NektoNN Утро Начало (ноябрю 1998 г., Санкт-Петербург) Утро. Во всяком случае, мне так кажется. От разговора с прелестной нимфеткой остаются лишь измятые простыни и боль в руке - перламутровые зубки, впившиеся в предплечье в ответ на мою невысказанную мольбу. Нет, ну, угораздило же – сунуть обожженную с вечера руку под подушку – вздувшиеся пузыри сорваны, и новорожденная розовая кожица остро реагирует на первый контакт с окружающим миром. Во сне все было куда как красивей. Сейчас бы большущую кружку кофе с молоком – успокоить бунтующий желудок. И чашечку черного, с коньячком – привести в порядок мозги. Тогда они бы некоторое время между собой поспорили, а я бы тем временем поразмыслил – и кто я и где я... Долго размышлять не приходится. Разбудивший меня мурлыкающий звук телефона сменяется мартовским воплем – сам придумал программульку вызова, за что боролся, как говорится... Словом, игнорировать трудно. Если не сказать – невозможно. Я и не пытаюсь. Сам придумал. Вчера, выясняется, наобещал отвезти жену приятеля в аэропорт. Улетает в Гаагу, уписаться можно. Так что теперь меня ждут. С машиной, разумеется. И какого хрена было хлестаться о драйверских навыках, потерять которые можно лишь вместе с головой. "Привяжи коня за мой длинный язык" – говаривал восточный человек из анекдота, невзначай уговоривший загостившегося приятеля ещё повременить с отъездом. Что-то пробило с утра на анекдоты. К дождю, небось… Оказалось, к морозу. После вчерашних плюс восьми – минус пять. Или после плюс пяти – минус восемь. С цифрами я с утра не в ладах, да и риски на градуснике за окном вижу довольно расплывчато. Чуть тепленький душ. Горячее – протестует рука, холоднее – бунтует организм. Нам ли привыкать, живущим в стране суверенитетов и компромиссов. Долгожданная чашка кофе. Одна. Без молока и без коньяка. Как веха на пути к будущей изжоге. Ключи, документы, деньги для ментов, прощальный взгляд на икону... С Богом, одним словом. Тронулись. Со страшными звуками, юзом по ледку, вчера ещё притворявшемуся безобидной лужей. Подальше от окон соседа, не тревожить утренний сон кошмарами моего двигателя. А вот и сам, легок на помине... Вроде и не утро, получается, если он уже на ногах. Точнее, на колесах. Или на ногах? Выходит из машины, благосклонно кивает. Проходит мимо, и вдруг возвращается, пытается что-то сказать сквозь стенания моего движка. И жена его, оказывается, рядом стоит, и тоже беззвучно разевает рот. Точно, не утро... Вид у обоих вполне доброжелательный, поэтому опускаю стекло и сбавляю обороты... – Слушай, – очевидно, испытывает затруднения, пытаясь вспомнить моё имя, как, впрочем, и я его, – ты не хочешь со мной местами махнуться? Тупо смотрю на его прикид, жену, мерсюк... Не успев удивиться, понимаю, что речь идет о парковке. – Мою тачку уже третий раз грабят, а на твоё... э-э-э..., ну, чиста конкретно, такое ведь люди не угоняют… – продолжает он. Затруднения у него не только с моим именем, но и с эпитетом для моей машинки. Жена его при этом быстрым речитативом живописует ущерб, понесенный ими оттого, что моя колымага стоит на том месте, где мог бы стоять их автомобиль. Издаваемыми звуками и внешностью они напоминают добротно pаскормленного бульдога и маленькую болонку. Видимо, всё-таки утро. Реакция у меня та ещё. Замедленная. Застигнутый врасплох, не нахожу в себе сил для отказа милой парочке, и покорно соглашаюсь с сего дня бросать своё сокровище на произвол судьбы, за углом дома. Нет, ну какое же на хрен утро, тупо соображаю я, попрощавшись с ними. И самолет в Гаагу улетает в шестнадцать с копейками, да и сам я мог бы быть посообразительней. В конце концов, и моё сокровище три раза раздевали... Это ведь только с утра я заторможенный и доброжелательный. Знал бы, что уже обед, нашлись бы и у меня аргументы... При мысли об обеде желудок возмущенно крякает, и от греха подальше я выезжаю со двора. "Ептыть, – говаривал мой приятель-шкипер, срезая угол, обходя веху и сажая пароход на мель возле фарватера, – а вчера ещё здесь в полный рост ходили". В полный рост по Невскому идут демонстранты, и я вспоминаю повод вчерашних посиделок. Ну, чтоб никогда не повторялось, – говорили мы, опрокидывая очередную рюмку. Немного, в общем-то, сделали для того, чтоб не повторилось. А эти потрудились. Сами вышли, и с собой привели. Партия обновленцев и партия возрожденцев. Партия пенсионеров и партия миллионеров. Бывших, мавродиевских, разумеется. Нынешних на Невском только на мерсах увидишь. Но сегодня и их не пускают. Уравняли, стало быть, мерс и мое сокровище. На сегодня. Впрочем, наслаждаться равенством мне недосуг. Самолет в Гаагу, усраться можно… Уже прихватывает... Ей в Гаагу, а мне – хоть в петлю... И для усраться времени не остаётся напрочь. Драйверские навыки действительно не пропьёшь. Если три года извозом на жизнь зарабатываешь. И проходными, и переулками, "и в щелочку, и в дырочку…", но в условленное время – карета подана, сударыня, милости прошу... И пытаюсь элегантно распахнуть дверку, но не тут-то было – от старости сокровище перекосило, и дверку можно выбить только изнутри. И некрасиво сгибаясь, лезу в машину, и изнутри ногой... Прости, сокровище, но понт дороже денег, и уж если не вышло быть лихим снаружи, попробую показать лихость изнутри, вроде так и надо... Да уж, с понтом не получилось. Да и без понта плохо получается. Дверку ведь не только открыть, её ещё и закрыть нужно. Иначе дама может выпасть. Я вспоминаю очередной старый анекдот и мимоходом удивляюсь – как же это я нечувствительно все замерзшие лужи проскочил, да на старой лысой летней резине. Все-таки не зря хлестался... Этому драйверу, да ещё бы драйва чуть-чуть.... Но драйва не будет, магнитофон из сокровища снесли в предпоследнее ограбление, а новый... Ну, что новый? В стране кризис, господа, понимать надо. Забавно, что кризис – для тех, у кого сокровища моему подобны, а для мерсов, как и для партии возрожденцев, кризиса вроде, как и не было. Одни ничего не потеряли, другим и терять было нечего. Впрочем, может, так и задумано было, а? Кому я, действительно, нужен, посередке? Но и на дно как-то не хочется, и наверху, судя по всему, не розы плавают... Так что ещё придется побарахтаться... Не успеваю обдумать эту мысль, как приятель кричит в спину: "Вот здесь тормозни!" Торможу, разумеется, что поделать, уж если проснулся драйвером, так весь день им и проживешь. Случалось мне слышать от пассажиров и более неожиданные требования. Жена приятеля жарко шепчет в ухо: "Здесь обменник... Он у них постоянный клиент... Каждый день по десять баксов меняет..." Слышу я в этих словах какую-то иронию. И где-то понимаю, что это далеко не комплимент в адрес мужа. И сосед мой, к примеру, отреагировал бы на этот посыл вполне определенным образом. Развил бы тему недовольства мужем, к обоюдному, надо полагать, удовольствию... мне так кажется… Только я сегодня драйвер, не так ли? Да к тому же у меня и десять-то баксов далеко не каждый день бывают. А все-таки жаль, что приятель увязался провожать жену. Вчера все это представлялось несколько иначе. Кстати, затормозил я неожиданно шустро. Собственно говоря, я и трогался тяжело, еще со двора. И на каждом светофоре это чувствовал. Я ещё не успеваю поразмыслить над этим феноменом (нет, все врут календари: если верить голове – все-таки утро), как слышу с улицы жизнерадостное восклицание прохожего синяка: – Эй, братан, да у тебя колесо спущено! Ну, не совсем спущено, как выяснилось. Собственно говоря, можно и на таком ездить. Но только медленно и печально... Что ж мне все старые анекдоты в голову лезут? На этот раз, видать, к тяжелой работе. Достаю из багажника насос, и в позе прачки пытаюсь вернуть колесику былую упругость. Получается плохо... А ехать надо... Был один чудак – опаздывая на самолет, позвонил в Контору, мол, бомба в самолете заложена. Теперь остатки легких выкашливает где-то в Удмуртии. Впрочем, нынче это – Марий-Эл Репаблик. Хотя ему от этого не легче... К чему это я? Да к тому, что самолет в Гаагу не отменят, а значит, придется ехать ас ис – как есть, если с аглицкого на родной перевести. Но по-аглицки это звучит круче, и ближе к реалиям нынешним, ибо как не обозвать драйверу себя асом, если полгорода проехать предстоит: на полуспущенном колесике – это раз; на лысой летней резине по первому ледку – это два; да ещё и с будунца вчерашнего через праздник сегодняшний – это три. *** А в общем-то ничего страшного. Перелетели мост и заскользили вдоль набережной. Движок прогрелся и уже не стонет, а урчит, да и голова прояснилась чуть. Что ни говори, а трудотерапия – лучшее лекарство. Вместе с потом похмелье выходит куда быстрее, чем изгоняемое пивом, к примеру. Впервые понял я это лет десять назад, когда вдвоем с двумя такими же безденежными друзьями взялся вместо отпуска фундамент поставить под дачку. Высаженные десантом в чисто поле, мы каждый вечер гоняли пехом за шесть верст на станцию, в магазинчик. Без хорошего стакана не снять было боль в ноющих от непривычной работы мышцах, не забыть про донимающих до печенок комаров, не уснуть на покрытой старым одеялом куче вянущей травы, притворяющейся матрасом. Да и ощущение несмываемой грязи на теле тоже можно было смыть только водкой. Ну и потом, какой русский усидит у костерка без стакана и душевных разговоров, катализатором для которых служит тот же стакан? А с утра ломовая работа – и траншея, и лопатой в ржавом корыте бетон, и бесконечные ведра с песком, гравием, цементом, и бетон в траншею, опять же, на себе... Но похмелье снимало, как рукой, за первый час работы. Все заработанное, кстати, там же, у костерка и ушло. Зато не пришлось перед отпуском в долги влезать. Набережная по-прежнему скользит под колесами, и Нева плещется так же равнодушно, как и десять лет назад, когда ходил я по этой набережной каждый день пешочком. И почему-то теперь кажется, что почти всегда под моросящим дождичком. Ветер с Невы швырял его в лицо, и я поневоле ускорял шаг, глядя под ноги и не замечая окружающего. Вот и институт, в котором мы тогда работали. Делали что-то, видимо, нужное стране и, видимо, делали неплохо, если на наши работы до сих пор ссылаются в толстых иностранных журналах. Жаль, что журналы в руки попадают все реже. А впрочем, оно и к лучшему, пожалуй... Комната, снимаемая в коммуналке, на оплату которой уходила вся зарплата жены, и жена, разрывающаяся между работой и двумя болезненными детьми... А с чего им тогда было быть здоровыми, живя безвылазно в Питере, под этим бесконечным дождем? О поездке на море, где дочка собиралась "ловить крабиков", мечтали всей семьей. Так и не сбылось... Но и восторг от взятой "на ночь" книги, и компании, набивавшиеся в эту комнату, так что вздохнуть было трудно, но дышалось легко, и разговоры заполночь, и Новый год всей коммуналкой вместе... И неизбывная убежденность, что все трудности – временно, ненадолго, ощущение, что еще немного потерпеть и все изменится, и непременно в лучшую сторону. Ох уж это буйство надежд, неистовство ожиданий... От съезда партийного к съезду кинематографистов, от съезда литераторов к съезду депутатов. Как вехи на фарватере, обозначающие путь кораблю, загоняющие его с морского простора в узкий, кем-то проложенный коридор. И уже не капитан определяет курс, а фарватер... Свежий ветер, врывавшийся в наши лаборатории с газетных страниц, вынесший в форточку протоколы заседаний институтского парткома. Они долго и нелепо порхали во дворе, как ночные бабочки, выгнанные внезапно в слепящий полдень, прежде, чем опустились в урну, и изошли там жирной копотью. Митинги, собрания, транзисторные приемники у каждого уха, бурные потоки демонстраций... И только Нева плескалась так же равнодушно, как и триста лет назад, когда не на ступени спусков гранитных набережных, а на порог избы убогого чухонца набегала ее волна. Всей-то разницы, что тот чухонец, пожалуй, и не подозревал о своей убогости... За размышлениями я и не заметил, как редкие автомобили спрессовались в поток, поток стал притормаживать, а затем и вовсе приостановился, задергался судорожно, рывками. Вот тебе и драйвер! Не ностальгировать надо было, а за движением следить... Вовремя оценил бы обстановку – можно было бы и объехать. А теперь поджали со всех сторон, и кувыркайся, как знаешь. Как вехи на фарватере, выплыли слева полосатые красно-белые конусы. Проходила стайка Буратино, ударила шапчонками оземь... Из трех полос движение в одну перестраивается, а для чего две отгородили – непонятно. Впрочем, уже понятно – асфальта на двух полосах не видно, вместо него плотный щебень, очередной миллион зарывается в землю, "дороги у нас станут лучшее, жить мы станем красивше"... Бабка, застывшая у дверей гастронома с протянутой рукой, смотрит на фыркающее, рычащее, воняющее стадо автомобилей, сбившееся у узкого прохода, губы беззвучно шевелятся... И хорошо, что беззвучно, вряд ли благословляет. На днях на Большом стоял в пробке у светофора, такая же пробиралась медленно через дорогу, и вдруг стучит тростью своей в окно. Я, наивная душа, опускаю стекло, думаю, может подвезти куда просит, я бы и денег не взял, какие у нее деньги... А она заглянула в окошко и говорит: "Бляди вы... Бляди вы все. Чего поразъездились?" Отчетливо так выговорила и засеменила дальше, божий одуванчик с очень интеллигентным, петербургским, я бы сказал, лицом. Джип, пристроившийся было за мной, вдруг газанул, смял с сухим треском, как пластиковые стаканчики, пару колпачков (то-то горе у Буратино будет), и помчался по щебню, как мчится сорвавшийся с поводка щенок, подбрасывая зад и разбрасывая лапами землю. Впрочем, из-под его пятнадцатидюймовых не земля, а щебень полетел, как хорошая пулеметная очередь. Да видать, не только пьяных и дураков Бог бережет, перепадает его щедрот и похмельным – высоко очередь прошла, и осталось целым лобовое стеклышко моего сокровища. Две роскошные трещины его еще с прошлого года украшают, прямого попадания ему уже не сдюжить. Вот был бы у меня джип... А впрочем, ничего бы не изменилось. Не стал бы я, скорее всего, колпачки буратинские давить, да и по тротуарам, пугая людей, ездить я так и не научился. Может, потому у меня и джипа нет... Как-то, мне кажется, это между собой связано... А мы и в очереди, хоть и потихоньку, но продвигаемся, вон уже и Крюков канал, Горбатый мостик. Перед самым мостиком снова встаю. Впереди грузовик. И как его в центр занесло, тут же для них движение закрыто. С демонстрации едет, прикидываю я. Нет, ну надо же – с красным флажком, как в старые, хотя не такие уж и добрые, времена. Украсился к празднику... Лучше бы ты, гад, о тормозах позаботился – мысленно кричу я, видя, как медленно и беззвучно начинает сползать задом с мостика эта махина, надвигаясь на мое многострадальное сокровище. И не в тормозах дело, а в морозце, соображаю я; обледенел мостик-то, по льду его на меня несет, и соображая это, лихорадочно давлю на сигнал. Ничего другого мне не остается, сзади я плотно подперт другими машинами, и все имеющиеся в моем распоряжении возможности – сигналить да материться. Собственно говоря, тут же выясняется, что и от этих возможностей остается мне лишь половина – сигнал у меня не работает. "При всем богатстве выбора другой альтернативы нет" – вспоминаю навязший в зубах рекламный слоган, и яростно матерюсь. Хрустит мой бампер, хрустит решетка радиатора, хрустят мои зубы, истираемые в порошок от бессильной ярости – в этот момент грузовик фыркает, выбрасывает мне в лицо сизоватый дымок и переваливает на другой берег канала. Он даже и не заметил происшествия. Я яростно давлю на газ и бросаюсь в погоню. Собственно говоря, за ним особенно и гнаться не надо. Хотя пробка после канала и рассасывается – на этом берегу деньги зарывали в прошлом году, – далеко ему не уйти, по такой дороге и на грузовике не больно разгонишься, вон, подпрыгивает на рытвинах. Ну, догоню я его, рассуждаю я на ходу, остановлю. Выйдет он из кабины, ухмыльнется, скажет: "Что ж ты, браток, дистанцию не соблюдаешь? Вон, въехал в меня сзади, ведро помял..." Можно, конечно, в драку кинуться, деньги эти у него из глотки вырвать... Да ведь я не только деньги, и не только у него вырву. Вырву я кусок хлеба у его детей, новую обувь у его жены вырву, праздник сегодняшний у всей семьи вырву... Как-то не греет меня эта мысль, нерадостно мне это. Собственно говоря, ущерб-то не так уж и велик – соображаю я, бампер у меня и раньше с трещиной был, замятый капот на скорость не влияет, с движком все в порядке – вон, урчит, хоть бы что ему. Поразмыслив, я отказываюсь от преследования, и поворачиваю в сторону аэропорта, разгоняясь, чтобы наверстать потерянное в пробке время. – Как-то ты неинтеллигентно выражаться стал, – говорит жена приятеля, брезгливо кривя красивый рот, – раньше я от тебя такого не слышала. *** Разгоняюсь, разгоняюсь, разгоняюсь... Дорога послушно ложится под колеса, а вот мысли в голову лезут непослушные. Даже, сказал бы я, неприятные. Разговнялся, короче... Если бы водила этот гипотетический сам бы остановился, подбежал бы на полусогнутых, протянул бы деньги в потной ладошке: вот мол, извольте, компенсация за аварию, невзначай нанесенный урон и моральный ущерб... Взял бы я их, или стал бы о семье его думать, о детях голодных? Боюсь, что взял бы. Так, может, и доброта моя несказанная, и скорбь вселенская отсюда и растут? От неумения идти на конфликт? Обострять ситуацию, добиваться своего, ломая и унижая других? Умел бы – на джипе ездил бы? Что же определяет мою сущность? Мог бы, но не хочу, или, все-таки – не могу – и поэтому убеждаю себя, что не хочу? Я добр, потому что слаб, или кажусь слабым, потому что добр? Нет ли силы в этой кажущейся слабости… Ну, вот, понесло… Известное ведь дело – "Тьмы низких истин нам дороже…" Полноте, действительно ли я хочу на самом деле знать, каков я изнутри и что мной движет? Ведь в глубине души я знаю ответ, да только озвучивать его не хочется даже в разговоре с самим собой… А в конце концов, живу я не на необитаемом острове, и отражение души своей ищу не в зеркале, а в окружающих. Так ли уж важно для них, что у меня "внутре", если я и сам не всегда это знаю? Им бы в своём разобраться… А обо мне, надеюсь, будут они судить бесхитростно – по делам моим. В кружку "на храм" можно опустить сотку баков, замаливая грехи... Можно – осознавая необходимость восстановления храма. Случается – по велению души... А бывает, и просто, похмельная блажь накатила... Что важнее – побуждение, или то, что храм будет расти? Важны ли храму наши помыслы? То ностальгируем, то рефлексируем... На дорогу смотреть надо, драйвер хренов... Любой нормальный по скорости встречных уже бы понял, что стоит впереди засада, и ехать надо по правилам, а не по понятиям. Тем более, что по понятиям ты ездить не смеешь, разве что – по необходимости... А необходимость – для мента не аргумент. И полосатая палочка мелькает в дорожном потоке, как запрещающая веха. И на полусогнутых, с купюрой, спрятанной в ладони, я подбегаю к этому олицетворению власти на дороге, и лепечу что-то про друзей, опаздывающих на самолет, и пробку, в которую попал не по своей вине, и расписание рейсов на Гаагу... –...Гаага, говоришь... – довольно хмыкает он. – И сколько стоит нынче – успеть на Гаагу? Небось, не меньше сотки бакинских сорвал с "друзей"? – Командир, ну бля буду, друзей везу, какая там сотка, я им по жизни обязан, ребята попросили, я вписался... Его улыбчивое лицо мгновенно прячется за казенной шторой, и суконное рыло произносит, уставившись мне в глаза оловянными пуговицами: – Гражданин водитель, предъявите документы и транспортное средство к досмотру. И приготовьтесь к освидетельствованию на алкоголь... И уже понимая, что попал, я открываю потную правую ладошку с полтахой, а левой рву из кармана и распахиваю лопатник с последней заначеной соткой. Увы, деревянной. – Видит Бог, командир, вот все, что есть, а больше с меня и по суду не взять, разве что сокровище моё – пинаю ногой в левое колесико – с торгов пустите. Так я первый посмеюсь над тем, кто его купит... Он внимательно смотрит сначала на машину, потом в мой лопатник, и, о чудо, вместо казенного мурла на меня вновь смотрит улыбчивое человеческое лицо. Он протягивает руку, и милостиво взявши мои последние деньги, говорит: – Ну, что с тебя брать... Ехай! Доброта спасет мир… Продолжение Окончание Оглавление Высказаться Аврально