NektoNN Утро Окончание *** В остановленной машине темно, тепло, из динамиков хрипит еврей с Брайтон Бич, поющий казачью народную песню, написанную евреем из Питера, и на душу ложится грусть. То ли "стрелялка" виновата, то ли виски – не наш напиток, но только блаженной пустоты в голове я не ощущаю. Докучные невеселые мысли бегают по кругу, как пони в зоопарке. Пони, кстати, от своей круговерти тоже не больно веселится. Я так думаю. Она давно в Гааге, враги отстреляны, виски выпито. Легче тебе от этого стало? Боюсь, что нет. А давно ли читал "Трех товарищей" и до слез мечтал об этой вольной жизни? Завидовал всему, без разбору, и радостям их и горестям, и даже непонятной тогда, в детстве, но очень притягательной тоске. Вот и намечтал. Нет нужды ходить на работу по звонку, зарабатываешь извозом, как герои твоей юности, даже виски по вечерам перепадает. Подруг провожаешь не в Жмеринку, в Гаагу… С кальвадосом, правда, напряженка, но если поискать – то и это преодолеем. Свободен и независим. Самая независимая страна в мире – Монголия, от неё вообще ни хрена не зависит… Поосторожнее надо с мечтами в нашей благословенной стране. А машина мчит по ночному городу, Каменноостровский распахивается ширью Троицкой площади, за Александровским садом уже вырисовался в небе силуэт Петропавловского собора, и ангел смотрит сверху с укоризною… И вдруг в городе начинает гаснуть свет. По инерции мы вылетаем на Троицкий мост, водитель от неожиданности глушит движок, и я вижу сверху, как квартал за кварталом гаснут городские огни. Потухли фонари на мосту; скрылся в темноте Каменноостровский, сверкавший вывесками и рекламами; погасла Дворцовая набережная с её роскошными, неизвестно чьими теперь, особняками; исчез с глаз многострадальный отель "Санкт-Петербург" – бывшая гостиница "Ленинград"; и Стрелка Васильевского, гордо бросавшая своё отражение в невскую воду, теперь не то утонула, не то растворилась в ней. По странной чьей-то причуде исторические памятники остаются освещенными дольше всего, и еще какое-то время висят в воздухе островками света, особенно ослепительными теперь, в этой тьме кромешной. Сияющим облаком висит в темноте Эрмитаж; по-прежнему укоризненно смотрит ангел со шпиля, и кажется теперь языком пламени, а сам шпиль – тонкой свечой, во здравие, за упокой ли неизвестно кем поставленной; и бастионы Петропавловки, построенные для отражения "чужеземных полчищ", доблестно противостоят нашествию тьмы, охраняя эту свечу. Но гаснут уже и свеча и бастионы… Лишь малый барабан на золоченом шлеме Исаакия какое-то время продолжает светиться, словно последняя веха в этом море темноты. Но уже не выгрести к этой вехе, да и недолго горит она. Последний островок света исчезает, и я тону в этом море мрака… *** Трудно уйти на дно, если сидишь в машине, водителю которой заплачено не за последние почести, а за доставку тебя домой. Всхлипывает стартер, вспыхивают фары, рассеивая темноту, и мы продолжаем движение сквозь ночной обезлюдевший город. Машину подбрасывает то на рытвинах, то на рельсах, лучи фар хаотически выхватывают из окружающего бессвязные фрагменты: часть решетки, фонарь, гранитный обелиск, нелепый памятник нелепому полководцу… Резкий поворот, и площадь уже за спиной, а машина ровно плывет вдоль Лебяжьей канавки. В лучах фар виден лишь гладкий, покрытый ледяной корочкой асфальт, да тянущиеся справа сплошной стеной заснеженные кусты, перемежаемые небольшими деревьями. Электричество по-прежнему отключено, и возникает полное ощущение загородной поездки. Ехал бы и ехал так, в теплой машине, не думая ни о чем, оставив за спиной город с его проблемами, стремясь к неизвестной цели, путь к которой знает лишь незнакомый водитель. К сожалению, проблемы не в городе, проблемы в голове, а этот праздник у тебя всегда с собой. И впереди ждет тебя не город золотой, а та же комната в коммуналке, та же жена, та же машина, брошенная за углом, те же будни. И унылые жернова тех же мыслей продолжают крутиться, перемалывая в порошок остатки души. Чтобы хоть как-то отвлечься, я пытаюсь, изогнув шею, посмотреть через окно вверх, на небо. Не так уж часто в большом городе удаётся это сделать. В суете и голову поднять недосуг, да и поднявши, немного увидишь. Слепят тебя фонари, огни реклам, витрины. Сейчас, в этой темноте, я пытаюсь увидеть небо, но вижу лишь низко висящие тучи, закрывшие даже Луну. И только на востоке горит маленькая звездочка. Словно в море маячит веха, показывая суденышкам дорогу сквозь темноту. И вроде уже не так и одиноко, и не то, чтобы веселей, но как-то светлее становится на сердце... Внезапно впереди, за пределами досягаемости фар, появляется яркое световое облако. Похожие на линогравюру силуэты деревьев смотрятся на его фоне причудливыми арабесками, и лишь через пару мгновений я узнаю за этой вязью знакомый силуэт. Михайловский дворец, бессмертное детище Росси, Русский музей, подарок царской фамилии своему народу… Как сверкающий пароход, движется он мне навстречу сквозь эту тьму, и черно-белые, присыпанные снежком ветви – словно подхваченные ветром гребешки волн, на мгновение зависшие в воздухе. А рядом уже светится храм Воскресения Христова, как кораблик с иллюстраций к пушкинскому "Царю Салтану" в детской книжке, под яркими, разноцветными, раздутыми попутным ветром парусами. "Вот уж хрен вам", – думается мне зло и весело. Думается, похоже, вслух и громко. Я ловлю в зеркальце удивленный взгляд водителя и дальше продолжаю уже про себя: "Вот уж хрен вам, на эти корабли мне ни у кого не нужно выпрашивать билетик. И с этих кораблей я не побегу на теплый берег по причальным швартовам. Этого вам у меня не отнять, даже если отдадите великокняжеский дворец под "элитный" бардак, и засыплете "Спас-на-крови" матрешками "а ля рюсс" по самые маковки. Это – навсегда, со мной и во мне. Пережили они и перевороты, и войны, перестоят и это лихолетье. И, Бог даст, рядом с ними и я выстою…" А машина мчится дальше, по Садовой, и ямы на асфальте, как после бомбежки, и нищета вокруг проступает сквозь кое-как подкрашенные фасады, быковатые "джипы" на Невском летят по красному, и девочки-малолетки продают себя у бывшего Дворца пионеров, и тянется тоскливая и грязная ноябрьская питерская ночь… И все-таки утро. Если не на часах, так в душе. И новорожденная розовая кожица остро реагирует на первый контакт с окружающим миром. В начало Продолжение Оглавление Высказаться Аврально