответил Каштанов радостно, – даже нужно! Мы же не можем ждать, пока ты заполнишь весь город? Значит, нужно искать его. День и ночь. – А уйти из здания института этот синтезатор мог? – рискнул спросить я. – Нет, – ответил Каштанов, – у него встроенный примитивный модуль совести, не позволяющий ему без разрешения уходить из дома. Переменной "дом" было присвоено значение "НИИХИСМАП".
Я решил было, что это существенно облегчает задачу, но тут Каштанов прибавил: – Но он мог спрятаться в Чулане.
И я понял, что радоваться не из-за чего.
Научно-исследовательский институт хаотических и слабомоделируемых алогических процессов относит (и, вероятно, небезосновательно) к результатам слабомоделируемых алогических процессов добрую половину продукции мыслящего населения Земли. Чулан, как его скромно окрестил Каштанов, представлял собою нечеловеческих размеров подземный склад всякого рода источников, начиная от шумерских глиняных табличек, и заканчивая картами марсианской поверхности в популярном издании Детгиза. То, что нельзя было достать в оригинале, копировалось с умопомрачительной аккуратностью; то, что можно было достать в оригинале, тоже копировалось – на всякий случай. Именно поэтому там хранилась, например, точная копия Статуи Свободы в натуральную величину – ниихисмаповцы пытались понять, как физические характеристики объекта влияют на его действенность в качестве патриотического символа. Несчастной Статуе удлиняли руку, чтобы с земли казалось, что она подпирает небо, делали огромные голубые глаза, и много еще что, а затем моделировали примитивный социум, состоящий из миллиона теоретических одинаковых американцев, и смотрели, как они на это реагируют.
В общем, найти что-нибудь в этом хранилище было не просто сложно. Этим делом могли бы плодотворно и безуспешно заниматься поколения людей. Кроме того, Чулан обладал еще одним удивительным свойством (его приписывали неклассической пространственной механике) – периодически все, что находилось внутри него, случайным образом меняло свои места.
Я прямо физически ощущал, как жизнь моя на глазах становилась всё интереснее и интереснее. – Здорово, – сказал я медленно, стараясь по капле выдавить из себя человекоубийцу, – спасибо тебе, Каштанов. А кого-нибудь другого ты выбрать не мог? Скопировал бы Надю, – это его жена, – или Женьку Ратницкого! Я все-таки иногда думаю, что сто рублей лучше, чем сам знаешь что! – Да я как-то в первую очередь подумал о тебе, – виновато проговорил Каштанов, отправляя в рот корейскую закуску.
И я не понял, радоваться этому или огорчаться.
3. Куда спрятался синтезатор
Некоторое время мы жевали молча; точнее, жевал только Каштанов, а я смотрел на него и думал, как бы мне ему получше насолить. Но планы сладкой мести приходилось пока относить на неопределенное время, потому что повестку дня полностью занимал другой вопрос: как найти и нейтрализовать взбесившийся синтезатор. Я лично ни разу не был в Чулане, но по рассказам сотрудников подозревал, что Каштанов не особенно преувеличивал, когда распинался по поводу его огромности.
Например, Женьке как-то понадобился там уловитель флюидов ненависти. Он, насколько я понимаю, писал какую-то статью, в которой намеревался опровергнуть давно сложившиеся стереотипы и доказать, что "разные злобные сволочи" – по его собственным словам – как правило, живут дольше нормальных людей. Не помню, что вышло из этой затеи, но, уйдя в Чулан, Женька пропал на две недели. За ним, разумеется, посылали поисковые команды, которые тоже возвращались очень нескоро, небритыми, голодными и злыми. Наконец, когда опечаленные сотрудники уже намеревались забыть про Женьку, он вылез из Чулана, одетый почему-то в громоздкие и аляповатые пластиковые латы. Когда его извлекли из этих лат, выяснилось, что он был ужасно доволен собой и ничуть не жалел о времени, проведенном в Чулане. После того, как "я вышел к реке, – по его рассказу, – мне встретились двое вертолетчиков, которые отвели меня к старику Джексону, живущему в деревне". Когда Женька договорил до этого места, его спешно госпитализировали, хотя он упорно сопротивлялся. До сих пор мы избегаем обсуждать с ним эту тему.
В общем, вы можете понять, почему мне не очень хотелось идти в Чулан.
И тут мне вдруг в голову пришла одна мысль, от которой мне последовательно захотелось вначале принять горячую ванну, а потом выпить чаю, заснуть, уехать на Камчатку и сменить пол. – Каштанов, – спросил я, постаравшись придать своему голосу выражение максимального ехидства и сарказма, – расскажи-ка мне поподробнее о переменной "дом"! – Что? – удивился Эмиль. Потом, видимо, вспомнив, о чем шла речь, он сказал: – А, об этой… Ну, понимаешь, это такая переменная, которая указывает синтезатору, где он должен находиться. – Слушай, математик, – сказал я. Металлические нотки слышались в моем голосе (по крайней мере, мне хотелось на это надеяться). – Когда вы присваивали этой переменной значение "Ниихисмап", кто-нибудь думал о том, что это значит? В смысле, "Ниихисмап"? Ты представляешь себе, насколько информативно будет показать семилетнему ребенку карбюратор и на его вопрос о том, что это, ответить: "карбюратор"? – Я понял, о чем ты, – пробормотал Каштанов мрачно. – В этот раз я понял тебя практически с полуслова. – Но я бы начал рассуждать даже не с этого, – продолжал я. – Оставим в покое эту злосчастную переменную. Представь себе, что ты очнулся в сырой камере, пахнущей плесенью. – Представил, – с готовностью откликнулся Каштанов. – Представь себе, что ты не помнишь, кто ты, где ты, и зачем ты здесь. Ведь так себя чувствует синтезатор во время проблесков сознания? – Откуда же мне знать, как он себя чувствует? – удивился Каштанов. – Наверное. – Представь себе, что у камеры открыта дверь, – продолжал я непоколебимо. – Ты будешь сидеть там и ждать, пока за тобой придут? – Да нет, – сказал Каштанов. – Я бы попытался найти выход на улицу, прежде всего. – Вот и синтезатор, – подытожил я, – наверное, попытается найти выход на улицу, а не полезет в огромный Чулан непонятно зачем. Прячутся, как правило, от угрозы, а от неизвестности в первую очередь надо уйти. – То есть, – поинтересовался практичный Каштанов, – ты предлагаешь не искать в Чулане?
Настало время мне признаться, что все мои хлипкие логические построения базировались только на одном – нежелании прочесывать Чулан. – Да, – ответил я значительно более уверенно, чем думал.
– Ну, хорошо, – сказал Каштанов. Он встал с пола и уселся на стул, с которого тут же сполз до такой степени, что над спинкой возвышалась только его голова. Я насадил на вилку гриб и отправил в рот. Мне теперь надлежало наслаждаться всеми мелкими радостями жизни, пока они у меня еще были. Такой мотивировки, на мой взгляд, было достаточно, чтобы насадить на вилку еще большой кусок чего-то аппетитно пахнущего и пряного и усугубить это куском черного хлеба. – Давай тогда, – предложил Каштанов, – подумаем, куда он мог уйти. Чтобы выйти из здания, ему надо было прокрасться мимо вахтера. – А на что он вообще похож? – спросил я, жуя. – Вахтер? – спросил Каштанов с глупой ухмылкой. Иногда, когда я общаюсь с Каштановым, я сожалею, что у меня нет скалки. – Ну ладно, ладно, я пошутил, – поспешил он. – На небольшой холодильник. У него снизу колесики. – То есть его вполне можно принять за модификацию "гроба на колесиках"? – спросил я. "Гробы на колесиках", как их метко окрестил какой-то народный остроумец, были недавним нововведением мэрии, и вообще-то назывались Mobile Electronic Retailer Machines (MERM). Эти шкафообразные агрегаты разъезжали по улицам, повинуясь правилам дорожного движения и максимально избегая пешеходов, продавая всяческую ерунду вроде предметов личной гигиены, карманных книжек, сборников анекдотов и шоколадок. Люди еще не особо свыклись с ними, но уже не убегали от них с дикими воплями, и не бросались на них с палками и зонтами, думая, что это нападение инопланетян. – Ну, если особо не присматриваться, то да, – протянул Каштанов. – Слушай, – сказал он вдруг оживленно, – а давай дадим объявление?! – Давай, – сказал я угрюмо. – По причине возможной технической неполадки разыскивается мерм, размером меньше среднего, цветом – вишневый в яблоках. Заднего правого колеса нет. Откликается на имя Карлсон. – Ну а что такого? – спросил Каштанов с видом оскорбленной невинности, опять водружая себя на стул. – Очень даже хорошее объявление. Только надо добавить кое-что. У него же есть код экстренной блокировки. Подожди, дай, вспомню… Вот. Экс, зед, тридцать пять семьдесят шестнадцать параграф восемь, три дефис тринадцать а. – О, – покачал головой я, – вполне интуитивная комбинация. Она прямо так и отпечаталась у меня в мозгу. Так и напишем, мол, если увидите, смело кричите это, чего бы вам ни стоило это запомнить. – Сам предложи что-нибудь! – возмутился Каштанов и встал. В углу его кабинета стоял аквариум с глупыми желтыми круглыми рыбками размером с пятак. Он отошел к аквариуму и что-то в него покрошил. Тут же рыбки начали истово плавать туда-сюда и раскрывать свои крошечные ротики. Глядя на рыбок, я понял, что насытился. Тогда я отошел и, улегшись на диван, стоящий рядом, закрыл глаза. – Бросить всё и уехать в Урюпинск, – сказал я мечтательно. – А в Урюпинске тебя уже ждут, – ответил мстительно Каштанов. – Да ну тебя, надежда и опора золотых рыбок, – парировал я лениво. – У меня даже нет сил на тебя злиться. – Я считаю, надо дать объявление, – сказал Каштанов решительно. – Да, – согласился я, – хотя это будет и глупо, надо это сделать.
4. Объявление
На следующий день во всех главных газетах появилось объявление:
"В связи с возможной технической неполадкой MERM AHP-134 просим всех, кто видел MERM размером меньше среднего, темно-серого цвета, передвигающийся неравномерными рывками, сообщить о местонахождении по телефону такому-то". Телефон был мой, рабочий.
Прошло два дня, но никто не позвонил. За это время я дважды встретил своих двойников в метро, причем один басом распевал "Боже, царя храни", а другой торговал газетами; один раз я видел своего двойника по телевизору – он, захлебываясь слюной, давал интервью на какой-то демонстрации и увлеченно рассказывал о притеснении масс; кроме того, я видел себя в магазинах, НИИХИСМАПе и других местах. Один раз мой двойник даже попытался проникнуть ко мне на работу, но к тому времени бабушка, сидящая на проходной, уже узнала от меня, какая беда постигла город, и не пропустила якобы меня внутрь.
Все эти дни я думал, куда мог деться синтезатор. И, наконец, кажется, понял. – Каштанов! – в ажиотаже сказал я в трубку, набрав предварительно знакомый номер. – Ты? – Тридцать два года как, – отозвался Каштанов угрюмо. – Андрей?
– Ты что грустишь, – спросил я ехидно, – еще кто-нибудь палец засунул, куда не следует? – Да нет, – ответил Каштанов грустно, – просто всей нашей лаборатории недостает Синтезатора. – Ты можешь себе представить, как его недостает мне, – прокомментировал я. – Но я не потому звоню. Слушай. – Да я, собственно, это и делаю, – меланхолически заметил Каштанов. – Так вот, – продолжал я, – вспомни о переменной "дом". Мы уже выяснили, что ей было присвоено двусмысленное, а точнее, неопределенное значение. Но сама функция этой переменной, я надеюсь, однозначна? – Конечно, – тут же ответил Каштанов, – она определяет, где надо находиться объекту. Функция этой переменная имеет высший приоритет к исполнению. – Отлично, теперь продолжим аналогию с тюрьмой, – предложил я. – Продолжим, – мрачно согласился Каштанов, – но предупреждаю, пенитенциарные системы – не мой конек. – Каштанов, – продолжал я, – представь, что ты очнулся в тюрьме, холодной и сырой. Я об этом уже говорил? – Да, – сказал Каштанов, – мне кажется, ты на что-то намекаешь такое… неподобающее. – Нет-нет, – ответил я злорадно, – это просто на воре шапка горит. Продолжаем. Ты очнулся, и знаешь только, что тебе нужно найти УКЛЯР. – Мне не нужен УКЛЯР, – испуганно сказал Каштанов, – моя жизнь исполнена радости и без УКЛЯРА. – Нет, нет, – нетерпеливо сказал я, – ты не понимаешь! Тебе нужно найти УКЛЯР, но ты не знаешь, что это такое. – А ты знаешь? – спросил Каштанов с недоверием. – Да помолчи ты минуточку, – попросил я. – Тебе надо найти УКЛЯР. Что ты будешь делать? Единственное, что ты знаешь: УКЛЯР – это то, куда ты можешь поместиться, потому что тебе надо там находиться. Но ты не знаешь, как он выглядит. Что ты будешь делать?
Каштанов молчал. – Каштанов! – сказал я.
– Что? – спросил он. – Отвечай! – сказал я. – А молчать уже не надо? – парировал Каштанов ехидно. – Ну, учитывая то, что это приоритетное задание, я попытаюсь найти УКЛЯР и попасть в него. – А как ты его найдешь, если ты не знаешь, как он выглядит? – спросил я. – Больше того, что, если тюрьма – это и есть УКЛЯР? Тогда тебе надо там остаться.
– Замечу в скобках, – сказал Каштанов торопливо, – что, если тюрьма – это УКЛЯР, то я с радостью уступлю свое право находиться в УКЛЯРЕ кому-нибудь еще, за незначительное вознаграждение. Но я понимаю, к чему ты клонишь. Получается, что прежде, чем остаться в НИИХИСМАПе, его надо найти – так? Ты не против, что я оставил в стороне аналогию с УКЛЯРОМ? – Нет, – сказал я. – Ты прав. Так вот, что надо делать, если пытаешься что-то найти, но не знаешь, что это, а знаешь только название? – Надо определить это по названию, а потом искать, – предположил Каштанов.
– А как это что-то определить? – Спросить у кого-нибудь. Посмотреть в энциклопедии. Узнать… через Сеть. – Вот-вот, – сказал я торжествующе. – Теперь представь себе, что у тебя нет рук и ног, а есть только колесики. Первые два варианта отпадают, так ведь? – Да, – согласился Эмиль. – Хотя я бы предпочел с руками и ногами, а колесики готов, опять же, уступить.
– Вот. Значит, он должен был подсоединиться к Сети. Но он не знает еще, как это сделать; вероятнее всего, он не знает, что Сеть вообще существует. Значит, он должен дедуцировать ее существование. – Каким образом он это сделает? – торопливо спросил Каштанов. – Наблюдение, – сказал я. – У него ведь есть внешние сенсоры? – Конечно, – сказал Каштанов с гордостью, – весь органолептический комплекс работает и отлажен лично мною. – Не могу сказать, что меня это очень радует, – злорадно заметил я. – Дурак, – сказал Каштанов. – Я этого не слышал, – отреагировал я. – Так вот, догадаться о существовании Сети можно либо из печатных источников, которые исключаются, либо из объявлений, которые тоже не очень надежный способ получения информации, либо из поведения мермов, которые каждую неделю скачивают с сервера мэрии информацию о динамике спроса на те товары, которые они предлагают. Делают они это в специальных кабинах интернет-кафе. Как только он подключится к Сети, он узнает, что такое НИИХИСМАП, обнаружит адрес, и вернется. Это если он будет следить за мермами. А он будет следить за всеми; он будет пытаться попасть в квартиры, но его, конечно, не пустят. Больше того, скорее всего, будут письма в мэрию от встревоженных граждан на тему взбесившихся мермов. Но эти письма ведь никто не читает, мермы все время ведут себя, как дикие холодильники, и все к этому уже привыкли. – Так что ты предлагаешь? – спросил Каштанов. – Ждать, – сказал я. – И учти, я жертвую большим, чем ты! – Я учитываю также и то, – пробормотал Каштанов, – что, помимо дурацкого объявления, мы пока не сделали ничего серьезного, чтобы найти Синтезатор. Поэтому считай, что мы просто продолжаем ждать.
Я согласился с ним, и на этом мы распрощались.
Прошла полная волнений и новых идиотических двойников неделя; и вот, наконец, Синтезатор, как я и предсказывал, действительно приехал к входу в НИИ, поколебался немножко, потом заехал внутрь и встал прямо перед остолбеневшим вахтером. Когда вахтер вышел из ступора, он тут же позвонил наверх, вниз сбежал Каштанов и принялся гладить Синтезатор, жалеть его и называть "миленьким". Потом он осторожно протянул руку назад и выключил несчастную машину, которая только-только приготовилась исторгнуть нового меня. После это он с помощью парочки дюжих лаборантов затащил машину наверх.
По-моему, они довольно долго работали над тем, чтобы исключить из Синтезатора элементы искусственного интеллекта; наконец, они плюнули и решили определить "НИИХИСМАП" как "комната, в которой ты сейчас находишься". Узнав об этом, я очень полюбил дразнить Каштанова следующим образом: я звонил ему и спрашивал, та ли это комната, где я сейчас нахожусь? Каштанов вначале злился, а потом привык.
Однако еще один занимательный факт тогда ускользнул от нас. Синтезатор скачал из Сети не только адрес НИИХИСМАПа, но и подсоединился к серверам МГУ и Массачусетского Технологического Университета. Оттуда, вооружившись терпением, стойкая оловянная машинка скачала последовательно: труды Ааляйнена по "юнкции живых клеток", знаменитую статью лауреата Нобелевской премии Штарха о тахионных разрывах пространства и полные расшифровки генома и двух третей протенома человека.
И, как мне предстояло вскоре выяснить, у меня все-таки остался один двойник. Только, в отличие от меня, лишенный одного маленького человеческого недостатка. Или преимущества? Я не силен в этих диспутах. В общем, речь идет об умении умирать.
Еще проза на "Яхте"
